Хосе Карлос Сомоса - Афинские убийства, или Пещера идей
– И это ты называешь искренностью? – возмутился я.
Он глубоко вздохнул.
– Клянусь тебе, я не лгу, – произнес он. – Зачем мне было тебя похищать, чтобы ты работал над моим собственным текстом?
– Потому что тебе был нужен читатель, – спокойно ответил я. – Куда же автору без читателя?
Похоже, Монталу моя теория показалась забавной.
– Неужели я так плох, чтобы мне нужно было кого-нибудь похитить, чтобы он читал мои книги?
– Нет, но что есть чтение? – возразил я. – Этот процесс невидим. Мой отец был писателем, и он знал об этом: когда ты пишешь, создаешь образы, которые потом, оживленные другими глазами, принимают иные формы, совершенно невообразимые для их создателя. Однако тебе было необходимо знать мнение читателя ежечасно, потому что своей книгой ты пытался доказать существование Идей!
Монтал любезно, но несколько напряженно усмехнулся: – Я действительно на протяжении многих лет хотел доказать, что Платон был прав, утверждая, что Идеи существуют, – признал он, – и что, следовательно, мир благ, разумен и справедлив. И я считал, что эйдетические тексты могут служить тому доказательством. Успеха я так и не достиг, но и разочарований больших тоже не было… пока я не нашел забытую рукопись «Пещеры», спрятанную среди полок старинной библиотеки… – Он замолчал, и взгляд его затерялся в темноте камеры. – Вначале это произведение восхитило меня… Я, как и ты, заметил таившиеся в нем тонкие образы: умело проложенная путеводная нить из подвигов Геракла, девушка с лилией… Я был все более уверен, что наконец нашел книгу, которую искал всю жизнь!..
Он перевел глаза на меня, и я уловил в них глубокое разочарование.
– Но тогда… я начал замечать нечто странное… Меня смущал образ «переводчика»… Я пытался уверить себя, что, как любой новичок, я попался на приманку, и теперь текст увлекал меня за собой… Однако по мере того, как я читал, в голове моей начинали роиться таинственные подозрения… Нет, это была не простая приманка, здесь крылось нечто большее… И когда я дошел до последней главы… я в этом убедился.
Он замолчал. Лицо его заливала жуткая бледность, будто он вчера умер. Но он продолжал:
– Внезапно я нашел ключ… И понял, что «Пещера идей» не только не доказывает существование того, платоновского – благого, разумного и справедливого мира, напротив, она доказывает как раз противоположное. – Он вдруг взорвался: – Да, ты можешь мне не верить: эта книга – свидетельство того, что нашею мира, этого упорядоченного, светлого пространства, наполненного причинами и следствиями и подчиняющегося справедливым и милостивым законам, не существует!..
И глядя на то, как он задыхался, на его искаженное лицо, превратившееся в новую маску с дрожащими губами и потерянным взглядом, я подумал (и я не боюсь об этом писать, даже если Монтал прочтет эти строки): «Он совсем сумасшедший». Затем показалось, что он взял себя в руки и серьезно добавил:
– Я был так безумно напуган этим открытием, что хотел умереть. Я закрылся в доме… Бросил работать и отказался у себя кого-либо принимать… Пошли слухи, что я сошел с ума… И, быть может, так оно и было, ибо истина порой помрачает умы!.. Я даже подумывал, не уничтожить ли эту книгу, но какая в том польза, если я уже все знал?… Так что я избрал другой путь: как ты и подозревал, я воспользовался идеей с истерзанным волками останками, чтобы симулировать смерть с помощью тела бедного старика, которого я переодел в свою одежду и изувечил… Потом я подготовил свою версию «Пещеры», следуя тексту оригинала, усилив эйдезис, однако не упоминая о нем напрямую…
– Зачем? – перебил его я.
С минуту он смотрел на меня так, будто вот-вот ударит.
– Затем, чтобы убедиться, сделает ли другой читатель то же открытие, что и я, но без моей помощи! Потому что еще не исключена пусть даже крошечная возможность, что я ошибаюсь! – С увлажнившимися глазами он добавил: – И если это так, а я молю, чтоб так оно и было, то мир… наш мир… будет спасен.
Я хотел было усмехнуться, но вспомнил, что с сумасшедшими нужно обращаться очень любезно.
– Пожалуйста, Монтал, прекрати, – сказал я. – Признаюсь, это произведение несколько необычно, но оно никак не связано с существованием мира… или вселенной… не связано даже с нами. Это просто книга, и все. Сколько бы в ней ни было эйдезиса и как бы он ни захватывал нас обоих, мы не можем заходить слишком далеко… Я прочел почти все и…
– Ты еще не прочел последнюю главу, – промолвил он.
– Нет, но я прочел почти все и не…
– Ты еще не прочел последнюю главу, – повторил Монтал.
Я сглотнул слюну и уставился на раскрытый на моем столе текст. Потом снова взглянул на Монтала.
– Хорошо, – предложил я, – мы сделаем вот что: я закончу перевод и докажу тебе, что… что это просто вымысел, более или менее ладно изложенный, но…
– Переводи, – взмолился он.
Я не захотел его расстраивать. Поэтому повиновался. Он сидит здесь и смотрит, как я пишу. Начинаю перевод последней главы.
130
– Яблоки, – возмутился я. – Что за вульгарность напоминать о них!
– Да, – согласился Монтал. – Упоминать предмет эйдезиса в метафоре – признак плохого вкуса. Достаточно было бы и двух наиболее повторяемых с начала главы слов: «висеть» и «золотистый»…
– Которые говорят о висящих на деревьях золотых яблоках Гесперид, – кивнул я, – я знаю. Поэтому и говорю, что эта метафора вульгарна. Кроме того, не уверен, поднимаются ли яблочные пироги…
– Хватит говорить, переводи дальше.
131
– Можно мне попить? – только что спросил я у Монтала.
– Подожди. Я принесу воды. Я тоже умираю от жажды. Меня не будет лишь столько времени, сколько тебе понадобится, чтобы написать примечание об этой паузе, так что не думай, что сможешь улизнуть.
Честно говоря, мне это и в голову не пришло. Он сдержал слово: как раз сейчас он возвращается с кувшином и двумя часами.
132
Монтал только что заметил:
– Не исключено, что «Вакханки» – произведение эйдетическое, как считаешь? Речь идет о крови, о смерти, о ярости, о безумии… Возможно, Еврипид эйдетически описал обряд «Ликайона»…
– Не думаю, чтобы великий Еврипид до такой степени спятил! – ответил я.
133
– Предсказания Гераклеса верны! Вероятно, здесь ключевая идея книги!
Монтал молча глядит на меня.
– Переводи дальше, – просит он.
134
– Любопытно, – заметил я. – Опять переход на второе лицо…
– Продолжай! Переводи! – взволнованно перебивает меня мой похититель, словно мы находимся в важнейшем месте книги.
135
– Что с тобой? – спрашивает Монтал.
– Эти слова Крантора… – задрожал я.
– Что с ними?
– Я помню, что… мой отец…
– Ну! – подгоняет меня Монтал. – Ну же!.. Что твой отец?
– Уже давно написал стихотворение…
Монтал опять подбадривает меня. Я пытаюсь вспомнить.
Вот первая строфа стихотворения моего отца – так, как я ее запомнил:
Свою ужасную главу вздымает Гидра,
Рык раздается яростного льва,
И кровожадные, свирепые кобылы
Звенят копыта бронзой по камням.
– Это начало стихотворения моего отца! – восклицаю я вне себя от изумления.
Монтал вдруг мрачнеет. Он кивает головой и шепчет:
– Я знаю конец.
Порой идеи и теории людские
Я подвигам Геракла уподоблю
В сраженье вечном с чудищами злыми,
Противниками разума святого.
Но бедная душа моя подобна
В бессилье разгадать, в чем смысл предметов,
Лишь переводчику в безумца заточенье,
Что тщетно ищет ключ в абсурдном тексте.
А ты, Платона Истина, Идея, —
Как схожа ты, хрупка и столь прекрасна,
Со снежной лилией в руках у девы, —
Как стонешь ты, о помощи взывая
В опасности, что ты не существуешь!
Геракл, как тщетны все твои старанья:
Есть люди, коим по душе исчадья ада,
И с радостью идут они на жертву,
Творя зубами и когтями веру.
Средь крови рев Быка до нас несется,
Гремит лай огнедышащего Пса,
А злато яблок в заповедном саде
Все стережет коварная змея.
Я записал все стихотворение. Перечитываю его. Вспоминаю.
– Это стихотворение моего отца!
Монтал опускает взгляд. Что-то он скажет? Он произнес:
– Это стихотворение Филотекста Херсонесского. Ты помнишь Филотекста?
– Писателя, который появляется в седьмой главе за ужином с менторами Академии?
– Ну да. Источником эйдетических образов «Пещеры» послужило Филотексту его собственное стихотворение: подвиги Геракла, девушка с лилией, переводчик…
– Но тогда…
Монтал кивает. Его лицо непроницаемо.
– Да, «Пещера идей» написана Филотекстом Хсрсонесским, – признает он. – Не спрашивай, откуда я знаю, я просто знаю, и все. Но, пожалуйста, переводи дальше. До конца осталось совсем немного.
