Анна Матвеева - Небеса
Теплые объятия коньяка побеждали, осаживали встрепенувшуюся было молодую прыть. И потом, ругаться с секретариатом Василий не решился бы, потому что ответственный секретарь Горячихина возрождала в нем первобытный ужас: так наши предки прятались от громовых раскатов, дрожа под сводами пещер.
— Голуба, поздно пить боржом, — Василий попытался выглядеть бодрым, — уже все полосы подписаны.
— Василий, это будет удар по репутации газеты, как вы не можете понять? — Вера пришла уже в настоящую ярость, и Василий вздохнул:
— Ну, хорошо, давайте тогда мухой в секретариат и скажите Ольге Альбертовне, что я велел… эээ… что я просил снять заметку с первой полосы.
Вера вылетела из кабинета и от злости не сразу смогла вспомнить, в какой стороне расположен секретариат — главное святилище редакции. Дверь в этот суровый двухкомнатный мир была приоткрыта как раз достаточно для того, чтобы Вера еще из коридора увидела строгое лицо в очках и услышала голос, от которого у Василия начинали дрожать руки — без всякого коньяка.
Ольга Альбертовна Горячихина, ответственный секретарь «Николаевского вестника», не боялась никого в этой жизни, да и в другой какой-нибудь жизни она бы тоже не спасовала. Рядом с такими людьми всегда хочется застолбить себе местечко на будущее — на случай глобальной катастрофы или конца, например, света. Ольга Альбертовна всегда знала, что надо делать и как правильно поступать, и у Веры эта газетная валькирия вызывала приступы острого восхищения. К несчастью, поделиться восхищением было не с кем: валькирия морщилась от комплиментов, справедливо почитая их за лесть, а все прочие сотрудники стонали от произвола Ольги Альбертовны, как угнетенные женщины Востока стонут от своих деспотических мужей. Ольга Альбертовна работу свою не просто любила, а жила с ней, как другие живут с семьями. До «Вестника» Горячихина десять лет оттрудилась в издании «Красный воин», где и без того суровый характер закалился в скальную твердыню. Не одно нежное творческое сердце вдребезги разлетелось, доверчиво влетев в этот останец: корреспонденты выходили от Горячихиной с помертвевшими лицами и униженным самолюбием, потому что никто из них не умел писать так, чтобы это нравилось Ольге Альбертовне. Старожилку Белобокову она вообще на дух не переносила — кстати, та прежде пыталась вести религиозную тематику, и если бы не Ольга Альбертовна, до сих пор сочиняла бы переслащенные, как халва, статьи. На одной из летучек, уже при Вере, Горячихина просто захлебывалась собственным голосом, читая перлы Ангелины Яковлевны: «Дьякон вышел на амвон, размахивая паникадилом…», и все присутствующие вежливо хрюкали. «Словари существуют как раз для таких неграмотных людей, как вы, Белобокова, — гремела Горячихина, — и слезьте с этой темы, я вас умоляю!»
Валькирия признавала некоторые успехи только за Верой, но не хвалила ее, а всего лишь сдержанно сопела, прочитывая сданные строки. Но даже для любимицы своей Ольга Альбертовна не стала поступаться привычками, и когда Вера закончила говорить, испуганно сморщившись, как перед ударом в лицо, валькирия, гневно сняв очки с носа, закричала на полной громкости:
— О чем ты, Афанасьева, ты вообще в своем уме? Заметку тебе снять с номера! А чем, позволь спросить, я полосу закрывать буду? Собственным портретом?!
Обычно, откричавшись, Ольга Альбертовна укрепляла очки на носу и, все еще передергивая плечами, уходила по новой в работу. Сейчас же валькирия никак не могла успокоиться, кричала и брызгалась слюнями, даже когда Вера покинула секретариат.
В отделе было пусто, и только хозяйственный ветер полоскал штору. Грустная Вера уселась за стол и подвинула к себе недочитанную сводку новостей.
«Сотрудники милиции задержали подозреваемого, совершившего разбойное нападение на киоск…» «В среду Управление пожарной охраны проводит операцию "Сигнал"…» «Завтра в Николаевск прибывает Высочайшая Комиссия Священного Синода, которой предстоит поставить точку в скандальном деле епископа Сергия…»
* * *Если бы Артема спросили, какой из собственных недостатков раздражает его сильнее всего, он сейчас же сказал бы, что молодость и малый опыт. Отец Артемий во все глаза следил за опытными священниками, осознавая новые, каждый день новые и почти всегда нелегкие открытия. Как любой новичок, Артем делал много ошибок в первые годы служения — причем ошибки эти касались не столько богослужений, сколько отношений с людьми — увы, здесь не годились никакие общие правила.
Православная привычка думать о себе как о недостойном «черве, а не человеке» далеко не сразу укрепилась в Артеме; точнее, он воспринимал ее как признак внешнего благочестия, а не истинную потребность души. Так бывает с некоторыми школьниками, что механически заучивают теоремы, не видя порядка, укрытого за правилами: именно этот порядок был прежде всякой теоремы, он и привел к ее появлению — не наоборот. Примерно то же происходило с Артемом, только вместо правил в его задачах были живые люди, и тем труднее было смиряться с собственными ошибками. Вот и получалось, что каждое заученное слово оживало в реальности и требовало не просто умственного или сердечного приятия, но и тяжелой работы души: ох какие на ней оставались кровавые мозоли…
…В первый год служения Артему дали окормлять областную больницу — белые, в узких и длинных окнах, корпуса прятались за густой сосновой рощицей. Под землей эти корпуса, будто корнями, соединялись разветвленной сетью не то подвалов, не то подземелий, где на ходу развевались полы белых халатов, где шмыгали из угла в угол быстрые мыши, где густо пахло дымком запретных сигарет… Артем не любил спускаться в эти «переходы» и, даже если так было явно быстрее, отправлялся из корпуса в корпус наземным путем. Впервые он увидел ту парочку возле первой хирургии: великан с выбритой головой и длинными, как у гориллы, руками навис над худенькой, бледной женщиной, преданно смотревшей ему в глаза. Белые халаты трепетали на осеннем ветру. Великан уткнулся взглядом в Артема и расцвел улыбкой:
— Вас мне и надо, батюшка, поможете моей женщине?
Артему не понравилось такое определение, тем более что на гигантской лапище великана золотилось обручальное кольцо, но в то же время он, конечно, был рад просьбе о помощи — он тогда к ним не привык.
Великан оказался заведующим хирургическим отделением, а его женщина — операционной сестрой, бессменно ассистирующей любовнику. Возраст у нее был совсем немного до сорока, хотя она явно пыталась приуменьшить его за счет едва ли не подростковой одежды. Анкетные данные она проговорила быстро — родители умерли, не замужем, детей нет. Совсем недавно медсестра вернулась с отрядом из Чечни, и сразу после этого домой к ней начал приходить некий мужчина. Он, говорила женщина, ее домогается, и приходится уступать — хотя она этого абсолютно не желает.
