Джейсон Гудвин - История доллара
Здесь был в самом разгаре промышленный подъем. Гражданская война сделала из северо-запада промышленного гиганта, задав США курс на превращение одно поколение спустя в крупнейшего мирового производителя. Фабрики поглощали свободные руки и всасывали свободные деньги. Сколачивались состояния и закладывались основы для продуктивной, конкурентной и приводимой в движение долларом американской экономики.
Возникла американская индустрия, призванная наполнить американские дома бесчисленным ассортиментом товаров, от холодильников до швейных машинок.[109] Жесткая конкуренция сбивала на прилавках цены и приводила к росту заработной платы. Деньги меняли владельцев так часто и в таком количестве, как никогда прежде. Некогда локомотивом экономики была земля, теперь эту роль исполняла промышленность. Общий фонд заработной платы граждан, занятых в американской промышленности в 1800 году, составлял 28 млн долларов. В 1900 году он составил 2,4 млрд. Неделю за неделей падающая по капле наличность становилась источником пропитания для миллионов семей.
Но не для фермеров. Фермеры видели наличные в виде единовременной крупной суммы, размер которой зависел от погоды, поведения рынка и железнодорожных тарифов. Год за годом они залезали в долги, чтобы приобрести семена, колючую проволоку или новый скот. Но цены падали, и денег частенько не хватало. Стоимость бушеля пшеницы упала с $1,37 в 1870-м до 56 центов в 1894-м, на хлопок — с 23 центов за фунт до жалких 7 центов. С исчезновением фронтира республика больше не могла предложить своим фермерам горько-сладкое утешение в виде незанятых земель на западе, и они начали самоорганизовываться.
То, чего они хотели, выглядело расширением полномочий государства почти как при социализме: подоходный налог; почтово-сберегательный банк, чтобы избавить их от самого банка; национализация железных дорог, телефонной и телеграфной связи; тайные выборы и контроль над иммиграцией. И самое главное, разумеется, — реформы доллара. Фермеры наваливались на денежную проблему, поскольку она затрагивала множество других насущных проблем: ведение расчетов; сложность в предсказании притока и оттока денежных средств; безразличие жителей американского востока, утративших интерес к происходящему на западе и выведших вслед за этим свои капиталы; ненасытность железных дорог, загонявших в угол заоблачными тарифами на перевозку зерна. С этим, в отличие от погоды, можно было что-то сделать. Фермерские партии, называвшие себя независимыми или народными, вступили в предвыборную борьбу на уровне штатов в 1888 году и к 1892 году сформировали широкую коалицию под знаменем популизма.
Планы в отношении доллара популистов шли намного дальше требований «сильверитов». Партийные пуристы хотели освободиться от тирании драгоценных металлов, отвечавшей интересам класса владельцев шахт, трейдеров, банкиров и спекулянтов. Серебро и золото, быть может, и редки, но это не превращает их в деньги. Деньги были лишь идеей; но до тех пор, пока они контролируются пирамидой частных финансовых средств и привязаны к золоту, ставки по кредитам всегда будут высоки по осени, когда потребность в них наиболее велика, и фермерам нужно нанимать рабочие руки и технику, оплачивать перевозку грузов и затем при получении денег за свою продукцию. Ежегодно трещавшая по швам и рассыпавшаяся американская система денежных ресурсов оказывалась опасным образом перегружена спросом на деньги на западе и юге. Нередко в системе происходили поломки: неспособные обеспечить свои кредиты банки терпели крах, и деньги исчезали быстрее обычного.
Популисты доказывали, что государство должно вмешаться для создания «эластичной» кредитной массы, которая могла бы увеличиваться в чрезвычайной ситуации и сокращаться вновь, как только потребность в ней исчезает. Она могла быть привязана к товару, который находился прямо под ногами и принадлежал каждому фермеру, — к зерну. Зерно не было редкостью и являлось необходимостью, чем не могли похвастаться серебро и золото. Оно гнило, но каждый год вырастало вновь. Зерно фермера, помещенное в федеральное зернохранилище, стало бы обеспечением для кредитов под низкий процент, выдаваемых государством в виде гринбеков и позволявших фермеру купить зерно и прочее на следующий год. Когда фермер продавал свое зерно и погашал кредит, отпечатанные правительством доллары изымались из оборота в ожидании следующего урожая. Денежная масса увеличивалась или сокращалась, в зависимости от урожая, а между сезонами обращалась бы как любые другие деньги. Разница заключалась в том, что вместо денег банков, пользовавшихся ежегодным стесненным кредитом, чтобы задирать ставки до 30, 40 или 100 %, это были бы деньги за счет государства и во благо большинства граждан.
Народная партия провела свой съезд в Омахе в 1892 году, приветственный адрес написал вождь прежней партии гринбекеров — Игнатиус Доннелли. В период между его исчезновением в качестве гринбекера и вторым пришествием в качестве серого кардинала популистов Доннелли стал самым успешным мистиком Америки. Его книга «Атлантида: мир до потопа» утверждала вслед за Платоном, что в Атлантическом океане, напротив пролива, соединявшего его со Средиземным морем, некогда существовал пропавший впоследствии континент. В описании Атлантиды звучало эхо открытия Америки: «подлинный мир до Потопа: Эдем; сад Гесперид» с плодородными равнинами и густо поросшими лесом горами.
Упадок и разложение охватили Атлантиду, и Доннелли, чья книга с успехом распродавалась по всему миру, предлагал популистам образ их собственной нации, неверной походкой идущей к своему падению. «Газеты, по большей части, подкуплены или парализованы, — рассказывал он им, — общественному мнению заткнули рот; бизнес доведен до отчаяния: наши дома многократно перезаложены: рабочие доведены до нищеты, а земля сосредоточена в руках капиталистов. Плоды тяжелого труда миллионов нагло присвоены ради создания колоссальных состояний немногих, равных которым не было в истории человечества; и их обладатели, в свою очередь, презирают республику и угрожают свободе. Из одной и той же плодовитой утробы государственной несправедливости мы породили два великих класса: бездомных и миллионеров».
Но третьи партии никогда не добивались успеха в Америке. Значимые куски программы популистов заимствовали демократы, взявшие под свое крыло и «сильверитов». Идея популистов о превращении зерна в денежные средства, обеспеченные лишь государственным кредитом, не устояла перед роковым блеском серебра: выступавшие за серебряный стандарт демократы заняли руководящее положение в партии на конвенте 1896 года. Многие из тех, кто никогда не одобрял гринбеки, не видели ничего дурного в борьбе за свободную и неограниченную чеканку серебряной монеты, пусть дешевая бумага и дешевое серебро становились примерно одним и тем же.
он был выходцем с американского запада — очень молод — всего тридцать шесть лет, когда в 1896 году Демократическая партия выдвинула его на пост президента. Его прозвали «мальчишка-оратор с берегов Платты», а настоящее имя — Уильям Дженнингс Брайан. Он говорил о фермах и стадах, английской поэзии и Библии короля Якова, и они сделали его своим представителем в Вашингтоне. Он выступал против падающих цен. говорил: «Они называют государственным деятелем того, чье ухо привыкло ловить малейшую пульсацию кошелька, и клеймят демагогом всякого, кто осмеливается прислушаться к биению сердец народа». Его ораторское искусство ценилось всеми, пусть один критик и «обнаружил, что сквозь любую часть его аргументов можно проехать на фургоне и не столкнуться при этом ни с фактом, ни со здравым суждением».
В Конгрессе Брайан познакомился с одним техасцем, которому нравилось то, о чем он говорит. Техасец показал ему памфлеты, выпущенные Лигой биметаллистов, дал прочесть доклад Королевской комиссии по валютным вопросам и работы ведущих европейских биметаллистов: Сернуши, Бонами Прайса, Гиббса и де Лавеле.
После этого он говорил только о деньгах, серебре и деньгах бедных. Трижды шел на президентские выборы от демократов и всегда под лозунгом свободного обращения серебряной монеты в паритете к золоту шестнадцать к одному. Один британский журналист по итогам своего путешествия по США написал книгу под названием «В стране доллара», поскольку все — от издольщика до акционера — там говорили только о деньгах. Республиканский «серебряный блок» бежал в ряды оппозиции. «Все чудаки в стране вырвались на свободу», — предполагал издатель из Канзаса, тогда как в Иллинойсе политики обнаруживали добрых, здравомыслящих сограждан «помешавшимися на денежном вопросе. С ними ничего нельзя поделать — только дать им то, чего они хотят».
Брайан говорил от имени фермеров и рабочих, от имени запада и юга. Это была чистая мистика. «Мой мальчик, я с пеленок вырос вместе с серебром, и я не могу спорить с вами о нем, как вы не станете обсуждать со мной свою веру», — невинным образом лгал сенатор от Аризоны члену администрации. Однажды Брайану подарили «лапку кролика, убитого в полночь на церковном кладбище при свете луны», и это вылилось в горячку, имевшую характер своеобразного религиозного обета. В его дом отправили тысячи кроличьих лапок, чучело аллигатора, четырех живых орлов, мула, пару подвязок, «Труды» Джефферсона, страусиное яйцо, десятки лошадиных подков, палки и трости. Среди них были трости из рога антилопы и рыбьего позвоночника, из вымоченных газетных передовиц, а также лакированные деревянные трости из гикори Эндрю Джексона и вишневого дерева Джорджа Вашингтона; трости с серебряными набалдашниками — одна с шестнадцатью серебряными и единственным золотым лепестком. Он получил гриб, имевший с ним портретное сходство, и яйцо с собственными инициалами.
