Эльмира Нетесова - Заложники любви
— Глупая! Насильно не привяжешь! Я отгорел к тебе! — услышал, что баба выключила телефон.
Сашка рассказал об этом разговоре Рите. Девчонка поскучнела:
— Знаешь, тебе нужно вернуться в семью. Это однозначно. Ребенок не должен расти сиротой.
— Это исключено. Я не бросил себя так низко, чтобы жить на положении дворового пса, какого могут принять или прогнать с коврика у двери. Если со мною не посчитались в самом начале, дальше будет только хуже. К чему обманывать самого себя. Ребенок не будет считаться с отцом, какого в семье не признают человеком. Не хочу жить из милости. Это унизительно.
— Решать тебе! Но мне кажется, твоя жена многое обдумала и изменится по отношению к тебе.
— Я ей уже не поверю. Они сказали все, и это не вырвать из памяти.
— Ты все же обдумай, не спеши рвать отношения с семьей. Оставь возможность для будущего общения с ребенком. Он ни при чем,— советовала Рита.
— Почему я должен думать о них? Они не поинтересовались, где и как устроился я. Их мои проблемы не тревожили. Выкинули из дома, как собаку, и забыли. Я тоже не хочу о них вспоминать. Я ушел, как они того хотели. И не считаю себя игрушкой, какую можно сегодня выкинуть, а завтра снова принести в дом,— говорил Сашка хмуро.
Рита поняла, что человек не вернется в семью. Слишком глубоко засела обида, и время для примирения было упущено. Сашка успел отвыкнуть от семьи, в какой прожил совсем недолго. Он уже ни раз видел Асю на территории завода. Ни разу не попытался подойти, поговорить с нею. И через два месяца жизни в общежитии подал заявление на развод. Но в суде отказались развести, дали время на обдумывание и примирение. Ведь скоро должен родиться ребенок. Человек его уже не ждал и не радовался.
А сын родился в глухую, холодную ночь. И акушерка по просьбе Аси позвонила Сашке и поздравила с появлением сына.
— Вот тут ваша жена спрашивает, как назвать ребенка? Какое имя дадите сыну?
— Мне все равно! Пусть назовет, как хочет,— ответил равнодушно.
— Сына назвала Артемом! Нас скоро выпишут. Ты приедешь глянуть на ребенка? — спросила жена.
— Зачем? Ну, родила и ладно! А мне к чему у вас появляться? Вы прогнали взашей! К чему клеить осколки? Да и простить не смогу. Не потерял в себе мужика и человека!
— Да ты никогда таким не был! — услышал в ответ.
Вскоре Сашка получил исполнительный лист, по какому с него стали брать алименты на сына.
— Ну и черт с вами,— решил человек и смирился со случившимся, как с неизбежностью. В общаге он далеко не единственный платил алименты. У иных мужиков в семьях остались по двое, трое детей. Но люди не собирались возвращаться в семью из-за корявых жен, невыносимой, гнусной родни. И хотя находили возможность общаться с детьми, старались увидеться в детсаде, в школе, во дворе, но никогда не заходили в дом.
Сашка и вовсе не искал встречи с сыном. Он охладел к бывшей жене, считал ее глупой, недоразвитой дебилкой и, встретившись случайно, отворачивался, как от прокаженной.
Сашка уже много лет дружил с Левой. Тот был тихим, спокойным парнем. Вся его семья уже давно уехала в Израиль и звала Леву. Тот все не решался начинать жизнь сначала. А здесь вдруг предложил:
— Сань! Бери мою квартиру! Дорого не возьму. Но вдруг у меня не получится, не приживусь там, ты же примешь на первое время?
— Разумеется!—ответил Сашка, на том и порешили. Сашка сам себе не верил в удачу. Столько лет мечтал, а тут, подарок с неба.
Лева, как и обещал, взял недорого. И Сашка сумел рассчитаться с ним, не влезая в долги.
Казалось бы, живи и радуйся. Но Ася подала заявление о взыскании с бывшего мужа части денег, какие уплатил за квартиру.
— Он утаил их от сына! Ограбил ребенка! — орала баба в суде.
— Я собирал их еще до того, как познакомился с тобой!
— Тем более должен был отдать долю сына!
— Ну, нет у меня больше денег!
— Тогда отдавай одну комнату мне с ребенком,— требовала баба.
— У тебя есть жилье! — возмущался Сашка.
— А это не твое дело!
— Я не могу пустить тебя! У меня другая семья. Не хочу склок в своей квартире! — запротестовал человек.
И суд постановил взыскивать частями деньги с человека в пользу сына.
— Стерва! — скрипел зубами мужик.
— И здесь тебя теща достала! — сочувствовали Сашке люди.
Ася торжествовала. Она одерживала победы над мужиком, одну за другой. Тот едва успевал защищаться от алчной бабы, караулившей каждый шаг, всякую покупку. Она доводила мужика до бешенства постоянными исками и жалобами в суд:
— Он имеет халтуру! Я это точно знаю! Пусть платит с приработков!—требовала с пеной у рта.
— Ну, знаете ли, мы не можем контролировать каждый его шаг. Вы слишком многого хотите. Тут только на добровольных началах договаривайтесь! — теряли терпение в суде.
— Слушай, Рита! Выходи за меня замуж, если любишь. Даю слово, проживем! — предложил девчонке. Та, подумав недолго, согласилась.
В день свадьбы Ася засыпала Сашку звонками. Уж, как только ни обозвала, каких мерзостей ни нажелала, проклинала его и будущих детей. Сашку изумляло, сколько злобы и грязи вылила на его голову баба, какую он недавно любил.
Узнав о доме Риткиной бабки, тоже подала заявление в суд о взыскании части его стоимости. Тут уж судья не выдержала:
— Имейте совесть! Этот дом ему не принадлежит. Не морочьте нам голову и не мешайте работать! — попросила освободить кабинет и добавила вслед:
— За кого выходила она замуж, за человека или за его заработки?
Асю, словно молнией ударило. Остановилась на пороге, оглянулась и ответила:
— Коль не вернулся ко мне, и с этой счастлив не будет. Всю жизнь им изгажу!
— Тебе от того легче? Чем дурью маешься, нашла бы себе человека и жила б спокойно. Как баба бабе советую! Не мути воду в реке, сама в ней захлебнешься! — посоветовала Асе. Та вышла из суда молча, опустив голову, о чем-то задумалась. Но после того короткого разговора больше не появлялась в суде.
Сашка так и не узнал, кто помог обрести покой, избавиться от постоянных кляуз и жалоб, от домогательств во всех судах.
Егор Лукич ни одним словом не проговорился Сашке Ухову, сколько раз звонили и приходили в общежитие его бывшая жена и теща. Обе просили об одном: помочь помириться с Сашкой во что бы то ни было. Даже деньги предлагали за содействие.
— Надо было думать, когда выгоняли. А чего теперь пороги обиваете? Мужик без пары не останется. А вот вы попробуйте теперь сыскать. Вон девчат холостых полно. Кому нужна баба, да еще с дитем? — смеялся Лукич.
— Думали, что к ребенку вернется, ан, не получилось. Сглупили, что поделаешь, остановить и подсказать было некому,— вздыхала Зоя Ивановна, глядя вслед парням, равнодушно проходившим мимо ее дочери.
Но жила в общежитии и другая женщина. Она пришла сюда давно, чуть ли не в числе первых жильцов, считалась не просто старожилкой, а и самой угрюмой, мрачной и молчаливой. Сколько ей было лет, не знал никто. Всегда в одинаковой черной одежде, в любую погоду и в окружении людей, в праздники и в будни она никогда не снимала траур.
Ксенья Артамонова, так звали эту женщину, жила в маленькой угловой комнате, где с трудом помещались койка, маленький столик и старый, обшарпанный стул. На единственном окне темные занавески. Сквозь них едва просачивался свет, выхватывая из полумрака образ Спасителя на иконе. Ему Ксенья молилась утром и вечером. С Ним одним говорила каждую свободную минуту, советовалась, жаловалась, делилась скупыми радостями.
Работала Артамонова прачкой в общежитии. Помогала уборщицам в свободное время, наводила порядок во внутреннем дворе и перед общежитием. Никогда не просила дополнительной оплаты за свою помощь, не сидела без работы и ни с кем не ругалась.
На нее никто не заглядывался, не смотрел вслед. Она жила тенью среди живых и никак не вписывалась в окружение живущих здесь людей.
Ксенья ни с кем не дружила и не общалась. Жила обособлено, одиноко и не пыталась найти себе друзей и подруг. У нее все дни были будничными, праздников не знала и не отмечала.
Каждый день точь-в-точь повторял предыдущий и завтрашний. Она не умела смеяться и радоваться.
Как-то на Восьмое марта, поздравляя всех женщин с праздником, Лукич вспомнил о Ксенье Артамоновой, преподнес ей букет цветов и набор недорогих духов. Женщина долго не знала, что с ними делать? Духами не пользовалась, к цветам была равнодушна. Хотела вернуть подаренное за ненадобностью, но ее уговорили оставить себе. Она понесла букет, как веник. А придя в комнату, не знала, куда его приткнуть. С духами решила просто, поставила на подоконник и забыла о них.
Ее знали все, она никого. Никогда не смотрела на парней, не знала имен, не запоминала лица, ни с кем не общалась, никто никогда не заинтересовал женщину. Да и о ней не спрашивали. Знали, ни одна баба не станет случайно носить столько лет траур. А коли носит, конечно, не случайно.