Леонид Сергеев - Самая счастливая, или Дом на небе
— Ты что ж, решил жениться? — как бы с вялым интересом усмехнулся я; внутри-то у меня бушевало адское пламя.
— Не знаю, не знаю, — он обнял меня и расплылся. — Но мы все равно останемся друзьями, верно?
Смертельно усталый я побрел домой. «Нет уж, дудки! Друзьями мы не останемся! С предателями не дружу!» — беспощадно бормотал я и пинал все камни, попадавшиеся на пути.
В полдень на улице
Ошалело сверкает солнце, тянет теплый ветерок, птицы в небе ведут брачные игры, из водосточных труб хлещет, как из пожарных шлангов, одним словом — весна.
…Он вышел из ворот завода посмолить сигарету на солнцепеке, поглазеть на девчонок — надо ли пояснять — весна. И вдруг — она; вышагивает с синим зонтом, голову держит высоко, улыбается каждому встречному, что-то шепчет, срывает с веток набухшие почки, пританцовывает — на улице ей явно тесно — это и понятно — весна… Она взглянула на него, дурашливо хмыкнула, прошла мимо; ему стало жарко, несколько секунд колебался, потом все же догнал ее — опять же — весна, и сразу понял — она со странностями. Ну какая нормальная девчонка будет такое говорить?! Он всего-то произнес:
— Я за вами шпионю, — лишь бы завести разговор.
А она, не меняя улыбки:
— Раньше люди знакомились на балах, а теперь и знакомиться негде, правда? — голос низкий, с хрипотцой, на лице капли, а плащ мокрый, будто вся завернута в целлофан. — Поэтому на улицах столько одиноких людей… Весна, уже совсем весна, — она повела в воздухе рукой. — Продают подснежники, мимозу… Смотрите — всюду шарики мимозы, пушистые, пачкающие! Как все изменилось — попробуй узнай переулок, сквер, киоск…
— Как вас зовут?
— Таня. А люди какие-то деревянные. Ничего не видят, не чувствуют, куда-то спешат… Ну конечно работа, ну конечно заботы, но не замечать весну!.. У вас есть любимая улица? У каждого есть. У меня — улица Пирогова. Сейчас там еще не очень, а вот летом… там уйма зелени — и вся скромная, не броская.
— Кто вы?
— Я ведьма. Летаю на метле, — она потрясла зонтом, вновь дурашливо хмыкнула. — Мой зонт волшебного свойства. Чуть что не по мне — фьють! И улетаю…
— Нет, серьезно.
— Я художник, у меня живописная насыщенная жизнь. Как вечная весна. А вы, судя по этой рекламе, — она кивнула на пятна солидола на комбинезоне, — трубочист.
— Что-то вроде. Кручу гайки, работаю слесарем.
— Люблю, когда мужчина все делает своими руками.
— Вот перекур устроил, но надо топать назад. Как вас еще увидеть?
— Зачем? Мы так чудесно поговорили, — она засмеялась. — Пусть все так и останется. Не ахти какое событие — просто весна.
— Давайте вечерком поговорим еще?
— Зачем? Все потому что — весна, остальное совсем ни при чем… Надо же, так неожиданно пришла весна. Но плащи еще снимать рано. — Она медленно пошла по переулку.
— Стойте! Я из-за вас опоздаю на работу. Давайте встретимся!
Она остановилась около подъезда, вздохнула.
— Ну хорошо, придумайте что-нибудь. Запишите мой телефон, — проговорила цифры и «до свиданья», и убежала вверх по лестнице — внезапно, как и появилась — ясное дело — весна.
После работы он позвонил. Она говорила чересчур спокойно, низким голосом — гулким, далеким, как эхо. «Завтра встретимся, — сказала, — сегодня занята». А вечер был теплый: птицы вовсю горланили, в канавах бормотали ручьи, гуляли парочки. «Занята! — ухмыльнулся он. — Если девчонка хочет, она приходит, а не хочет — придумывает отговорку: то голову вымыла, то подруга зашла — дежурные штучки».
На следующий день он позвонил снова. «Да, да, я вас узнала. Я начинаю привыкать к вашему голосу». Они договорились — он подойдет к ее дому. Она вышла в розовой кофте и малиновой юбке и в руках — опять синий зонт «метла». На вид она была его ровесницей, лет двадцати пяти; прямые волосы без всякой прически, зеленые глаза с крапинками, лицо — прямо иконописное. С минуту они смотрели друг на друга, и она дурашливо хмыкала, поджимая губы.
— Хорошо, что пришли, — сказал он, чтобы как-то сломать барьер, — с вами трудновато встретиться. Чем вы так заняты?
— Набрасывала один эскиз, но получилось неважно. Во всем виновата весна.
Они пошли по переулку; она пальцем водила по стенам домов и бормотала хрипловатым голосом:
— Как хорошо пахнут… В детстве я перенесла болезнь почек и на время ослепла. Но у меня обострилось обоняние… Все получилось смешно. Зимой простудилась и лежала в постели, ждала, когда болезнь отступит. Целый месяц лежала и смотрела, как за окном мальчишки катаются на коньках. Раз не выдержала и, когда родители ушли, надела коньки и весь день гоняла как одержимая. Так и схватила воспаление почек.
— И сейчас побаливают?
— Нет, что вы! Теперь я и не знаю, где какие органы — ничего не чувствую. Зато по запаху определяю любую вещь с закрытыми глазами. У меня обоняние, как у собаки… Вы так можете?
— Наверно, смогу, — похвастался он. — А вы живете с родителями?
— Нет, одна… Мой отец умер, а мама живет с отчимом. Я не могу с ней. В доме должна быть одна хозяйка.
— Вы не замужем?
— Нет… И не хочу. Боюсь потерять мечту.
— Какую?
— Мечту о прекрасном человеке, которого все равно не встречу.
— Зачем тогда мечтать?
— А разве вы всегда мечтаете о том, что может сбыться? Мне это помогает работать. Это мой способ жить… Я даже разговариваю с ним.
— С кем?
— С этим человеком. Особенно весной…
Она взглянула на него прозрачными глазами — то ли шутит, то ли говорит серьезно — не поймешь. «Разыгрывает меня? — подумал он. — Просто работает под тронутую или в самом деле того?» Они прошли весь переулок и теперь пересекали сквер.
— Идеалов конечно нет, — продолжала она, — ведь мужчина для женщины главный друг и в то же время главный недруг, потому что женщина по своей сути жертвенница, а мужчина захватчик. Женщина с радостью готова отдать все то, что разглядит в ней мужчина. Разглядит и оценит, — она тяжело выдохнула и предложила: — Давайте посидим.
Он достал сигареты, протянул ей, они закурили.
— Вообще-то у меня есть жених. Ему восемнадцать. С ним я чувствую себя старухой. Ходит за мной как привязанный — смертельно влюблен и ревнует даже к дворовым собакам и деревьям. Правда, он хороший художник. В его работах божественность — они светятся… Но мне жалко его — он слабый. Слабый и ужасно глупый, раздражает своими глупостями. Есть старая истина — можно быть хорошим художником и полным дураком.
— А вы — злая.
— Да. И не люблю добреньких. Они и всех любят и никого, а уж злые если любят, так сильно… И семьи люблю неспокойные, где стычки — те хоть что-то ищут. А остальные квелые люди. Вообще спокойное счастье — удел ограниченных людей… Вы заметили, сколько стало квелых, спокойных? Кооперативные квартиры, «Жигули», дачи. Скупают ковры, хрусталь. «У всех есть, значит, и мне надо». Музеи, а не квартиры… Все завели библиотеки, для них книги — тоже товар. Мой жених предложил выпускать обои с корешками книг классиков и намалеванным хрусталем. Оклеил комнаты и — все есть. Облегченные, развлеченческие вещи! Все-таки он талантливый… Господи, как много у нас трафаретных комнат и трафаретных людей! И как они духовно бедны. Ссорятся из-за мест для стоянок машин, ругаются в очередях, даже весной — противно! — она вдруг замерла, на ее губах застыла улыбка.
Он повернулся в сторону ее взгляда и увидел бабочку.
— Я загадала, если бабочка сядет, значит, я долго не умру… Надо же: ни цветов, ни листвы и вдруг бабочка…
— А где вы работаете?
— В основном на улице. Собираю образы, краски, сюжеты, а дома только монтирую.
— А чем вы рисуете?
— Что под рукой. Мне все равно чем, лишь бы оставляло след. И я рисую не ради славы, одобрения, и не ради денег. Просто не могу не работать, — говорит, а лицо острое, взгляд серьезный и руки сложила молитвенно — точно перенеслась в храм.
— Покажите как-нибудь, что вы делаете.
— Как-нибудь покажу.
— А кто покупает ваши работы?
— Я сдаю их в комбинат. В комбинат графиков. Там, конечно, канцелярская обстановка и чиновники говорят канцелярским языком… Сейчас ведь для искусства дремучие времена… Хорошо хоть нет гонений и дают заказы. У меня есть заказы, я не самый последний художник, — она посмотрела на него с определенной гордостью и хмыкнула, но не дурашливо.
— Так вы — миллионерша.
— Что вы! Вот купила туфли, теперь целый месяц пью один чай. А это, — она кивнула на юбку, — шью сама… Я живу в живописной бедности, среди картин и книг, но свободно, без надрыва… И беру заказы только те, которые нравятся, а большинство работ делаю для себя.
— Зачем такое искусство? Оно же должно быть для всех.
— Должно, нужно — как я не люблю эти канцелярские слова! Никому я ничего не должна. Неужели вы этого не понимаете? — она недовольно повела рукой, вздохнула и продолжила тоном учителя: — Художник выявляет болезни общества, и выносит их на суд зрителей, и ищет истину, отстаивает справедливость… Конечно, вы в другом мире, но вы хотя бы ходите на выставки?
