Аравинд Адига - От убийства до убийства
– Если вы распишетесь вот здесь, – ответил он. – И здесь. И здесь.
Старуха держала в пальцах ручку и глупо улыбалась.
– Она не умеет писать, – сказала Сулочана.
Мурали положил прошение себе на колено, и дочь подписала его вместо матери.
Затем он объяснил, что привез с собой еще один документ, который сам доставит в главный полицейский участок, расположенный у Маячной горы. Это было требование наказать ростовщика, спровоцировавшего своими действиями самоубийство. Мурали хотел, чтобы старуха подписала и его, однако она сложила перед грудью ладони и поклонилась ему:
– Пожалуйста, сэр, не делайте этого. Пожалуйста. Мы не хотим неприятностей.
Сулочана стояла у стены дома потупясь, молча поддерживая мольбу матери.
Мурали разорвал требование. А разорвав, понял, что теперь участь этой семьи зависит от него, что он стал в ней патриархом.
– А ее замужество? – спросил он, указав на прислонившуюся к стене девушку.
– Да кто же на такой женится? И что я могу сделать? – простонала старуха, когда девушка удалилась в темноту дома.
Идея пришла ему в голову, когда он возвращался к остановке автобуса.
Он уткнул металлический кончик зонта в землю, провел им по грязи длинную, сплошную черту.
И подумал: почему же нет?
В конце концов, больше ей надеяться не на что…
Мурали влез в автобус. В свои пятьдесят пять он все еще оставался холостяком. После его отсидки в тюрьме семья отказалась от него, никто из родных Мурали не стал хлопотать об устройстве его брака. А раздача брошюр, распространение слов истины в среде пролетариата и собирание изречений товарища Тхиммы не оставляли ему времени на то, чтобы самому позаботиться о женитьбе. Да он к ней особо и не стремился.
Лежа ночью в постели, он думал: но ведь здесь нет места для женщины. Дом грязный, забитый старыми книгами – трудами ветеранов Коммунистической партии, сочинениями французских и русских писателей девятнадцатого века, которых никто теперь уже не читает.
Он и не понимал до сих пор, как плохо жил все эти годы. Но ничего, положение может измениться, у него появилась большая надежда. Если Сулочана войдет в его жизнь, все станет иным. Он лежал на раскладушке, смотрел на потолочный вентилятор. Вентилятор был выключен, Мурали, экономя на электричестве, включал его редко – только когда летняя жара становилась совсем уж нестерпимой.
Всю жизнь он томился тревогой, мыслью о том, что предназначен для дел гораздо больших, чем те, какие можно совершить в маленьком городе. Когда он получил в Мадрасе диплом юриста, отец ожидал, что Мурали возьмет на себя его юридическую практику. Но Мурали притягивала политика: еще в Мадрасе он начал посещать митинги партии Конгресса, продолжал ходить на них и в Киттуре. Носил такую же, как у Неру, шапочку, держал на рабочем столе портрет Ганди. Отец все это замечал. Однажды они поспорили, спор закончился криком, Мурали покинул дом отца и вступил в партию Конгресса. Он уже знал, чему хочет посвятить свою жизнь, – у него был враг, которого следовало одолеть. Старая, плохая Индия с ее кастовой системой и классовыми привилегиями, Индия детских браков, унижаемых вдов и эксплуатируемых мелких служащих – все эти старые порядки надлежало низвергнуть. Когда в штате началась предвыборная кампания, он от всей души вел агитацию за кандидата от партии Конгресса, молодого выходца из низшей касты, человека по имени Ананд Кумар.
А после победы Ананда Кумара Мурали увидел, как двое его товарищей по партии каждое утро усаживаются у входа в ее офис. Увидел, как к ним подходят люди, приносящие письменные обращения к кандидату, как эти двое принимают обращения и берут с каждого просителя по двенадцать рупий.
Мурали пригрозил, что доложит о них Кумару. Они помрачнели, отошли от двери и предложили ему войти, не теряя попусту времени.
– Милости просим, пожалуйся на нас немедленно, – сказали они.
Он вошел в офис и, постучав в дверь Кумара, услышал, как они хохочут за его спиной.
После этого Мурали присоединился к коммунистам, поскольку много слышал об их неподкупности. Однако и они в большинстве своем оказались такими же продажными, как члены партии Конгресса, поэтому он переходил из одной Коммунистической партии в другую, пока не попал в темноватую комнатку и не увидел маленького, смуглого товарища Тхимму, сидевшего под огромным плакатом, на котором героические пролетарии лезли в небо, дабы сбросить оттуда богов прошлого. Наконец-то вот она – подлинная неподкупность. В то время к партии примыкали семнадцать добровольных помощников, они проводили в жизнь программы женского образования, контроля рождаемости и радикализации пролетариата. В составе группы таких добровольцев Мурали посещал расположенные в окрестностях Гавани потогонные мастерские, раздавая брошюры, посвященные учению Маркса и благодетельным последствиям стерилизации. Однако число партийцев все сокращалось и сокращалось, и в итоге из всей их группы остался только он один; впрочем, его это не смущало. Он служил достойному делу. И не был таким крикливым, как члены других Коммунистических партий, – он просто стоял на обочине дороги, показывая рабочим брошюры и повторяя призыв, который лишь очень немногие из них принимали близко к сердцу:
– Разве вы не хотите узнать, как изменить вашу жизнь к лучшему, братья?
Литературный труд его, полагал Мурали, также может стать вкладом в общее дело, хоть ему и хватало честности признавать, что думать так его, быть может, заставляет тщеславие. Слово «талант» прочно укоренилось в сознании Мурали, питало его надежды, однако едва он начал обдумывать способы, которые позволили бы ему усовершенствовать свой стиль, как оказался в тюрьме.
В один прекрасный день за товарищем Тхиммой пришли полицейские. В то время в стране действовало чрезвычайное положение.
– Вы совершенно правы, – сказал им товарищ Тхимма, – меня действительно следует арестовать, потому что я свободно и открыто поддерживаю любые попытки свержения буржуазного правительства Индии.
А Мурали спросил у полицейских:
– Почему же вы и меня не арестовываете?
Дни, проведенные им в тюрьме, были для него счастливыми днями. В утренние часы Мурали стирал одежду Тхиммы и развешивал ее для просушки. Он надеялся, что тюремное заключение позволит ему все обдумать, найти правильную литературную форму, однако времени для творчества у него не оставалось. По вечерам он писал под диктовку Тхиммы, трактовавшего великие вопросы марксизма. Ересь Бернштейна. Проблема Троцкого. Оправдание Кронштадта.
Слово в слово записав соображения Тхиммы, Мурали накрывал его одеялом – накрывал с лицом, оставляя ступни открытыми для проветривания.
По утрам он брил Тхимму, а тот метал в зеркальце громы и молнии, обличая Хрущева, осквернившего наследие товарища Сталина.
Да, то было счастливейшее время его жизни. А потом он вышел из тюрьмы.
Мурали вздохнул и поднялся с раскладушки. Он прохаживался по своему темному дому, вглядываясь в нагромождения книг, в рассыпавшиеся от ветхости издания Горького и Тургенева, снова и снова спрашивая себя: «Что я могу предъявить в объяснение моей жизни? Только этот ни на что не годный дом…»
И перед ним снова вставало лицо девушки, наполняя все его тело надеждой и радостью.
Он поднял с пола пачку рукописей и еще раз перечитал свои старые рассказы. А затем начал править их красной ручкой, изменяя характеристики персонажей, обостряя их побудительные мотивы, их порывы.
Мысль эта пришла в голову Мурали в одно из утр, по дороге к Деревне Соляного Рынка. «Они избегают меня. И мать, и дочь».
Но затем он подумал: «Нет, не Сулочана. Холодностью ко мне прониклась только старуха».
Вот уже два месяца он под разного рода надуманными предлогами приезжал автобусом в Деревню Соляного Рынка – только затем, чтобы снова увидеть лицо Сулочаны, снова коснуться ее пальцев, когда она подаст ему чашку обжигающе горячего чая.
Он старался навести старуху на мысль о том, что им следует пожениться, – делал намек за намеком, надеясь, что они должны внедрить эту идею в ее сознание. Во всяком случае, он на это рассчитывал. А уж после этого он, из одной лишь социальной ответственности, согласился бы, несмотря на его преклонные годы, взять девушку в жены.
Однако до старухи так ничего и не дошло.
– Ваша дочь – превосходная хозяйка, – как-то сказал он ей, полагая, что это намек вполне достаточный.
Но когда он приехал на следующий день, дверь дома ему открыла незнакомая юная девушка. Вдова поднялась в своей жизни ступенькой выше – наняла служанку.
– Мадам дома? – спросил он.
Служанка кивнула.
– Вы не могли бы позвать ее?
Прошла минута. Ему казалось, что из-за двери доносятся чьи-то голоса, однако служанка, выйдя, сказала:
– Нет.
– Что нет?
Она оглянулась на дверь.
– Они… ушли. Их нет.
