Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода
Я двинулась, как и прежде, прямо, не думая, куда иду и на кого выйду. Однако чуда не произошло, ничто не изменилось в этом странноватом мире. Вскоре впереди забрезжил слабенький свет, и я пошла прямо на него, не испытывая никаких ожиданий. Я и так знала, что это работает подсветка глаз моей наперсницы Венеры Милосовой. Да и на кого ещё могла я так безутешно напороться в этой забытой Богом местности.
— Поздравляю, подруга! — этими словами она встретила меня, сидя на пыльном песке.
— С чем? — не поняла я, не выказав в ответ ни особой радости, ни любого иного ясного чувства. Конечно, и то хорошо, что у меня хотя бы была она: это, по крайней мере, лучше, чем вообще ничего. Но в сравнении с тем, через что я недавно прошла, радость от этой встречи всё равно была несравнимо меньше, чем можно было бы рассчитывать.
— Как это? — удивилась Венера. — Мне шепнули, ты уже на третьем обороте, сразу скаканула, через собственную голову! — Лицо её выражало намёк на ответное удовольствие из-за этой удивительной новости, но самих глаз рассмотреть было невозможно из-за включённых подсветок. Кроме того, лёгкую оторопь от случившегося некоторым образом выдавал и её голос, который так и не сумел противостоять чувству лёгкой, но необоримой зависти.
— А разве так возможно? — удивилась я, не зная, как мне теперь правильно себя вести: то ли откровенно радоваться, то ли проявить сдержанность в присутствии равной. И потом, чему радоваться, тому, что тебя так и не услышали? И наверняка никогда больше не услышат?
— Ну-ка тряхони спиной, вот так, — она дёрнулась всем телом под холщовкой, так, чтобы основной напор пришёлся на виртуальный позвоночник.
— Зачем? — не поняла я.
— Для проверки, — пояснила Венера, — запалится или откажет?
Я вытянула спину кошкой; так частенько делал наш с Геркой Парашют, особенно когда у него было хорошее настроение и он ластился к моему мужу, ежедневно таскавшему для него не утилизированные ещё остатки еды из «Шиншиллы». Что-то хрустнуло, и лицо моё осветилось снизу двумя скрытыми от глаз источниками освещения.
— Ну вот, — разочарованно произнесла моя проводница в мир надземных грёз, — так я и думала, что правильно тебя поздравила, по делу. Не обманули меня в ухо, получается. — И пристально впёрла глаза мне в оболочку: — Интересно вот только, за какие такие коврижки одни тут, понимаешь, годами горбатятся, а другим сразу выпадает всё и через две головы. Тебя, если на человеческий ранжир перевести, сразу с рядовых где-то в серёдку промеж старлея и капитана на погон втиснули. Я-то своё хотя бы послужила, а ты — не слабо?
— Через одну, — поправила я свою подругу, — не обижайся, Венер, просто они, наверное, решили, что ты меня раньше срока подготовила, нашла такие полезные слова, что мне удалось разогнаться быстрей, чем кто-либо ожидал, даже я сама. И если хочешь, скажу честно, как на духу, — сама чувствую, что не заслужила пока третьего оборота, вполне было бы достаточно ограничиться вторым. Просто они хотят, видно, поскорей освободить тебя от моего ученического периода и занять чем-то более значительным. Не думала про такое?
Предложенная версия сработала, как я того и ждала. Всё же приходится согласиться, что она сделала для меня немало хорошего, ведь могли же и прислать того, скажем, дядьку из очереди, который стал бы вдалбливать мне уроки жизни и смерти на своём непонятном языке, преодолевая в себе неприкрытую неприязнь к моей особе. Или ещё как-то, о чём я пока даже не могу судить за неимением опыта.
— Короче, если чего, обращайся, Магдусь. — Венера вновь обрела надлежащий внутриутробный покой и перешла от чувства краткой ненависти к продолжению прежней долгоиграющей дружбы. — Кстати, просили передать, что тебе скоро встречать предстоит вновь прибывающих. Это значит, решили, что готова, — она неопределённо пожала плечами под накидкой, — да, собственно, я и сама так считаю, ты уже почти всё про всё поняла, закон тутошний признаёшь, к Овалу сгоняла, да и с народом, судя по всему, пообщалась тамошним. Чего ж теперь ваньку валять да лыко тянуть, правильно? Чего там вообще говорят-то, какие дела, не слыхала?
— Знаешь… — Вместо ответа на дежурный вопрос я решила посвятить эту единственную близкую мне оболочку в суть своего странного предположения, — мне кажется, сегодня, когда я шла туда, в Овал, и потом ещё, когда уже сам канал этот нащупывала, я очень сильно надеялась на удачу… хотя это ничем толком не закончилось. И мне кажется ещё, что от нас ждут надежды… и… и смирения. И чем они будут сильней, тем активней нас же будут стимулировать… как-то так. А почему, не понимаю. Просто так причудилось вдруг… Нет у тебя похожего ощущения?
— У меня только ощущение и есть, что на хрен мы тут никому не нужны, а голову нам мутят по-всякому, чтоб положенного не отдать, понимаешь, о чём я? — И, не дождавшись моей реакции, сама же ответила: — У них тут всё, как у нас и там было, особенно при комммунистах. Смотри, голову нам морочат, типа «трудись над собой, созерцай до упора, мироощущай как можно больше», чтобы совершенства добиться самого что ни на есть крайнего. Звания дают, от нижнего до последнего сверху, даже страшно подумать, до какого. Про Вход долдонят каждый кому ни попадя, что, типа, до него… вот это тебе пока, а уж после него… вон то самое… где и травы выше головы растут всякие толщиной с банан, и яблоки райские без костей с мичуринскую голову размером каждое, и без любого ограничения, как на «всё включено», и печенья-варенья тебе от пуза, и рыбалка, и охота, и купаться не запрещено. Ну, ты понимаешь… — Я кивнула, хотя и произвела для этого над собой некоторое усилие. А она продолжила: — Так вот. А после, когда поверишь и зарядишься мечтой, они потихоньку обратный ход дадут, что вроде рано пока, надо бы обождать, не достигла ещё твоя карма, или как там её, нужного расцвета, не созрела всей полнотой оболочки, а туда, к чему стремишься, надо прийти обновлённым, с чистыми помыслами и разумом, незамутнёнными остатками прошлых… — она пожевала губами, подбирая подходящее слово, но, так и не подобрав, закончила мысль короче: — Ну в общем, того, где и чего накосячила, типа этого… А сами сосут, чую я, сосут, просто ужас как сосут из тебя твоё же. С каждым новым оборотом, казалось, ты должна сил душевных набираться, а ты всё больше тощаешь и упадничаешь, а то, что это неправильно, — так даже и помышлять о таком не смей. Поняла? — Она посмотрела на меня с обидой, будто не они, эти непонятные существа, а я отнимала недоданное ей. А итог своим словам подбила она следующим печальным выводом: — И чего только сосут, не пойму… чисто вампиры… У меня и взять-то нечего, всё там осталось… — и мотнула головой куда-то вниз и вбок.
— Надежду… — ответила я и присела к ней поближе, — судя по всему, они на самом деле надежду из параллельных высасывают, я не шучу…
И обе мы замолчали, каждая по-своему переваривая то, на что обе мы, не сговариваясь, натолкнулись.
Часть 7
ГЕРМАН
В тот раз, когда вскоре после нашей первой встречи, состоящей из знакомства, долгих ностальгических излияний и заключительного аккорда в виде блатного гимна, я ненадолго расстался с братьями, то, уже оставшись в полном одиночестве, позволил себе немного поразмышлять. Так и сказал обоим им, не притворяясь и не скрытничая, — что, мол, пацаны, хочу побыть один, посидеть в этой вашей туманности и подумать над тем, куда я вляпался, хорошо?
Мне и на самом деле хотелось привести в порядок голову своей оболочки, пораскинуть ближайшие планы и отделить первостепенные дела от вторичных и просто бросовых за их полной уже ненадобностью.
Что Павел, что Пётр к просьбе моей отнеслись с благосклонностью и совершенным пониманием. Каждый из них мою просьбу прокомментировал по-своему. Паша сказал:
— Не вопрос, братан, но только помни, что в этом деле главное — не заблудиться, потому когда у тебя две головы, типа старая и вроде новая, то это уже не лучше, чем одна, как всегда там у нас говорили, — и кивнул неопределённо, но явно в сторону от надземки, — а намного хуже и тяжелей. Потому что легче сбиться и натворить неправедных дел. Теперешняя голова станет тебе одно подсказывать, а старая всё ещё будет продолжать об другом заботу проявлять, по старинке, по недомыслию прошлого обитания. Вот и получится раздрай. И чем разум твой умней и ушлей, тем трудней ему перестроиться. Потому что так тут устроено, что прошлое не сразу отшибается, а только потом, через время. И у каждого — в порядке своей личной заторможенности. А кто-то даже и рад, что удалось так по лёгкой оттуда сюда дёрнуть, в особенности кто там напорол всякого. Я уж не говорю, нагрешил. Тут такие слова вообще лучше не употреблять, не приветствуется. У параллельных — своё: выражения, принципы, надежды, словарь местного уклада и прочее. А у остальных, кто не сюда, а куда ему положено улетит или канет, — там ихнее: тоже термины накатанные, но уже свои, про грехи там, вечные муки, благодати, прощения, отпущения, крещения, опущения… — тут он схватился рукой за рот и ойкнул: — Нет, это не отсюда, это уже совсем из другой увертюры, виноват, братан, заболтался чуток. — И сразу же назидательно пояснил: — Видишь, как вышло, даже сам я уже, казалось, какой-никакой служебный опыт имею и стаж, а всё туда же окунаюсь всей башкой — в прошлое, в памятное, в отработанное всем моим невозвратным существом. — Он похлопал меня по плечу оболочки, но прикосновения его руки я, кажется, не ощутил совсем, он же продолжил вещать о насущном: — Вот я и говорю, ты, парень, лучше тамошнее из себя изыдь, наплюй и отрешись, как и не было его вовсе, и с новыми силами за тутошнее принимайся: изучай, совершенствуй в себе, устремляйся от предыдущего оборота к последующему. И помышляй строго о блаженстве, какого ухватишь за хвост, если правильно себя с первого дня поставишь. Они оценят, не сомневайся, здешние верхние, и если что, Высшему доложат своему, Верховному. Ну а дальше — Вход, как я тебе говорил. И всё, что за Входом, ясное дело, от и до.
