Илья Штемлер - Сезон дождей
Всю прошлую неделю Зусь раскручивал это дело. И, несмотря на всяческие ухищрения следователя, добился некоторых результатов. От этого хитрована Мурженко даже фамилию подследственной удалось выудить не без труда. Вообще в итоге всех юридических новаций последнего времени судопроизводство превратилось в вольницу. Хорошо хоть узаконили присутствие адвоката со стороны свидетеля на стадии следствия. Этот Евсей Дубровский, несмотря на самоуверенность и хваткий ум, оказался довольно большим растяпой. Какого черта он дал подписку о невыезде? По материалам дела подписку о невыезде можно было вполне опротестовать, у следователя не было никаких оснований для подобной меры пресечения. Мурженко явно тянет Дубровского на статью. Интересно, что связывает Дубровского с очаровательной Лизой? Честно говоря, Зусь подзабыл свою случайную соседку по креслу в зрительном зале театра и что-то блеял в трубку, пытаясь сообразить, кто ему звонит. А вспомнив, почувствовал некоторую досаду – ему хотелось иного повода для звонка молодой женщины. Но дело есть дело. Еще одна досада занимала мысли адвоката – слишком скромный гонорар он запросил у клиента за ознакомление с делом, всего пять тысяч рублей. Хотел козырнуть великодушием в глазах бабенки, болван. Придется в дальнейшем, при составлении договора, проявить соответствие, согласно «велению времени». Вдоль всего Литейного проспекта то «веление времени» ощерилось радиаторами иномарок – что ни автомобиль, считай десятки тысяч долларов на колесах. В сравнении с ними старенькая адвокатова «лайба» выглядела, как бедная родственница на богатой свадьбе. Еще эта буро-зеленая плюха, что залепила чуть ли не треть лобового стекла. Чертовы вороны словно только и ждали автомобиль Зуся на стоянке у тюремной стены, чтобы пометить его с голых ветвей тополя. Надо бы затереть безобразие, но адвокат торопился к своему клиенту. Зусь снисходительно поглядывал на мерзкую воронью отметину. На следующей неделе в автосалоне ждали поступление новой партии японских автомобилей «тойота» именно того цвета, который заказывал адвокат. Конечно с Евсея Наумовича адвокату особых бабок не срубить – для этого у Зуся есть дела пожирнее, но кто знает, с чего бы следователю так усердствовать, брать подписку о невыезде. Да и девица та, Лизавета, видимо, неспроста пасет пенсионера.
– Хотите кофе?
– Нет! – буркнул Евсей Наумович, глянув в простоватое личико помощницы адвоката.
– Григорий Ильич скоро подъедет. Может, попробуете наш кофе?
– Я кофе не люблю, – бескомпромиссно отрезал Евсей Наумович.
– А чай? – с простодушной надеждой подхватила помощница. – У нас хороший чай. С бергамотом.
– И чай не хочу, – упрямо проговорил Евсей Наумович. – Хочу наконец увидеть Зуся.
То, что день не сложится удачным, Евсей Наумович понял с утра, после того как, проснувшись, пытался вспомнить сон. Но безрезультатно. Память удерживала какие-то контуры, да и те растворялись, как пар в воздухе. Ох, не любил подобное пробуждение Евсей Наумович – четкий сон как-то ориентировал на грядущий день. Сон мог и не сбыться, не в этом дело. Главное – ощущать определенность, пусть даже негативную. Но чтобы так исчезнуть, словно и не было никакого сна? Считай – не ложился спать.
Оставалось полагать, что ничем хорошим день не порадует. И в этом Евсей Наумович убедился сразу, как только откинул одеяло, опустил ноги на пол и нащупал комнатные туфли. А точнее, после того как не обнаружил в квартире Лизу. Как она ухитрилась так тихо уйти! Ведь Евсей Наумович, хоть и расположился на ночь в своем кабинете, но спал обычно довольно чутко. Вчера, когда они вернулись из театра, Лиза предупредила о своем раннем уходе. Ей надо было застать на участке прораба, договориться о замене казенных обоев в будущей квартире. Честно говоря, Евсей Наумович не очень огорчился, он чувствовал себя куда комфортней, если по утрам его никто не стеснял под собственной крышей. Человек в его возрасте, пробудившись, нередко испытывает беспричинное раздражение, да и внешне выглядит не в лучшем виде, особенно в глазах молодой женщины. Взять хотя бы зубной протез. Евсей Наумович привык снимать его на ночь. Надо заметить, что свой зубной протез Евсей Наумович сработал не в какой-то занюханной районной стоматологический поликлинике, а у известного американского врача, когда гостил у сына Андрона два года назад. Работа не из дешевых, но Андрон уже мог себе позволить такой жест, как Евсей Наумович ни сопротивлялся, ссылаясь на то, что и старый протез его устраивает, Андрон был неумолим. Он работал ведущим специалистом в Нью-Йоркском филиале Аэрокосмической корпорации и получал девяноста тысяч долларов в год. И это при всех социальных покрытиях, так называемых бенифитах, что распространялись и на родителей. Так что, разобраться, новый зубной протез отца Андрону особенно ничего и не стоил. Но самое удивительное в той «зубной истории» было участие невестки Гали. Она обложилась множеством стоматологических справочников и каталогов, выуживая из них наиболее подходящего врача, принимающего «бенифиты» Аэрокосмической корпорации. Врач с изумлением рассматривал старый протез Евсея Наумовича и робко попросил его на память: он ничего подобного никогда не видел.
И тем не менее, как бы изящно не выглядел американский протез, но снимать его на ночь и хранить в стакане с водой в присутствии молодой женщины было не очень эстетично. К тому же и желудок нередко во сне проявлял себя нескромной физиологической эскападой, что и при одиночестве факт малоприятный, а уж когда рядом нежное создание.
Что и говорить, возраст есть возраст. Евсей Наумович помнил об этих неудобствах и предусмотрительно перебирался спать в кабинет. Поэтому и не слышал, как Лиза ушла. Так что, поразмыслив, нельзя утверждать, что день с утра задавался неудачным, даже в некотором смысле наоборот. А вот в дальнейшем. И сырое холодное утро, превратившее улицы в пейзаж погруженной в пучину Атлантиды, с хмурыми лицами прохожих, с равнодушными собаками и вороньем, хозяйски ковыляющим по мокрому асфальту. Особенно бесило Евсея Наумовича метро. Нафаршированные людскими телами поезда представлялись Евсею Наумовичу гигантскими сосисками. А втиснувшись в вагон, Евсей Наумович представлял себя частицей фарша, который тискали, перемещали, двигали в любом направлении вне зависимости от личного желания до поры, пока повезет и не пристроишь свой зад на освободившееся место.
Но сегодня Евсею Наумовичу решительно не везло. Стиснутый с боков, он простоял до самого Невского проспекта и едва сумел выбраться на платформу: жаждущие попасть в вагон стеной стояли перед распахнувшимися дверьми, что всегда изумляло Евсея Наумовича своей бестолковостью.
В таком взвинченном настрое Евсей Наумович добрался до консультации адвоката. Где и расположился в кресле, все больше закипая гневом. «Какого черта я торопился?!» – бухтел Евсей Наумович, отказываясь от кофе и от чая. Помощница адвоката пожимала плечами и виновато помалкивала.
– Зато Григорий Ильич – хороший специалист, – вдруг проговорила она. – Григорий Ильич не даст вам пропасть.
Евсей Наумович исподлобья взглянул на девушку. Широкое добродушное лицо словно кнопкой помечала темная ямочка на одной щеке, и эта асимметричность придавала ей трогательную беспомощность. Еще старомодный жилет болотного цвета с вислыми накладными карманами. Вообще-то она выглядела привлекательно, только вот ноги, тоненькие словно макаронины, хотя бы брюки натянула.
– А я ни в чем не виноват, – примирительно пробормотал Евсей Наумович.
– Был бы человек, а статья найдется, – оживилась помощница. – Всякого наслушалась, с тех пор как здесь работаю.
– Давно вы работаете у Зуся?
– Два года. Я учусь на заочном юрфаке, а здесь подрабатываю.
Очевидно решив, что смягчила неловкость за опоздание шефа, девушка уткнулась в бумаги.
А Евсей Наумович перевел взгляд на серо-белые гардины, напоминающие паруса в безветрие. «Как же меня угораздило сюда попасть, – думалось Евсею Наумовичу, – какая у меня неуклюжая судьба! Почему все складывается так нелепо? Постепенно я втягиваюсь в жизненное пространство, для которого я чужой человек, другой группы крови. Встречая старых знакомых, ощущаю их снисходительное общение, их натуженное внимание к моей судьбе, их торопливое ретирование, после чего чувствую вину, одиночество и ненужность. Я, который шел когда-то по жизни окруженным вниманием, особым любопытством ко всему, что связывалось с моим именем. А ведь я остался тем же, кем и был – доброжелательным, участливым к судьбам друзей и знакомым. Готовым по возможности помочь, понять, шагнуть навстречу. Или моя репутация стала поднадоедать людям. Возможно – в собственное мое утешение, – моя репутация укоряет их в их неспособности к поступкам?! Или им кажется, что все, исходящее от меня, – ложь, неискренность и хитрость? Может быть они правы, мне только кажется, что я готов к самопожертвованию, а по сути это не подающееся осмыслению желание самоутверждения, неутоленное тщеславие, хитрость, распознанная их проницательным взглядом. Пора честно и безжалостно определить свое место. Определить и успокоиться. И некуда рыпаться!
