Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул
— Интересно, у меня есть хоть какой-нибудь шанс вырвать тебя на уик-энд из объятий Раника? — спрашивает она, когда на пороге появляется заспанная Мо с распущенными волосами цвета воронова крыла. Без жирной черной подводки для глаз ее лицо кажется удивительно розовым и даже беззащитным.
— Нет уж, спасибо. Если ты о пробежке, то я пас. Потеть ты меня точно не заставишь.
— Ты ведь свободно говоришь по-французски. Так? Хочешь поехать со мной в Париж?
— Это что, твой способ сказать, что ты сменила ориентацию? — тянется за чайником Мо. — Я, конечно, люблю Париж, но дамы меня пока не интересуют.
— Нет, это мой способ сказать, что ты, со своим выдающимся знанием французского языка, поможешь мне поболтать с одним восьмидесятилетним господином.
— Роскошный уик-энд!
И я даже гарантирую однозвездочную гостиницу! И возможно, шопинг в «Галерее Лафайет». Пополощем глазки.
— Грех отказываться от столь заманчивого предложения, — подмигивает Мо. — Когда выезжаем?
22
Они встречаются с Мо на вокзале Сент-Панкрас в семнадцать тридцать, и при виде Мо, небрежно машущей рукой с зажатой в ней сигаретой, у Лив становится легче на душе. К своему стыду, она просто счастлива, что можно хоть немного отдохнуть от звенящей тишины Стеклянного дома. Два дня вдали от телефона, который буквально стал для нее источником радиоактивного излучения: еще четырнадцать журналистов оставили на ее автоответчике более или менее дружелюбные сообщения. Два дня вдали от Пола, сам факт существования которого напоминал ей о том, как жестоко она заблуждалась.
Накануне вечером она изложила Свену свой план, и он тут же спросил:
«А ты можешь себе это позволить?»
«Я ничего не могу себе позволить. Но я перезаложила дом, — отрывисто бросила она, и молчание Свена было красноречивее всяких слов.
— Мне пришлось. Адвокатская контора требовала гарантий. — (Судебные издержки съедали все ее деньги. Один только барристер брал пятьсот фунтов в час, а он еще даже не выступал в суде.) — Но если я сумею сохранить картину, оно того стоит».
Лондон купается в вечернем тумане, заходящее солнце расцвечивает грязно-фиолетовое небо оранжевыми сполохами.
— Надеюсь, я тебя ни от чего такого не оторвала? — спрашивает Лив, когда они занимают свои места.
— Ну разве что от хорового пения в доме для престарелых. — Мо выкладывает на столик стопку глянцевых журналов и шоколадки. — Но вряд ли меня можно удивить новыми аккордами «We're Going То Hang Out The Washing On The Siegfried Line». [30]Итак, с кем мы должны встретиться? Как этот человек связан с твоим делом?
Филипп Бессетт — это сын Орельена Бессетта, младшего брата Софи Лефевр. Именно Орельен, объясняет Лив, жил с сестрами в отеле «Красный петух» в годы немецкой оккупации. При нем немцы забрали Софи, и он еще несколько лет после исчезновения сестры оставался в родном городе.
— Если кто и знает, куда делась картина, так это он. Я беседовала с директрисой интерната для престарелых, где он сейчас содержится, и она сообщила, что он находится в здравом уме и вполне способен общаться, но только не по телефону, так как у него проблемы со слухом, и мне надо приехать лично.
— Всегда рада помочь.
— Спасибо.
— Но ты должна знать, что на самом деле я не говорю по-французски.
— Что?! — резко поворачивает голову Лив.
Мо как ни в чем не бывало разливает вино из маленькой бутылочки по пластиковым стаканчикам.
— Я не говорю по-французски. Хотя прекрасно разбираю, что там бормочут себе под нос старики. Может, что-нибудь и пойму, — заявляет Мо, но, увидев, как Лив бессильно сползает с сиденья, поспешно говорит: — Да шучуя, шучу. Господи, какая же ты доверчивая! — Мо берет свой стакан и делает большой глоток. — Иногда я даже за тебя беспокоюсь. Реально беспокоюсь.
Лив плохо помнит, как они ехали в поезде. Они пьют вино — Мо открывает уже третью бутылку — и разговаривают. У нее уже давно не было такого вечера откровений. Мо рассказывает о своих непростых отношениях с родителями, которые не могут простить ей отсутствие амбиций и работу в доме для престарелых.
— О, я прекрасно понимаю, что мы, персонал интернатов, находимся в самом низу социальной лестницы, но старики очень хорошие. Среди них попадаются на редкость умные и очень много забавных. Мне они нравятся гораздо больше, чем мои ровесники.
Лив ждет продолжения: «За исключением присутствующих», но не слишком обижается, так и не дождавшись его.
И наконец она рассказывает Мо о Поле. И Мо как-то странно затихает.
— Ты что, спала с ним, предварительно не проверив его в Google? — обретя наконец дар речи, спрашивает она. — Боже мой, когда ты сказала мне, что выбыла из числа тех, кто ходит на свидания, мне и в голову не могло прийти… Господи, никогда не ложись в постель с мужчиной, предварительно не узнав всю его подноготную. — Мо садится на свое место, наполняет стаканы и неожиданно бросает на Лив озорной взгляд: — Эй, до меня только что дошло. Лив Халстон, похоже, у тебя был самый дорогой перепих в мировой истории.
Ночь они провели в дешевом отеле на окраине Парижа, где вся ванная — это литой кусок желтого пластика, а шампунь по запаху и цвету — точь-в-точь жидкость для мытья посуды. Позавтракав черствыми жирными круассанами с чашкой кофе, они звонят в интернат для престарелых. Лив пакует вещи, чувствуя, как от волнения внутренности сплетаются в один тугой узел.
— Все, полный облом, — хмурится Мо, вешая трубку.
— Что?
— Он нездоров. И сегодня посетителей не принимает.
Лив, которая как раз собиралась чуть-чуть подкраситься, потрясенно смотрит на Мо.
— А ты не сказала, что мы специально приехали из Лондона?
— Я сказала, что мы приехали из Сиднея. Но та женщина ответила, что он так слаб, что говорить с ним совершенно бесполезно: он все равно будет спать. Я дала ей номер своего мобильного, и она обещала позвонить, если он оклемается.
— А что, если он умрет?
— Лив, у него всего-навсего простуда.
— Но он ведь такой старый.
— Да ладно тебе, Лив! Пошли пропустим по стаканчику и поглазеем на шмотки, которые не можем себе позволить. Если она позвонит, ты даже не успеешь сказать «Жерар Депардье», как мы уже будем в такси.
Все утро они бродят по украшенным к Рождеству бесконечным отделам «Галереи Лафайет». Лив пытается отвлечься и насладиться жизнью, но ее неприятно удивляют здешние цены. С каких это пор двести фунтов стали нормальной ценой для пары джинсов? И действительно ли увлажняющий крем за сто фунтов разглаживает морщины? Она ловит себя на том, что, не успев взять понравившуюся вещь, сразу кладет ее на место.
— Что, неужели все действительно так плохо?
— Барристер обходится мне пять сотен в час.
Мо явно принимает это за шутку и с минуту ждет продолжения, но потом говорит:
— Ух ты! Надеюсь, картина того стоит.
— Генри, похоже, считает, что у нас сильная линия защиты. Он сказал, что они просто надувают щеки.
— Тогда, ради бога, кончай волноваться. Расслабься и получай удовольствие. Ну давай же, а то испортишь уик-энд!
Но Лив не в состоянии получать удовольствие. Она здесь, чтобы заставить восьмидесятилетнего старика напрячь мозги, причем он, может, будет, а может, не будет с ней разговаривать. Рассмотрение в суде начинается уже в понедельник, и ей жизненно важно получить новые свидетельства в свою пользу.
— Мо?
— Ммм? — Мо держит в руках черное шелковое платье и, слегка нервируя Лив, вызывающе смотрит на установленные на потолке камеры слежения.
— Могу я предложить тебе кое-что другое?
— Не вопрос. Куда хочешь поехать? В Пале-Рояль? В квартал Маре? Можем найти бар с танцами специально для тебя, если ты и правда хочешь попытаться снова стать самой собой.
Но Лив достает из сумочки карту и начинает медленно ее разворачивать:
— Нет, я хочу поехать в Сен-Перрон.
Они берут автомобиль напрокат и едут на север от Парижа. Мо не водит машину, поэтому за руль, тряхнув стариной, садится Лив, которой непрерывно приходится напоминать себе о необходимости держаться правой стороны дороги. По мере приближения к Сен-Перрону у нее в ушах все громче звучит барабанная дробь. Окраины Парижа плавно переходят в поля, крупные промышленные зоны, а через два часа езды — в равнины северо-востока страны. Они следуют указателям, но все равно умудряются немного поплутать, из-за чего два раза возвращаются назад. И вот наконец к четырем часам дня они медленно въезжают на главную улицу города. На мощенной серым булыжником площади пусто, немногочисленные рыночные палатки уже закрыты.
