Юрий Слепухин - Джоанна Аларика
Рук ему не связали — это была вторая удача. Впрочем, рук не связывают никому. Смешно прибегать к такой мере предосторожности, когда двое вооруженных ведут одного безоружного. Он шел впереди, за ним — шага на три — конвоиры. Они лениво шаркали ногами по каменистой дороге, лениво переговаривались.
— А меня, по правде сказать, вообще сюда не тянуло. Это меня Марикита подбила… Я ей, суке, припомню, когда вернусь. Говорит, триста долларов в месяц, жратва, все такое, да еще и грабануть можно будет при случае… Я не хотел, эти дела не по мне, я в карты, может, по двести монет за ночь зашибал, если на дурака нападешь. Это все она, стерва. В Тегусигальпе тебя, говорит, уже в каждом баре знают как облупленного… Ты, говорит, лучше смотайся пока на пару месяцев, а я тут все следы замету…
— Она их сейчас в постели заметает с каким-нибудь альфонсом, — хрипло засмеялся тот, что шел справа.
— И очень просто! Я говорю, я это ей все припомню… она у меня поскулит. Триста долларов! Много мы из них получили, из этих долларов… Кроме того аванса, ни шиша больше…
— Кто хорошо зарабатывает, так это авиаторы. Я знал одного янки из Сан-Диэго. Он завербовался еще в апреле или даже в марте, получал по пятьсот монет в месяц до первого боевого вылета, а потом стал получать всю тысячу Это фикс, а потом у них еще идет отдельная плата, от каждого задания.
— Да, тем хорошо, — завистливо вздохнул левый. — Но авиаторов они вербовали только в Штатах. Нашим, видать, не доверяли.
— Тот, что я знал, он был из Сан-Диэго, — повторил первый. — Хороший был парень и пить умел. По пьяному делу он и накрылся — стал взлетать на своем «Пе-сорок семь» и куда-то не туда заехал… не то в столб, не то в стенку. Мне после ребята рассказывали. Хороший был парень, одних бутылок после него осталось два чемодана.
— Вообще здорово нас надули. Они говорили, никакой войны и не будет, вот что они говорили. А нас возле Гуалана так шарахнули, что мы и не заметили, как границу обратно перескочили… Только под Копаном и очухались!
Шли медленно — торопиться было некуда ни вооруженным, ни безоружному. Сколько уже прошли? Половины пути еще нет. Наверное, около трети. А что если просто отскочить в сторону, и… Нет нельзя Пристрелят, от автоматов не убежишь… даже если будут стрелять наугад.
— Народ здесь сволочной, вот в чем дело. Недаром наш сержант говорит, что гватемалец хорош только в дохлом виде И пограбить некого… одна рвань.
— Есть и побогаче, но тех трогать нельзя, — зевнул правый. — Говорят, сторонники демократического режима. А вообще народ здесь паскудный, упрямый народ, это ты прав.
Педро оскалил зубы от удовольствия и беззвучно засмеялся, хотя в его положении человеку обычно не до смеха. Не до смеха и ему, но нельзя не посмеяться над тоном, каким сказаны эти слова, — тоном разочарованным, почти обиженным. «Упрямый народ!» А вы что же думали, потаскухины дети, что вас здесь с музыкой встретят?
— Вот позавчера, ребята рассказывали, привезли в казармы одну девку. Не знаю, кто она такая была, говорят, вроде писательница или что-то в этом роде. И чего от нее хотели, тоже не знаю. Их сперва вывели, семь человек, и шестерых кокнули тут же, а ее оставили. Вроде приказ пришел, в последнюю минуту. После ее допрашивал сам Нарваэс…
— Нарваэс? Этот умеет.
— Вообще-то умеет. А вот тут не сумел! Такая, говорят, оказалась упрямая да живучая, просто беда. Так ничего с ней и не вышло… Уже под вечер вытащили во двор и пристрелили, тем дело и кончилось. И ведь подумать: ну, был бы еще мужчина, а то девка…
Педро слышал все это до последнего слова. Что речь идет о его тюремной приятельнице, сомневаться не приходилось: ее взяли позавчера, она была писательницей, и увел ее именно Нарваэс.
За четверо суток совместного заключения они сдружились, она рассказала ему свою историю, и с того момента, когда ее увели, Педро не находил себе места от тревоги за ее судьбу. Он все время старался убедить себя в том, что с Хуанитой не случится плохого; то, что он сейчас услышал, буквально оглушило его, как удар грома. Оглушило и одновременно — как молния зажигает сухое дерево — воспламенило весь запас ненависти, который уже месяц накапливался в его сердце.
Дальнейшее произошло без участия рассудка. Рассудок мог бы здесь только помешать: начни Педро думать, взвешивать шансы, он едва ли решился бы напасть. Но голос осторожности ничего не успел сказать, заглушенный призывом мести. Не рассудок семнадцатилетнего паренька, ученика из авторемонтной мастерской, а его кровь, кровь потомка воинов Текум-Умана, определила в эту секунду его действия. Педро придержал шаг — ровно один, чтобы не промахнуться; правая рука молниеносным движением скользнула за пазуху, сомкнув пальцы на рукоятке ножа; и в тот же миг все его тело, подобно спущенной пружине, стремительно развернулось влево, на мгновение сосредоточив все полтораста фунтов своего веса в куске отточенной стали. Конвоир издал негромкий всхлипывающий звук и стал падать, цепляясь руками за воздух; вырвав у него автомат, Педро бросился с насыпи, не чувствуя боли от шипов, раздирающих одежду и тело.
Все кончилось прежде, чем второй конвоир успел прийти в себя от испуга и неожиданности. Опомнившись секундой позже, он нагнулся к товарищу, нащупал торчащий в его груди нож и только тут сообразил пустить в ход свое оружие. Не вставая, с колена, он дал по кустам длинную очередь, прислушался, громко выругался и снова нажал на спуск, метнув перед собой огненный веер трассирующих пуль.
Эта вторая очередь едва не стоила жизни беглецу, просвистев в нескольких сантиметрах над его головой. Педро с размаху упал на землю и быстро пополз, извиваясь всем телом, как ящерица, и не выпуская трофейного автомата. Добравшись до неглубокой ложбинки, он забрался в нее и растянулся на спине, тяжело дыша и слизывая приторно-соленую кровь с рассеченной губы. Трясущимися пальцами он ощупал оружие, погладил ствол, прямой рожок магазина. Это было его оружие, его собственное, взятое у врага! Завтра утром он разберется, как с ним обращаются. Это, должно быть, не так сложно, любой солдат это умеет… Все-таки он удрал! Все-таки он удрал!
За ночь нужно успеть уйти как можно дальше. В горах легко прятаться, а потом в Мексику — через Петен, как советовала Хуанита.
Хуанита, я за тебя уже немного отомстил. И это только начало!..
Отдышавшись, Педро поднялся на ноги и, повесив автомат на грудь, зашагал через кусты. Время от времени он останавливался и прислушивался, нет ли погони. Все было тихо: по-видимому, решили не подымать шума из-за одного убитого и одного бежавшего, поймать которого ночью было почти невозможно. Через несколько часов, шатаясь от усталости, он остановился на гребне скалистого холма. Ровно дул свежий ночной ветер, вдали сияли огоньки казарм и — чуть поодаль — яркие прожектора, освещающие белые стены тюрьмы. Там, в тюрьме, умирали и ждали смерти сотни людей, простых людей, осмелившихся любить свою родину. И там, в казармах, лежало тело замученной Хуаниты.
Педро плакал со стиснутыми зубами, молча. Когда нервный припадок прошел, он вытер глаза рукавом комбинезона и погрозил кулаком мерцающим в ночи огонькам.
— Упрямый народ, да? — крикнул он во весь голос. — Погодите, вы еще узнаете этот упрямый народ! Грингос, убийцы!
Примечания
1
Имеется в виду переворот 20 октября 1944 года.
2
Президент Гватемалы в 1950–1954 годах.
3
Pistolero (исп.) — бандит.
4
«Vision» — официальный журнал, издающийся в США на испанском языке и освещающий главным образом проблемы Латинской Америки.
5
Gringueros (исп.) — презрительное прозвище лиц, преклоняющихся перед всем североамериканским.
6
Название вымышленной центрально-американской республики (О. Генри, «Короли и капуста»).
7
Название вымышленной центрально-американской республики (О. Генри, «Короли и капуста»).
8
Официальное наименование внешнеполитического курса президента Франклина Д. Рузвельта в отношении Латинской Америки.
9
Amigos (исп.) — друзья.
10
Capataz (исп.) — надсмотрщик на плантации.
11
Ударный музыкальный инструмент (вроде ксилофона).
12
Manzana — единица площади в Гватемале = 0,7 гектара.
