Валерий Попов - Горящий рукав
Ладно. Посмотрим. Я вернулся на террасу, подумав, выключил наш обогреватель: надувшаяся алым, как пиявка, спираль, медленно бледнела. Пусть пока! Все равно Нонна не реагирует. Тряхнул ее.
– Смотри – вот лампочка на плитке. Если зажжется – кричи!
Вяло кивнула. Я вышел в коридор, потянулся к фиге – протянул к белому ее "пальчику" свой пальчик. Резко воткнул.
– Есть, Веча! – донесся с террасы радостный крик.
Я с облегчением спрыгнул со стула.
Всю ночь я провел в борьбе с этой фигой. С годами характер Хозяйки явно портится: в прошлом году она легко терпела два электронагревателя и две плитки – лишь иногда капризно выщелкивала фигу, а теперь – ну просто подряд! И даже если включаю всего-то два нагревателя – у нас на террасе и у отца (как же спать иначе в такой холод) – только в очередной раз успокоюсь, пригреюсь… Щелк!
Некоторое время еще кукожишься под одеялом: может, засну и так? Нет.
Батя там у себя точно обледенеет. И что? Снова тащишь стул, карабкаешься… Тык! Холодильник, брякнув, загудел, налились огнем батареи… Но характер Хозяйки за зиму вовсе испортился (так же, как мой)… Легкий обманный пригрев, блаженство, и… щелк! Я волок теперь стул с грохотом: один я, что ли, должен не спать?! Поняв в конце концов, что фигу не переупрямишь, я уступил. Но частично: свою батарею выключу – оставлю отцовскую… пусть он хоть не замерзает: девяносто три года ему, как-никак! Снова вдавил фигу… счетчик утробно зажужжал. Договорились! Компромисс: греет только батарея отца. Мне заснуть в ледяной койке, конечно, не удалось.
– Чего это ты выключаешь мою батарею! – просипел батя. Несмотря на ранний час, по агрономской своей привычке уже не спал, сидел за столом в нейлоновом ватнике и кепке, рассматривал свои листочки, поочередно поднося их вплотную к глазам.
– Чайник согреть надо! – рявкнул я. И это он вместо благодарности!..
Впрочем, такие мелочи не занимают его.
К столу он вышел в ватнике и в агрономской кепке.
– Замерз начисто! – бодро потирая ладони, сообщил он. Не оценил, значит, мою "ночь прыжков" – что я все свое тепло отдал ему.
– Сладкая каша какая-то! – отодвинул тарелку.
Гурман! Когда это хлопец из большой крестьянской семьи таким гурманом заделался?
– Банан, – холодно пояснил я. – Вот, на пакете написано, что каша с бананом.
Дождь барабанил ночь и сейчас не остановился. Иногда, срываемая ветром с сосны, в крышу гулко била шишка. Нонна, оставаясь отрешенной, тут испуганно вздрагивала, кидала взгляд в окно.
– Я вчера уже гриб видел – такая погода нынче! – бодро сказал я.
– Банан… – сосредоточенно прожевывая, произнес батя.
– Я говорю – гриб.
– Банан… – задумчиво повторил он.
Не то что глухой… скорее – упрямый. Нонна с ужасом глядела в какую-то бездну, не прикасаясь к еде… Славное утро!
Надо двигаться… хотя бы куда-то. Не в Италию, уже ясно, но хотя бы здесь!
Я спустился в сарай, отпер. Мой ржавый велосипед, среди другой ржавчины, радостно задребезжал. Выдернул его из той паутины. Вперед!
– Ты куда, Веч? – простоволосая, выскочила под дождь. Не всегда, значит, смотрит в бездну. Иногда и сюда – и как раз тогда, когда это абсолютно не нужно.
– За продуктами надо! – безнадежно брякнув велосипедом об землю, буркнул я.
– Не ездий, Веч! Я прошу! Мне без тебя страшно!
– Хорошо… – Прислонил велосипед к будке: не то что в Италию ты не поедешь… вообще никуда!
Вечером я сидел, наблюдая дождь, пытаясь разобраться в своем пыльном столе. Из орудий производства нашел лишь старую грязную ухочистку – в прошлом, довольно плодотворном году задумчиво держал ее в ухе, увлеченно печатая. Привычно вставил ее в ухо – совершенно напрасно.
Сейчас даже машинку не привез. Только ухочистка. Зазвенел комар, – кажется, на ухо присаживаясь… Вот ты-то мне и ответишь за все!
Сладострастно выждал, пока он умолк (точно, на ухе!), медленно отвел правую руку… Счас! – жахнул во всю страсть – и завопил от боли!
Свалился со стула! Что это?!. Это я ухочистку, оставленную в ухе, себе в голову вбил! Сам себе выстрелил в ухо! И понял сразу же: это
– беда надолго, эта беда не пройдет. "Золотое клеймо неудачи" поставил себе… только вряд ли кому это интересно!
– Веча! Что с тобою? – Нонна вскрикнула. Пробило-таки ее!
– А! Молчи! – в отчаянии завопил я.
– …Да. Красивые галоши! Где брал! – Серж, запустив меня в прихожую, насмешливо указал на мои ноги.
– Какие галоши?!. А. Да. Это бахилы такие, пленчатые. В поликлинике их велят покупать – иначе не пропускают.
– В поликлинике? И что ж ты там делал, Вэл?
– Понимаешь… барабанную перепонку себе проткнул. Случайно. Два слоя из имеющихся трех… напрочь!
– И что же?
– Мы с тобой еще подводным плаванием собирались заниматься там… Так вот. Этому хана.
– Как я понимаю – не только этому?
– Да.
И я вернулся в родные края. Громкое выщелкивание фиги из пробки теперь сопровождалось и выстрелом боли в ухе. Дуплет.
Потом – батя добился своего: провалился-таки в боковое крыльцо, куда я ему как раз запретил ходить, мягко вошел в него! "Валерий!" – услышал я вопль.
– Начисто сгнило! – удовлетворенно произнес он, когда я его вытащил.
Щелк!.. Это значит – супа не будет, а я его так тщательно затевал.
Ну уж дудки. И моему терпению существует предел: покончить пора с этой фигой. Оторвал кусок фольги от рулона (когда-то мы делали курицу в фольге), проволок стул к уборной, взобрался, заткнул фигу
(в последний раз), со скрипом вывинтил пробку, обернул ее всю фольгой и вставил обратно. Жучок! Теперь ток по фольге будет идти, минуя пробку, и ограничивать его будут не капризные выщелкивания, а мой разум! Все!
– Ты чего, батя, сидишь, скукожился? Подогреватель включай!
Глянул на меня, усмехаясь:
– Так ты ж не велел?
– Гуляем! Можно теперь!
И наш обогреватель включил. Праздник устроил им. И вот – спирали наливаются теплом, и обе плитки раскраснелись.
– Чайку? А еще – картошечки пожарим, с лучком! Порубим кольчиками на сковороду – пусть слегка пожелтеет. Та-ак…
– Веч! А научишь готовить меня?
– Да ты же умела!.. Ну смотри…
Щелк! Спирали плитки стали бледнеть. И холодильник, хрюкнув, оборвал свою песнь… Жизнь кончилась. Причем, я сразу почувствовал, что это какой-то другой "щелк" – из каких-то более высоких сфер. Все остывало вокруг – и мы остывали. Заставил себя выйти под дождь.
Моя-то, внутренняя пробка, что в коридоре, вякнуть не могла – закорочена, ток мимо нее идет. Искать надо "высшую фигу"… О, вот она – как раз над сломанным боковым крыльцом, под самой стрехой белеет, в открытой ржавой коробке. Такая же белая кнопочка выскочила из черной пробки и ток обрубила, но эту мне не достать. Коротки руки. Тут длинная лестница нужна, а ее увели прошлым летом. Вот оно, наказание за мою гордыню. "Высшая фига"! Выскакивает только в самых
"пожарных" случаях, в буквальном смысле этих слов. Вернулся. Сидели, смотрели на дождь. Уже как большое счастье прежнюю, доступную фигу вспоминал. С ней ладили! А тут – полная безнадега. И – тишина.
И тут, словно в насмешку, солнце выглянуло – впервые за столько дней. Лужи меж соснами позолотило. И – пар пошел. И видим вдруг – идет по воде золотой человек. Абсолютно голый! Ближе подошел: не голый, просто – в одежде насквозь промокшей. Дождь ему нипочем. Из верхней одежды – майка, но абсолютно промокшая, прозрачная. Подошел, улыбаясь.
– Ждете?
Засмеялись. По золотым лужам, дымящимся, к "высокой фиге" его подвел.
– Вот, выскочила! – я показал.
– Я вообще-то насчет крыльца. Но если надо – сделаем. Знаю я эту пробку. Слабая для внешнего щитка. Тут она должна вырубаться, когда вовсе уже пожар грозит. Тут надо на пятнадцать ампер.
– А у вас есть такая?
– Нет. В Зеленогорск надо ехать.
– Так. И сколько же она стоит?
– Сто!
Я сходил, вынес бумажник.
– Вот.
Он с некоторым недоумением на купюру посмотрел.
– Но… надо же учитывать… и гомогенный фактор. Такая духовная ценность доверена нам! – указал на "будку".
– А. Да. Ладно. Вот тебе еще сто. За то, что пришел вовремя!
И – тишина. Я возил свое ухо в Питер, ложился на клеенчатую кушетку, и в ухо закапывали мне какое-то очень шумное лекарство: шипение и треск.
Однажды возвращался на электричке – и вдруг мобильник зазвонил, еле вырыл его из пакетов с продуктами.
– Алле! Это Серж.
– Из Италии?..
– Ну а откуда же еще? Я рассказывал тут про твое ухо… Смеялись все…
Ну и паузы у него: валюту не экономит.
– Но – не тянет на "Золотое клеймо". Сказали мне, совершенно резонно: "А Ахматова тут при чем?!" Больше у тебя ничего нет?
– У меня?.. Надо подумать… Сейчас!
Но тут в вагон вошел талантливый нищий, бацнул по струнам, запел, и, когда он кончил петь, ничего уже не было.
Постепенно я привык к этой жизни: возил свое ухо в Питер, слушал шумное лекарство, потом в синих пленчатых бахилах выходил на проспект, спохватившись, снимал их с ботинок, ехал домой. Снова пел талантливый нищий, но, к сожалению, ничему уже не мешал. В другие дни ездил на велосипеде за продуктами, умоляя жену не гоняться за мной, дать хоть немного свободы… но – когда она встречалась мне, бегущая по шоссе, нервно прихрамывающая, с растрепанными седыми патлами… я уже не хотел в ярости переехать ее велосипедом, как прежде, а мирно останавливался и говорил что-нибудь вроде: "Ну не ходи ты так часто на дорогу!" – "В старомодном ветхом шушуне?.." – виновато улыбаясь, говорила она.
