Дмитрий Тростников - Знаменитость
28
Мы записывали альбом двое суток. В первый день — до трех часов ночи. Потом с восьми утра и снова до полуночи. Почти не спали, утром как-то не сговариваясь, все разом поднялись, и снова принялись за работу.
На пятисотметровую бобину с двух сторон вошло в итоге почти тридцать песен. Концерт действительно получился акустическим. Первая песня «Тонкая рябина» — только вокал, она заняла две с половиной минуты. Дальше уже записывались под аккомпанемент двух гитар и губной гармоники, а мне иногда поручали отбивать ритм на чем попало. Один раз я даже хлопал по подушке специальной решеткой для выбивания пыли.
Мы совсем не делали дублей. А если песня «не шла», просто стирали ее и пели другую. Каждый раз Алеша решал, что же он хочет исполнить. В основном набрались народные лирические песни, романсы, кое-что из «белогвардейского» цикла и совсем немного избранных вещей из эстрадного репертуара. И даже одна песня была исполнена на стихи Витьки Зяблицкого. Текст его стихотворения (довольно наивного) «Ненаглядная моя певица» изобретательный Ёся подсказал положить на музыку популярной песни «Листья желтые над городом кружатся». И текст лег вполне удачно.
Вообще, работа буквально горела, мы не замечали времени и спохватывались, только когда у Маши сводило пальцы, отбитые о гитарные струны, или когда от дыма дешевых сигарет в комнате становилось невозможно продохнуть. Ёся за спиной у Алеши время от времени поднимал вверх большой палец искалеченной правой руки, демонстрируя, что все у нас получается. А во время перекуров с восторгом сообщал, что: «Такого Козырного никто не ждет! Это будет фурор! Кобзону с Пугачевой пора заканчивать карьеру!»
Маша была сдержаннее, но и у нее время от времени прорывался восторг — несколько раз она буквально заслушивалась, как пел в эти дни Алеша. И у меня внутри то и дело растекалось ликование. Так, что трудно было усидеть на месте за пультом магнитофона. Я знал, что надо будет еще переслушать все на чистую голову — чтобы составить более-менее объективную оценку. Знал, что первое впечатление обманчиво. Но казалось, что буквально все тридцать песен получились на высоком уровне, а две-три, как минимум, могли стать шедеврами. То, как Алеша спел «Разлуку», изображая стиль Вертинского, или «Русское поле» из кинофильма про «Неуловимых мстителей» было неописуемо. Но, честно говоря, от «Тонкой рябины», которую мы спели все вместе, первой, аж мороз по коже пробегал. И уж, как минимум, это было ни на что не похоже. Ни на советской эстраде, ни в подпольных записях коллекционеров такого не было никогда.
Поэтому, когда мы за полночь свернули работу и усаживались за стол ужинать, по-моему, в каждом из нас гудел восторг, и в груди теплилось удивительное ощущение только что совершенного чуда.
Старкова, мурлыкая про себя «Думы окаянные», раскладывала по тарелкам сваренную горячую картошку. Ёська открыл форточку, чтобы выветривалось курево, и притащил из холодильника единственное, что в нем хранилось — трехлитровую банку соленых огурцов, уже наполовину опустошенную.
— Надо бы выпить под такое дело?! — заявил он. — Отпраздновать успех?
— Ах, Ёсиф, Ёсиф, старый добрый Ёсиф!.. А что, может, правда, накатить последний раз, а потом завяжу? — поддержал культяпого скрипача Алеша.
Улыбка не сходила с его лица. С того момента, когда Алеша понял, что снова способен петь, он буквально сиял счастьем и работал самозабвенно и остервенело, пока магнитная пленка не кончилась.
— Нет уж! Решил завязать — не делай себе поблажек, — попросил я.
То, что Алеше снова хочется выпить, было очень хорошо заметно. И Старкова не спускала с него озабоченных глаз.
Ёся недовольно крякнул, но ничего не сказал. Принялся наливать себе чаю с явной неохотой, а потом полез вилкой в банку.
— Ну как такой продукт без водки употреблять? — посетовал он, рассматривая наколотый на вилку аппетитный огурчик.
— Обыкновенно! — отрезала Маша.
— А может, и правда, взять по-маленькой? Не грех ведь, когда такую работу закончили? — мечтательно представил себе Алеша. Однако, увидев выражение наших лиц, даже рассмеялся: — Да ладно, что вы на меня так уставились? Все в порядке будет. Я вот даже думаю — надо, наверное, в клинику сдаться. Ведь делают же врачи что-то, бросают же люди пить?
— Ты лучше представь, какие перспективы перед тобой откроются, если ты с выпивкой завяжешь! — подбодрил я, торопясь сменить опасную тему. — Сейчас, после этого концерта все же поймут, что ты можешь спеть что угодно. И надо искать выходы на нормальную эстраду. Там тоже должны быть где-нибудь нормальные люди? Попробуй сам пойти, поговорить с какими-нибудь директорами филармоний, им же тоже штаты надо укомплектовывать, а такие голоса на дороге не валяются.
— И начнется: «Выступает артист Ленинградской филармонии!» — громогласно паясничал Ёся. — Помнишь, как ты всегда любил объявлять.
Алеша смешно улыбался до ушей набитым картошкой ртом.
— Когда будешь писать мемуары, не забудь нас упомянуть, как этот альбом записывали, — напутствовала Старкова. — А то забудешь все, а потом напечатают: «только благодаря моему гениальному таланту»!
Алеша так смеялся, что даже поперхнулся.
— Ладно, пойду ванну наберу, полежу, отмокну. А то что-то голова от недосыпа болит, — признался он.
— Там полотенце большое я положила! — крикнула вслед Маша.
И мы остались за столом втроем.
— Как ты распространять все это думаешь, Сережа? — спросила Маша, вытаскивая сигарету из пачки.
— Еще толком не знаю, — признался я. — Это уже следующий этап. Главное — мы сделали то, что хотели. А насчет распространения есть у меня одна идея, только она еще сыровата. Вот представьте, сделать двадцать копий пленки, пойти на вокзалы и раздать в поездах дальнего следования, — начал рассказывать я. — Там же поездные бригады крутят день и ночь свое радио. Ставят, что попало, без цензуры. И через несколько недель наши песни станут известны по всей стране: от Москвы до Владивостока. И можно в конце пленки назвать телефон — типа по вопросам приобретения — обращайтесь…
— Неплохо придумано, — оценил Ёсиф.
— И потом по этому телефону на тебя выйдут или милиция, или уголовники. Хороша идейка! — не одобрила Старкова.
— Тут есть фактор времени, — пожал я плечами. — Пока они сориентируются, дело уже закрутится. Впрочем, я потому и говорю, что идея сырая — там надо еще подумать.
— Лишь бы только этот Бес не узнал, что мы альбом записали, — пробормотала Старкова. — Что ты улыбаешься и молчишь? — насторожилась она.
— Он все уже знает, — проговорился я.
— Нас кто-то опять заложил?! — вскрикнула Маша.
— Я это сделал, — признался я.
— Зачем? — не понял Ёсиф.
Я не ответил, и какое-то время мы сидели за столом молча.
— Ёся, дорогой, там на кухне что-то пригорает, сходи проверь, — не своим голосом пробормотала Старкова.
Недоумевающий скрипач поднялся и вышел на кухню.
— Я могу тебя уговорить этого не делать? — спросила Старкова. — Уехать, забыть — этот гад найдет свою погибель и без тебя… Он же просто мразь, которая не понимает, что творит. Мстить ему — то же самое, что пристрелить животное, которое напало на твоего друга. Как ты не понимаешь?..
Она умоляла. В глазах ее стояли слезы.
— Машенька, — как можно нежнее ответил я. — Бес уже от меня никогда не отстанет. Не стоит обманываться. Тут вничью сыграть не получится. Он точно не успокоится, пока меня не достанет. Так уж сложилось, что двоим нам не жить на свете.
— Ты погибнешь, ты ведь не убийца. Он — убийца. Ты обречен, если попытаешься напасть на него… — с ужасом вбирая воздух, представила она.
— У меня есть план. Все не так плохо. Я не собираюсь затевать с ним дуэль на ножах. Я очень хорошо подготовлюсь, — пообещал я.
Она уже не уговаривала, а пристально смотрела на меня сквозь слезы.
— Я так тебя люблю, что если с тобой что-нибудь случится, я не выживу — умру с тоски, — призналась Старкова.
Я только обнял ее в ответ. Потом мы стояли, обнявшись перед окном. Прижимаясь к моей груди лицом, мокрым от слез и слюней, Старкова безнадежно промочила мою рубашку.
— Страшная стала, да? — всхлипнула она, немного успокоившись. — Умыться надо. Я так тебя хочу! Каждой клеточкой! Сейчас пойду умоюсь, выгоню Алешку из ванной, что-то долго он там отмокает…
Я разжал объятия. Старкова постучала в дверь ванной комнаты.
— Алеша! Открывай! Мне умыться надо!
— Так он уж с полчаса как затих там, — подал голос с кухни Ёсиф. — Пока вы там обжимаетесь.
— Как так затих?! — встревожилась Старкова.
— Заснул, может? Он любит в ванне спать, везде соседей топит, — вспомнил я.
Я стучал в двери ванной сначала костяшками пальцев, потом наотмашь кулаком. Даже если бы Алеша спал беспробудным сном — он должен был подскочить от таких звуков.
