Сергей Алексеев - Мутанты
– Чего это ты позволяешь себе? На операции? Хоть бы подарочек какой подарил сначала…
– Пенсию принесут, я тебе леденцов куплю, – пообещал он. – Давай не отвлекайся!
– На что мне твои леденцы? Хочу колечко, с бирюзой. В магазине видала.
В общем, чего-то закапризничала старуха, а это значит – до конца операции. Никак нрав не изменился! И выбирает самый критический час, когда затаиться надо, язык прикусить, слиться с окружающей местностью под носом у противника, а она в это время чего-нибудь требовать начинает. Полагая, что ему будет трудно отказать и, уж если пообещал чего, потом выполнять придется. Куров еще с партизанских времен этого терпеть не мог, оттого и не хотел брать ее в пару на задания. И хорошо, уже ночь, контрабандисты сами вышли на операции, а то бы его с бабкой давно заметили в запретной зоне.
– Я тебе одно уже дарил, – буркнул дед. – Серебряное… Заметай следы ровней! Чернобай обнаружит!
– Так оно износилось – с руки спадает!
– Привязывай. Изолентой примотай! Ыррыатын…
– Что я тебе, электрический провод? – распрямилась бабка и подбоченилась. – Под напряжением?
А видеокамера в это время рыскает, шарит вдоль стены. Дед повалил Сову и к земле прижал:
– Ладно, куплю. С бирюзой… Только не вставай, ползком надо.
– На что мне твое колечко? – завредничала. – Тьфу на него! Тундара ты якутская…
– Тебе чего надо, Елизавета? – отчаялся Куров. – Весь день в бане просидели, могла там сказать. Операцию завалишь.
– Отдохнуть хочу. – И распласталась на КСП. – Притомилась.
– Вперед! Санаабар…
– Поди, не семнадцать лет! Я женщина зрелого возраста. И вся такая упревшая…
– Вставай на четвереньки и вперед!
– Чего ты раскомандовался? – На четвереньки-то встала, но не пошла. – Я кто тебе? Женись, тогда и командуй!
– Ишь что захотела! Только и смотрят, как бы на себе женить! Ну и бабы пошли! Тундара кириккитте! Помогай давай!
Дед в одиночку очередной столб раскачать попробовал – не поддается.
– А вот не буду помогать! Что ты сделаешь?
– Что я раньше делал, когда ты шевелиться не хотела на операции?
Она мечтательно глаза закатила:
– Ой!Ой! Что делал! Что дела-а-ал! Да если б ты, как раньше, я б с тобой походила на операции. А нынче у меня никакого интересу. Так что подчиняться отказываюсь, пошла домой.
И поползла прочь.
– Ты это брось! – Куров поймал ее за подол. – Не путай интересы. Мы по совести на операцию пошли. Юрку помогать Арсана Дуолайю изгонять. А не из каких-то там… личных интересов.
Этот довод бабку вразумил, хотя все равно проворчала:
– Всю жизнь вот так и маюсь… Ни жена, ни вдова… Кургыттара айбасы! Нет бы сказать: Елизавета – юрюнг, солнце! Юрко вон как Оксанке говорит? Учись у молодых-то, старый пень.
– Юрюнг, юрюнг, заметай следы!
Еще три столба развернули, и вот она уже, таможня с башней, и хоть людей никого, одни таможенники, но камеры отовсюду зырят, настроенные на всякое движение. Хорошо, откуда-то цыплята взялись, бродят в свете фонарей, зернышки собирают – сбивают с толку аппаратуру.
– Зря козла не взяли, – пожалела Сова. – Я бы его попасла… Вот тебе и легенда.
– Кто ж ночью козлов пасет? – Дед бинокль достал. – Тем паче на асфальте…
– Он же у меня окурки собирает. Большой охотник до табака…
– Не годится, подозрительно.
Сова задрала голову, рассматривая башню и обвисшие от безветрия государственные флаги.
– Как же отвлекать будем? Вовченко вон с трубой сидит. И дальше видит, чем ты.
– Надо думать, как… Ты же раньше сообразительная была.
– Да я знаю, как… Только думаю: согласишься ли? Куров обернулся к старухе, а у той глазки мечтательные, как в юности.
– Ну? Излагай.
– Только ты сразу не ругайся, а подумай, – предупредила она. – Ради внука родного я готова на жертвы идти.
– Говори!
– Тут вот, за кустиками, разденусь и такая вся выйду. Как Тамарка Кожедуб в клубе. И стану танцевать перед таможней. Пока ты на башню поднимаешься…
– С ума сошла?! Хатыныны канул!
– Ты подумай и не ругайся! Они же мужики, так всяко залюбуются. А что, не хуже Тамарки спляшу.
Если б не конспирация, Куров все ей сказал бы, не прибегая к шаманской речи, но тут и голоса-то не повысишь. Потому промолчал, а она расценила это как колебания и додавить решила:
– На Кожедубиху два государства сбежалось глядеть, работу побросали. Мебельная фабрика встала и лесопилки. Тут два таможенника с Чернобаем всяко прибегут.
– Они не прибегут, – прошептал дед.
– Почему? Не мужики, что ли?
– Они убегут.
– От меня, что ли? – пошла в задир Сова. – Ты это чего хочешь сказать? Да ты сам меня когда в последний раз видал? А? Не помнишь. Я, между прочим, похорошела с тех пор без тебя.
– Ладно, потом погляжу…
– А кто тебе покажет? Женись, тогда и гляди!
И пошел бы у них разговор на новый круг, но тут на таможне послышался дурной, пьяный крик:
– Колька! Колька, мать твою! Водки давай! Раз взял на содержание – давай ! Ты где, в душу тебя? Спрятался, волчонок! Да я тебя по запаху найду!
Куров прислушался и сразу же признал своего воспитанника, толкнул Сову. И та закивала головой, вытягивая губы в трубочку:
– Откуда и взялся-то? Будто воскрес. И речь стала внятная… Он на каком хоть языке говорит?
– Да вроде на нашем, – отозвался дед.
– А то у меня все уже перепуталось. Кажется, на шаманском, и все.
– Когда про водку говорят, то язык всяко шаманский, – потрафил дед Сове. – Магия… Вон сват наш – как напьется, так ведь на первый взгляд будто дурак делается. Никто понять не может.
– Так он просто мычит, как бык, да и все.
– Не-ет, – дед погрозил пальцем, – ничего ты не понимаешь. Крестник сказал, у него память просыпается. И древнюю мову вспоминает, первобытную, что ли, каменного века. Это когда не слова, а одни звуки…
А Семен Волков между тем бродил под башенным сводом от одних ворот к другим, словно в клетке, и гулкий его голос уносился на обе стороны границы.
– Сынка вырастил! – орал он. – Родного отца, как зверя, поймал! Хотел в Америку продать. Для опытов! Мне все сказали! Думал, не узнаю ? Ни стыда, ни совести! Колька?! Все равно найду!
– Мыкола спрятался, – определил Куров. – Одно государство уже без надзора.
– Так другое бдит! У Вовченки труба!
– Сейчас и ее не будет.
– Ну?! Так я и поверила!
– Приготовься меня страховать. Если что – сигнал.
В это время Семен оказался возле российских запертых ворот досмотровой зоны.
– Ладно! – крикнул он. – Не даешь водки – к Шурке уйду! Шурка, он добрый, он обязательно даст. И мать у него добрая была, всегда давала! Но к тебе не вернусь ! Ох, пожалеешь, хватишься, как жить сиротой! Шурка?! Ворота открывай!
