Елена Сазанович - Перевёрнутый мир
— Мне кажется, он обязательно вернется, ваш друг. — Уже Дан дружески положил руку на мое плечо. Уже он меня утешал. — Я вижу, Ростислав Евгеньевич, что у вас теперь трудное время. Вам тоже нужна поддержка, как и Рите.
Я поднял на него измученное небритое лицо. К черту! Мне хотелось кричать, в отчаянии топать ногами и безжалостно вышвырнуть парня вон. Мне ничего не нужно! Мне нужно, чтобы меня оставили в покое! Раз и навсегда! И тем более он! Ему вдруг вздумалось меня поддержать! К черту! И нечего жалеть этого очкастого мальчишку. В конце концов, он сам виноват, если не умеет постоять за себя!
Я непринужденно улыбнулся. Я был сама доброта и внимание. Я почувствовал себя в шкуре Лютика. Наверно, я научился играть.
— Ну что ты, все у меня хорошо. А ты… Ты иди к Рите. И ничего не бойся. Я же вижу, ты ее любишь. И она, сама того не понимая, очень нуждается в тебе. Нужно уметь и бороться за любовь, и прощать любовь, и ждать любовь. — Я похлопал его по плечу, осторожно выпроваживая за дверь.
— Спасибо, — выдавил с чувством Дан. — Если бы вы знали, как сегодня мне помогли.
Этого я уже выдержать не мог. Еще чуть-чуть, и я готов был поколотить Дана. Но я выдержал, до боли сжимая в карманах кулаки. И вновь улыбнулся открытой чистой улыбкой. Разве что не было камня за пазухой.
— Да, кстати, Дан, — словно невзначай что-то вспомнив, небрежно сказал я. — Это насчет твоего рассказа. Ну, ты помнишь.
Он недоуменно посмотрел на меня. Он, похоже, уже ничего не помнил. Любовь отшибает память. Это был еще аргумент против любви.
— Что? — Он поправил очки на переносице. — А, да, конечно. Вы не волнуйтесь за меня, Ростислав Евгеньевич. Я понимаю, что вам тоже нелегко. Так что… Ну, в общем, не стоит за меня хлопотать. Вам и самому достается в жизни. И потом, я ведь сам должен за себя постоять. В конце концов, у меня еще есть тысячи идей в запасе. Так что вы не волнуйтесь, если ничего не получится… А ваш друг обязательно вернется. И не важно, что время его возвращения не обозначено. Может быть, так даже лучше. Может быть, это шанс, чтобы вернулись вы… И он вас где-то ждет…
— До свидания, Дан. — Я был на пределе. Этот умник доводил меня до истерики. Мои нервы не выдерживали и вот-вот могли лопнуть.
Дан переступил за порог и резко оглянулся.
— Только мне не нравятся ваши глаза, Ростислав Евгеньевич. Мне кажется, они другие. Но что в них — я не могу прочесть. Наверно, усталость. Но усталость имеет столько значений…
Я, стиснув зубы, кивнул ему на прощанье. И закрыл дверь на замок. Рухнул на диван. И перевел дух. Я, правда, очень устал. Я раньше не знал, насколько можно устать от благородства.
А через пять минут позвонил Лютику и торжественно объявил, набивая себе цену, что все улажено как нельзя лучше, правда, изрядно пришлось попотеть. Лютик выразил мне огромную благодарность и заметил, что скоро мы получим приличный аванс. И сможем начинать строить загородные виллы. И обязательно станем самыми добрыми соседями. Может, даже начнем выращивать клубнику. А из окон будет виден молоденький лес и зеркальное озеро, в котором мы станем разводить белых лебедей. Лютик даже уже присмотрел престижное местечко, где обитают вполне достойные люди с достойным кошельком. В завершение новоявленный помещик Лютик добавил, что природа успокаивает и расслабляет. А нам после «Оскара» полноценный отдых просто необходим. Я радостно поддакивал Лютику. И чувствовал себя мелким мошенником, которому удалось сорвать большой куш.
И по этому поводу я налил себе виски. Помянуть Джерри я забыл.
Дни пробегали в бешеной пьяной скачке. Иногда я на секунду останавливался и задавал себе резонный вопрос: зачем я так никчемно гублю свою жизнь? Потом вспоминал, что гублю никчемную жизнь Неглинова, которого уже ненавидел, и вновь с чистой совестью пил. Словно старался навсегда уничтожить Ростика. Вином я заглушал и мысли, и переживания. Моя пьяная совесть давно впала в летаргическим сон. Я же чувствовал себя раненым зверем, готовым вырваться из клетки в любую минуту.
Мое затворничество заканчивалось бесславно. Поначалу я делал какие-то пьяные звонки, пытался кому-то что-то доказать. Но раненый зверь рвался на волю. И я стал появляться на тусовках в самом неприглядном виде.
В опустившемся небритом человеке с мутными глазами и шатающейся походкой с трудом узнавали преуспевающего артиста Неглинова. Как-то я попытался плюнуть в рожу Подлееву, но опять попал против ветра. И Лютик, само благородие, опять вытирал мое оплеванное лицо, прыгая с тросточкой вокруг меня и что-то пытаясь доказать. На какой-то тусовке я встретил Песочного и во всеуслышание заявил, что его милая жена Бина законченная шлюха. Песочный, помню, радостно ответил, что он и сам уже пришел к такому мнению, поэтому отправил ее на все четыре стороны, оставив с носом. И теперь она, жалкая и побитая жизнью, побирается на творческих помойках. Помню, я поплакал на плече Лютика, от всей души жалея Бину и умоляя его выделить ей маленькую роль.
Лютик, как всегда, отмывался за меня, доказывая недовольным господам, что мой бесценный талант оправдывает все на свете, и приводил веские аргументы из жизни великих. На меня лично Лютику было плевать. Остановить меня он не пытался, он лишь следовал за мной с веником и совком, подчищая неосторожные слова и опрометчивые поступки. Иногда он звонил Вике, и она забирала меня домой. Вика любила меня, как собаку, уже заразившуюся бешенством, и жалела ее. Но сколько могла она терпеть, если так и не сумела удержать на привязи? Наверняка она подумывала об усыплении неуправляемого зверя. Однажды Вика спросила, почему мне стало хуже. Она искала причину и не могла отыскать. Мне нечего было ей ответить. Я эту причину не знал или знал слишком хорошо, чтобы объяснить. Я просто промолчал.
— Ты знаешь, — сказала она, и в комнате подуло холодом. — Мне кажется, я догадываюсь.
— Да? — со слабой надеждой в голосе спросил я. Может быть, она все же удосужилась наконец-то узнать самозванца.
— Да, — уже тверже сказала она, и я укутался в плед. — Я думаю, тебе было очень неприятно, когда ты меня встретил с тем человеком.
Я ничего не понимал. С каким человеком? Когда?
— Я же помню твой взгляд, когда ты заметил, как он меня обнимает. Ты, наверное, ждал объяснений, но так и не дождался. И тебе стало хуже. Это моя вина, — решительно заключила Вика, расставив все точки над «i».
— Извини, Вика, но я не понимаю, о чем ты говоришь. И поэтому не жду объяснений. Я вообще не могу ничего ждать. Потому что не помню. Пожалуй, я был слишком пьян.
Вика резко повернулась в мою сторону. Я заметил, как она побледнела. Ее раскосые глаза стали еще уже. И на лбу появилась заметная морщинка. Мне показалось, что она почему-то ужасно рассердилась, но наверняка знать я не мог. Вика никогда не выдавала своих чувств. Она молча полила цветы, приготовила картофель фри во фритюрнице, прополоснула мою потную рубашку. А потом незаметно ушла.
И мне вдруг показалось, что когда-нибудь она так же незаметно исчезнет — уже навсегда. Впрочем, мне было все равно. Я ее так и не смог полюбить. И она меня не любила. Пожалуй, не любила дважды. Вначале своего мужа Неглинова, потом самозванца.
В редкие часы просветления я подолгу смотрел на себя в зеркало и пытался вспомнить свое настоящее лицо, глаза, походку, жесты. Но вспомнить не мог. Перед моими глазами маячили бесконечные Лютики, Эдики, Песочные, Бины, Ростики… Но меня среди них не было. Где же я остался? И каково мое истинное лицо? У меня не сохранилось даже фотографии Даника, по которой я бы мог припомнить себя. У меня от него ничего не осталось. А комната была сплошь завешана фотографиями и плакатами Ростика. Он, этакий дешевый супергерой в широкополой шляпе, серебряном галстуке, белом костюме, улыбался голливудской улыбкой, небрежно сжимая в безукоризненно белых зубах сигару. И, казалось, лукаво подмигивал мне. Этого я больше вынести не мог. Я отчаянно стал срывать фотографии и плакаты, рвать их на мелкие части. Но они плохо рвались. Тогда я сгрузил их в одну кучу и принялся швырять в них зажженными спичками. Вспыхнул яркий огонь. Ростики горели в аду. Я радостно расхохотался каким-то нездоровым смехом. Мне показалось, что эта чужая бессмысленная жизнь, порочная судьба, влекущая в пропасть, сегодня сгорит на моих глазах навсегда. И я вновь вспомню Даника. И я метал, как копья, зажженные спички одну за одной.
И где-то среди угарного дыма и беснующегося огня вдруг возникло бледное лицо Вики. Черные жгучие волосы, черные раскосые глаза, алые губы.
— Ведьма-а-а! — закричал я. И заткнул уши. Я был оглушен собственным криком.
Она заливала водой мой костер. И из пепла улыбался воскресающий Ростик. Я попытался остановить Вику. Я на нее замахнулся. Но уже был слишком слаб, чтобы ударить. Она резко перехватила мою руку, но я смог вывернуться, в одно мгновение очутился возле распахнутого окна, перебросил ногу через подоконник и покачнулся. Всего метров десять отделяли меня от земли. От земли, которую я так любил. К которой хотел сейчас припасть… Навеки.
