По ту сторону зимы - Альенде Исабель

— Меня предупреждали, Лусия. Меня предупреждала ее семья и ее бразильский психиатр. Ее состояние было очень хрупкое, как я мог этого не замечать? Смерть детей разрушила ее.

— Это был несчастный случай, Ричард.

— Нет. Я провел бурную ночь, когда подъезжал, у меня голова кружилась от алкоголя, кокаина и секса. Это не был несчастный случай, это было преступление. И Анита это знала. Она возненавидела меня. Она не позволяла мне прикасаться к ней. Когда я привез ее в Нью-Йорк, то оторвал от семьи, от страны, она оказалась на обочине жизни, не зная ни людей, ни языка, отстраненная от меня, а ведь я был единственным человеком, который мог ей помочь. Я изменил ей во всех смыслах. Я не думал о ней, только о себе. Это я хотел уехать из Бразилии, удрать от семьи Фаринья и начать профессиональную карьеру, которую я и так слишком долго откладывал. В то время я по возрасту мог быть штатным профессором. Я начал очень поздно и, чтобы наверстать упущенное, стал учиться, учить, а главное, публиковаться. С самого начала я знал, что попал ровно туда, куда мне нужно, но пока я распускал хвост в аудиториях и коридорах университета, Анита целыми днями молча сидела у окна.

— Она наблюдалась у психиатра?

— Это можно было устроить, жена Орасио предложила сопровождать ее и помочь с оформлением страховки, но Анита не захотела.

— И что ты сделал?

— Ничего. Я был занят своими делами и даже играл в сквош для поддержания формы. А Анита так и сидела одна в квартире. Не знаю, что она делала, спала, я думаю. По телефону не отвечала. Мой отец иногда навещал ее, приносил сладости, пытался вытащить погулять, но она даже не смотрела на него, думаю, презирала, потому что он мой отец. На выходные я уехал с Орасио сюда, в хижину, и оставил ее одну в Нью-Йорке.

— Ты много пил в те времена, — сделала вывод Лусия.

— Много. Я проводил в барах все вечера. Я держал бутылку в ящике рабочего стола, и никто не подозревал, что у меня в стакане джин или водка, а не вода. Я жевал ментоловые пастилки, чтобы отбить запах. Я думал, что никто ничего не замечает, что я могу пить как лошадь безо всякого вреда для себя; все алкоголики обманываются на свой счет точно так же, Лусия. Была осень, и небольшая площадь перед домом была сплошь покрыта желтыми листьями… — прошептал Ричард прерывающимся голосом.

— Что произошло, Ричард?

— Полиция приехала сюда, чтобы сообщить нам, в хижине ведь не было телефона.

Лусии пришлось долго ждать, пока не прекратятся глухие рыдания Ричарда; она не стала вытаскивать руку из спального мешка, чтобы погладить Ричарда, попытаться его утешить, она понимала, что нет в мире ничего, что могло бы утешить его в этом воспоминании. Она знала в общих чертах о том, что произошло с Анитой, по слухам и комментариям университетских коллег и догадалась, что Ричард заговорил об этом впервые. Ее глубоко взволновало, что он решил доверить ей это душераздирающее признание и что она — единственный свидетель его очищающих слез. Из своего опыта, когда она писала и говорила о судьбе своего брата Энрике, она знала об этой таинственной власти слов, когда можно разделить с другими людьми свою душевную боль, осознавая, что и они чувствуют эту боль, потому что жизни людей схожи между собой и чувствуем мы все одинаково.

С Ричардом она продвинулась по этой стезе гораздо дальше знакомого и надежного пространства, потому что оба они, оказавшись втянутыми в трагедию, произошедшую с Кэтрин Браун, поняли, кто они сами. Неуверенно, на ощупь они подходили к подлинной близости. Лусия закрыла глаза и попыталась мысленно поддержать Ричарда, передать через несколько разделяющих их сантиметров свою энергию, защитив его своим состраданием, как она много раз делала в последние недели жизни матери, чтобы смягчить ее тревогу, а заодно и свою.

Вчерашней ночью она легла на кровать к Ричарду, чтобы посмотреть, каково ей будет с ним рядом. Ей необходимо было коснуться его, вдохнуть его запах, почувствовать его силу. По словам Даниэлы, когда двое спят вместе, их энергия соединяется, что может обогатить обоих, а может обернуться отрицательным результатом для более слабого. «Хорошо, что ты не спала вместе с папой, а то он бы испепелил твою ауру», — заключила Даниэла. То, что она спала рядом с Ричардом, хотя это и произошло, когда он был нездоров, а кровать кишела блохами, значительно укрепило ее дух. Теперь она была уверена, что этот человек создан для нее, она чувствовала это давно, возможно, еще до приезда в Нью-Йорк, потому и приняла предложение там работать, но ее останавливала его кажущаяся холодность. Ричард представлял собой комок противоречий и был не способен сделать первый шаг, так что ей самой придется брать его штурмом. Возможно, он отвергнет ее, но это не так уж страшно, она переживала худшие неудачи; так или иначе, стоило попытаться. Впереди у каждого не так уж много лет, возможно, ей удастся завоевать его, и тогда они будут вместе наслаждаться оставшейся жизнью. Тень повторного заболевания раком носилась в воздухе; но сейчас речь шла о прекрасном и мимолетном настоящем моменте. Она хотела использовать каждый день, их было наперечет, и, уж конечно, дней будет меньше, чем хочется ожидать. У нее не было времени для потерь.

— Она упала рядом со скульптурой Пикассо, — сказал Ричард. — Был полдень. Люди видели, как она стояла на окне, как спрыгнула и как разбилась, ударившись о тротуар, покрытый листьями. Я убил Аниту, как я убил Биби. Я виноват, потому что пил, был невнимательным к ним и любил их гораздо меньше, чем они заслуживали.

— Пришло время простить себя, Ричард, ты слишком долго носил в себе эту вину.

— Двадцать пять лет. И до сих пор чувствую, как последний раз поцеловал Аниту, перед тем как оставить одну с ее печалью, я едва коснулся ее щеки, потому что она от меня отвернулась.

— Двадцать пять лет с замерзшей душой и закрытым сердцем, Ричард. Это не жизнь. Человек, замкнувшийся в себе на двадцать пять лет, — это не ты. За последние дни, когда ты вышел из зоны комфорта, в которой находился, ты смог понять, кто ты на самом деле. Может быть, это больно, но пусть происходит что угодно, чем быть под анестезией.

За время медитаций, которые помогали ему соблюдать трезвость многие годы, Ричард усвоил основные постулаты учения дзен: жить настоящим моментом, начинать все заново с каждым вздохом, однако освобождать сознание от прошлого у него не получалось. Его жизнь не состояла из череды отдельных, не связанных между собой моментов, а представляла собой запутанную историю, пестрый ковер с хаотичным обрывочным рисунком, который время выткало день за днем; настоящее не было чистым экраном, его заполняли множество образов: сны, воспоминания, стыд, вина, одиночество, боль и вся его треклятая реальность, как прошептала Лусия той ночью.

— И тут являешься ты и разрешаешь мне горевать над моими потерями, смеяться над собственным упрямством и плакать, как последний сопляк.

— Пришло время, Ричард. Хватит сидеть по горло в горестях прошлого. Единственное средство от стольких бед — любовь. Равновесие вселенной поддерживает не сила всемирного тяготения, а соединительная сила любви.

— Как же я жил столько лет один, отъединенный от всех? Последние дни я все время спрашиваю себя об этом.

— Потому что ты и правда чистый недоумок. Посмотри, сколько времени ты потерял, сколько жизни утекло! Ты отдаешь себе отчет, что я люблю тебя, или нет? — засмеялась она.

— Не понимаю, как ты можешь любить меня, Лусия. Я обычный человек, ты заскучаешь со мной. Кроме того, я тащу на себе тяжкий груз ошибок и упущений, словно мешок камней.

— Без проблем. У меня достаточно сил, чтобы взвалить твой мешок себе на спину, а потом сбросить его в замерзшее озеро, чтобы он исчез навсегда и упокоился рядом с «лексусом».

— Для чего я жил, Лусия? Прежде чем умереть, я хотел бы знать, для чего я пришел в этот мир. Это правда то, что ты говоришь, я так долго жил под анестезией, что не знаю, откуда начать жить заново.

— Если позволишь, я тебе помогу.