Александр Мишарин - Белый, белый день...
Не лучше были дела и с другими предметами, кроме гуманитарных. Так что Сережа Корсаков был, как говорили учителя, «способным», но «заторможенным мальчиком».
И в какое-то мгновение он махнул рукой на себя… До конца школы было еще пять лет… потом пять лет института, потом еще два-три года какой-нибудь аспирантуры – всего тринадцать лет учебы!
Тринадцать! Целых тринадцать лет каторги! А ему-то было тогда всего одиннадцать… Двенадцать будет только через три месяца.
Так что будь что будет!
А дальше началась библиотечная горячка. Школьную и детскую библиотеки Сергей проглотил за несколько месяцев и, наконец, решился явиться во взрослую, районную – на Покровке.
– Тебе что, мальчик? – спросила его полная, усатая тетка.
– Мне… «Гаргантюа и Пантагрюэль», – выдохнул Сережа.
– Мы детей не записываем. Тебе сколько лет? Он покраснел и еле вымолвил:
– Четырнадцать скоро будет.
Библиотекарша с сомнением рассматривала этого серьезного бутуза, еле видимого из-за библиотечной стойки.
– Ну, хорошо… Давай заполним формуляр…
Пока она писала, Сережка начал хватать одну книгу за другой, лежавшие на прилавке. Все – от «Кавалера Золотой Звезды» до темно-зеленых томов Диккенса – казались ему таинственными, притягательными и желанными.
– Только «Гаргантюа и Пантагрюэль» на дом дать не можем! – И на испуганно-вопросительный взгляд мальчика ответила: – Читай в читальном зале… Он до девяти работает. Сейчас народа немного, а к вечеру места не будет. «Вечерники» набьются. Так что занимай место…
И она, уйдя в пространство между стеллажами, наконец вынесла Сереже толстенную старую книгу.
– Читать нужно в любом возрасте. И в двенадцать, и в восемьдесят! – улыбнулась она мальчику.
– А можно эти две книги я еще домой возьму? – расхрабрился покрасневший Сергей. – Вот этого «Кавалера…» и Диккенса.
– Эти – бери. Сейчас только запишу.
Корсаков занял место за столиком на двоих у окна. За стеклами спешили обычные люди с сумками, авоськами, какими-то кулями. Шел мелкий снег с ветром, и люди прятали от него лица. А он, Сережа Корсаков, сидел в тепле, за светлыми занавесками, среди культурных людей и перед ним лежала знаменитая, старинная книга.
Сергей почувствовал себя новым, почти взрослым человеком. Какое-то сладкое волнение пробежало по всему телу. Он знал, что у него уже пылали щеки, и ему стало жарко. Он снял пальто, положил на свободное место рядом с собой – хорошо, что он надел в библиотеку перешитую из отцовского старого френча вполне приличную курточку.
Он раскрыл книгу… И начал читать… Сначала он ничего не мог понять – старинный изящный слог словно не подпускал его к смыслу читаемого. Потом он понял, что это не просто роман, а игра писателя с ним, с читателем. Здесь и ирония, и подковырки, и фантазии. И гипербола – так называется по-взрослому преувеличение.
Прочитав страниц пять, Сережа почувствовал усталость и начал рассматривать картинки… Это были гравюры Доре. Их было много, они были и смешные и странные. И даже… неприличные.
Сережа хихикнул, и тут же услышал голос библиотекарши:
– Тишина в читальном зале!
И она как-то по-свойски, как ровесница, подмигнула Корсакову.
…Сергей вывалился из библиотеки одним из последних. Читальный зал был к вечеру забит взрослыми дядьками, склонившимися над кучами учебников… Почти все они были в бывших военных френчах без погон, в старых шинелях.
Они старательно морщили лоб, хмурились от умственного напряжения.
Это все были «вечерники», оканчивающие вечернюю школу, или учащиеся первых курсов вечерних институтов.
Когда-то, через много-много лет, Корсаков наткнулся на запись в дневнике В. Вересаева: «Вы никогда не замечали, что на портретах у гениев всегда очень глупые лица. А знаете почему? Потому что им было легко думать. Не нужно было привлекать к умственному процессу лицевые мышцы».
Сергей Александрович тогда рассмеялся, вспомнив нахмуренные, испитые от напряжения лица своих взрослых сочитателей по вечерним занятиям в библиотеке.
В тот первый вечер Сережа вернулся домой чуть усталый, но довольный, как после полноценного трудового дня.
– Где ты пропадал столько времени? Мы уже поужинали! Опять разогревать надо. – И мать ушла на кухню.
– Это что за книги? – поинтересовался Слава. Брат был старше Сережи на шесть лет.
– Библиотечные! – не без тайной гордости ответил Сережа.
– Ну, «Кавалер Золотой Звезды» – это полная мура, – отбросил он на диван красивую красную книгу. – А Диккенс? Не рано ли тебе его читать?
– Я уже «Гаргантюа и Пантагрюэль» прочитал, – с гордостью ответил Сережа. – Девяносто страниц целых!
– Ну, и что понял? – съязвил старший брат.
– Что нужно, то и понял! – Сережа аккуратно сложил свои библиотечные книги в стопку к школьным учебникам и пошел мыть руки.
За ужином он заснул. Сережа не помнил, как разделся, лег в кровать и быстро заснул. Только в последние мгновения перед его глазами все мелькали озорные, веселые, толстые, подмигивающие лица с гравюр Доре. Он улыбнулся во сне от прилива какого-то нового, надежного, безбрежного счастья, что ждало его впереди!
Через полгода Корсаков был уже записан в четырех окрестных библиотеках. Сначала носил книги в школьном портфеле, потом пришлось пользоваться большой материнской сеткой-авоськой.
С чувством гурмана, сладким и тревожившим все его существо, приходил Сережа домой, усаживался в кресло с ногами и раскладывал вокруг себя новые сокровища. Гладил их, читал названия, предисловия, ласкал свои приобретения.
Он читал всё: исторические романы серии ЖЗЛ, классику, иностранную литературу, книги Куна о древности, самые последние новинки в свежепахнущих типографской краской и клеем толстых журналах… Сережа не просто глотал книги, он входил в какой-то транс, в другую жизнь, в другие времена… И когда его звали ужинать, он словно выходил из другого мира и снова видел обыденное – спящего отца, склонившегося над письменным столом брата, изучающего китайский язык, мать с тарелками и сковородками…
Ему нужна была минута-другая, чтобы снова вернуться в свою комнату.
– Ты уроки-то выучил? – подозрительно глядя на Сережу, спрашивала мать.
– Выучил, выучил… Еще до библиотеки. Удивительно, но Корсаков начал лучше учиться, хотя занимался теперь гораздо меньше.
Он стал тише, задумчивее. Часто, идя по улице, он играл сам с собою в Александра Македонского или Коловрата, был Оливером Твистом или королем Лиром. Только финалы этих прочитанных историй были у него другие – счастливые – без смертей и предательств.
Сергей пытался читать и в школе – под партой, но был пойман тем же самым Грабенко и усажен на первую парту.
– Ну, посмотрим, что же вас интересует в тринадцать лет, милостивый государь? – Грабенко отобрал книгу и вытянул ее на руке, прочел название – медленно и с некоторым удивлением: – Гюстав Флобер… «Мадам Бовари». Ну-ну…
И он впервые посмотрел на Корсакова с удивлением и интересом.
– И что же вы поняли, милостивый государь, из этого шедевра мировой литературы.
– Многое понял! – набычившись, ответил Сергей. Грабенко еще раз посмотрел на книгу, снова на мальчика и наконец решил:
– Я не могу отбирать такие книги у учеников. Но на уроке ее читать не следует. Это не рассказы о майоре Пронине. – Он протянул Сергею Флобера, как-то мягко погладил переплет и добавил: – Как-нибудь поговорим с вами об этой даме. Хорошо? – вдруг улыбнулся Василий Петрович, но тут же строго приказал: – А теперь на первую парту, чтобы я видел тебя все время. Видел, чем ты занимаешься!
Первое время Сережа чувствовал себя крайне неудобно, сидя прямо перед учителями, под их неусыпным взором. Но потом он научился машинально записывать все, что они диктовали. А через некоторое время он начал дремать во время урока – с открытыми глазами. И что удивительно – даже когда ему казалось, что он почти спал, он машинально запоминал все, что они говорили. Дома ему было незачем читать учебники.
Хуже было с задачами, которые они писали на доске, – в это время его глаза слипались и он не чувствовал логики их решения.
– Ну, где ты витаешь? – вдруг дергал его за плечо Василий Петрович. – Глаза открыты, а сам спишь!
– Нет, я все понимаю! – стряхивал с себя обморок полусна Корсаков.
Василий Петрович искоса посмотрел на Корсакова, потом сказал тихо, вроде как самому себе:
– Понимать-то понимаешь, только выразить еще не можешь!
Но дома, решая задачи по математике, Сережа все чаще начинал догадываться о какой-то железной ее логике, глубинной простоте… И даже – красоте!
Странно, но это понимание приходило из книг, из их построения, из любовных и исторических романов, из жизнеописания великих людей. Там тоже были задачи, трудности, трагедии, в которые попадали они… Но герои же находили выход… Решение… Победу!
