Чарльз Сноу - Поиски
(Даже из уст Притта эти слова было больно слышать, слишком больно, чтобы выслушивать их полностью, и тут я прервал Константина.)
Константин сердито сказал, что это неумно и неуместно высказываться по поводу моего характера и моих привычек, и Остин и Десмонд постарались смягчить его резкость.
Остин не одобрил тона высказываний Притта, но выразил разочарование во мне, заметив, что он теперь далеко не уверен в том, что мне предстоит блестящее будущее, как он когда-то надеялся, и сказал, что вынужден отказаться от поддержки моей кандидатуры, хотя в порядке эксперимента собирался поддержать меня. Остин, естественно, был зол на меня. Он воспринимал это как личное поражение, тем самым он лишался молодого ученого, который всегда был бы к его услугам; его феодальное княжество рушилось. Кроме того, он искренне хорошо ко мне относился и из-за этого был еще больше возмущен; я разрушил его планы, задел его самолюбие ученого, обманул его в его лучших чувствах — все одним ударом.
Константина никто не поддержал, и моя кандидатура была отвергнута. Затем Притт предложил Тремлина — «серьезный ученый, который не подведет нас», — и после поверхностного обсуждения он был избран, Константин и Остин воздержались при голосовании.
— Вот и все, — сказал мне Константин в конце обеда, — вот и все.
— Кажется, вполне достаточно, — сказал я.
Константин насупился. Он был озадачен в такой же мере, как и огорчен.
— Разве это что-нибудь меняет? — спросил он. — О, конечно, я понимаю, это отвратительно, я представляю, как вы себя сейчас чувствуете. Но практически, что это меняет?
Этот его практицизм вызвал у меня яростное изумление.
Он продолжал настаивать:
— Вы по-прежнему будете иметь возможность заниматься исследованиями. Ваша теперешняя работа…
— Дело не только в этом, — сказал я. — Но, кстати сказать, они думают, что я уйду. Не так-то легко будет остаться там…
«Это будет невозможное», — подумал я.
Константин выпалил:
— Но это мы сможем в скором времени уладить. Они предоставляют вам место заместителя директора института. Об этом говорили… сегодня вечером.
— Очень благородно с их стороны, — сказал я, — хорошим я буду заместителем Тремлину.
Константин огорчился.
— Конечно, это неприятно, но эта должность даст вам возможность остаться здесь и спокойно работать. Мы сможем по-прежнему разрабатывать наши идеи…
— Спокойно? — устало спросил я. Я не мог ему объяснить. Я пытался найти какое-то оправдание. — Мне нужны деньги.
Константин весело улыбнулся.
— Вы будете получать в качестве заместителя директора, вероятно, столько же, сколько и сейчас, а если вам нужно больше… я могу вам давать любую сумму. Зачем мне тысяча двести фунтов в год? Вы можете брать триста, четыреста фунтов на любое время.
— Спасибо, — сказал я, — я вам благодарен.
Я действительно старался испытывать к нему благодарность.
— Понимаете, — сказал Константин, — дело совсем не такое уж серьезное. Оно не может никак отразиться на вашей жизни. Просто вы сейчас раздражены, но это дело временное. Вы не будете долго злиться. Через несколько лет вы осуществите все новые идеи, и все будет в совершеннейшем порядке, как будто ничего и не случилось.
Он говорил торопливо, стараясь преодолеть мою горечь. Я пытался настроиться на его лад, но это было слишком трудно. Он продолжал настаивать:
— Таким образом, все уладится, не правда ли?
— Без сомнения, — сказал я. — Конечно. Только все это произошло уж очень… неожиданно.
Тут к нам подошел Десмонд, и я почувствовал одновременно и ярость и облегчение.
— Я только что заметил вас, — сказал он приветливо, — я сидел здесь в одиночестве.
Константин смутился, пробормотал что-то, посидел еще с минуту, слушая болтовню Десмонда, и потом сказал, что ему нужно идти. Мы поглядели ему вслед. Десмонд пытался бодро смотреть мне в глаза, но взгляд у него был вороватый.
— Мне тоже скоро надо идти, — сказал он, — но давайте перед этим выпьем чего-нибудь.
Мы зашли в один из близлежащих баров и оказались среди такой шумной толпы, что Десмонду пришлось повысить голос.
— Удивительные дни, — прокричал он мне, поднимая свой стакан.
Тут он заметил, какое у меня лицо. Он сказал:
— Мне очень жаль, что я не мог ничего сегодня сделать для вас, Майлз. Поверьте мне, я сделал бы все что мог. Но это было бы бесполезно. Вы допустили слишком уж большой ляпсус.
— Да, — сказал я.
— Конечно, я закрыл бы на это глаза. Все мы люди. У меня тоже бывают ляпсусы. Но остальные не захотели закрыть глаза. Вы не можете обвинять всех. Они должны были думать о своем долге по отношению к институту.
— Они выполнили свой долг, — сказал я, — своим нынешним выбором.
— Это вы насчет Тремлина? — Десмонд доверительно засмеялся. — О, Тремлин — скучнейший тип. Большинство из них скучнейшие типы. Но это неважно. Мы не можем иметь все, что нам хочется. Приходится как-то мириться. — Он посмотрел на часы. — Я должен бежать на поезд. За выпивку плачу я.
Он положил деньги и убежал. Я помню, что он оставил меньше, чем следовало заплатить.
Это была долгая ночь. Много часов я сидел в своей комнате, пытаясь читать. Я раздумывал о новых унижениях, которые предстояли мне впереди. Я должен был написать Шериффу, теперь ему трудно было на что-нибудь рассчитывать, они с Одри будут говорить о моем позоре. Я подошел к столу, чтобы написать письмо. Я не мог пойти дальше первых слов и так долго смотрел на них, что они стали расплываться у меня перед глазами, и я даже подумал, не гаснет ли лампочка. В конце концов я оставил письмо. На столе лежали наметки новой статьи. Она должна была послужить отправным пунктом деятельности института.
Я плохо спал в эту ночь, то и дело просыпался и каждый раз обнаруживал вокруг себя пустоту. Когда я окончательно проснулся уже утром, довольно поздно, я обнаружил, что боль не утихла, это было не то воображаемое несчастье, которое исчезает утром. Едва встав с постели, я лихорадочно бросился листать газеты, но они оказались милосердными. В одной или двух из них было маленькое лаконичное сообщение:
«Директор биофизического института назначен. Высокая честь для молодого ученого. Вчера исполнительный комитет Института биофизики избрал первым директором института блестящего молодого ученого доктора Р. П. Тремлина. Доктор Тремлин, являющийся ныне старшим преподавателем Бирмингемского университета, сделал выдающуюся карьеру в Кембридже и Лондоне. Ему сейчас тридцать семь лет».
Это было все, и я испытал некоторое облегчение. Я плотно позавтракал. А после этого я не знал, чем занять себя. Мне не хотелось встречаться со знакомыми; с другой стороны, я с тревогой убеждал себя, что нужно выработать какой-то план действий. Я сидел, пока мой чай совсем не остыл, испытывая одновременно страх, злобу и неуверенность, и притворялся перед самим собой, что думаю.
В конце концов я позвонил на лондонскую квартиру Макдональда, узнал, что он там, и поехал к нему. Он знал научный мир как свои пять пальцев и был одним из самых проницательных людей, каких мне только приходилось встречать; было приятно вновь увидеть его квадратную умную голову.
— Паршивое дело, — сказал он мне.
— Я услышал об этом вчера вечером, — добавил он. — Масса волнений по этому поводу. Все рады увидеть, как человек падает. Расскажите мне лучше все сами.
Я рассказал ему все, немного раздраженно из-за того, что мне опять приходится сдирать с себя кожу. Его маленькие глаза смотрели пристально и настороженно.
Когда я кончил, он сказал:
— Похоже, что никто не вышел из этой истории с честью. За исключением, пожалуй, Константина, но, если бы я был на его месте, я дрался бы лучше. Я постарался бы убедить их сделать перерыв в работе. Конечно, это невероятно глупо с их стороны, что они отказались от вас. И так же невероятно глупо с вашей стороны было идти на малейший риск как раз в этот момент. Ужасно жалко бывает, когда к нам в науку приходит человек как будто подходящих данных и вдруг он оказывается замешанным в скандал. Вы не заслуживаете снисхождения.
Я резко спросил:
— Отвлекаясь от соображений морального характера, что мне делать?
— Это абсолютно ясно. — Макдональд зажег трубку. — Вы должны реабилитировать себя. Но это потребует времени. Вы должны принять место заместителя директора, если они вам его предложат, а я думаю, они это сделают. Вы должны упорно и систематически работать, чтобы исключить возможность ошибок. Вы должны заставить себя смириться с тем, что вам будут покровительствовать и жалеть вас. Вам придется уйти с авансцены. Тогда через три или четыре года вы вернете себе свое теперешнее положение, хотя эта история, так или иначе, будет работать против вас и более долгий срок. Само собой разумеется, это задержит ваш прием в Королевское общество. Тут уж ничего не поделаешь. В течение некоторого времени вам будет несладко, но вы еще достаточно молоды, чтобы пройти через это.
