Пол Боулз - Дом паука
Выкрики и вопли неожиданно стали громче; не оставалось никаких сомнений, что колонна приближается. Сколько тысяч глоток, мелькнуло у Стенхэма, могут издать такой рев?
— Послушайте, — обратился он к Ли.
Шествие продвигалось медленно, и, следуя законам акустики, звук то становился громче, то отступал на задний план. Но толпа явно направлялась к Бу-Джелуду.
— А вот вам и беда, о которой я говорил, — сказал Стенхэм. Ли прикусила верхнюю губу и растерянно посмотрела на него.
— И что же нам теперь делать? Бежать?
— Конечно, если вы не против.
Мальчик вошел через заднюю дверь, робко поглядел на них и снова сел за свой столик.
— Qu'est-ce qui se passe dehors?[120] — обратился к нему Стенхэм. Мальчик непонимающе уставился на него. Значит, все таки марокканец.
— Smahli, — сказал Стенхэм. — Chnou hadek el haraj?[121]
Мальчик посмотрел на него широко раскрытыми глазами, явно недоумевая, как можно быть таким глупым.
— Это люди кричат, — ответил он.
— От радости или от злости? — поинтересовался Стенхэм. Стараясь скрыть внезапно возникшую в нем подозрительность, мальчик улыбнулся и сказал:
— Наверное, одни радуются, другие злятся. Только сам человек знает, что творится у него в сердце.
— Да он философ, — рассмеялся Стенхэм, обернувшись к Ли.
— Что он говорит? Что происходит? — нетерпеливо перебила она его.
— Просто он скрытный. Egless[122]. — Стенхэм указал на третий стул за их столиком, и мальчик осторожно пересел, по-прежнему пристально, не отрываясь, глядя в лицо Стенхэму.
— Предложу-ка я ему сигарету, — сказал Стенхэм и протянул мальчику пачку. Тот отказался, улыбнувшись.
— Чая? — спросил Стенхэм.
— Я уже пил чай, спасибо, — ответил мальчик.
— Спросите его, не опасно ли здесь оставаться, — нервно попросила Ли.
— Этих людей нельзя торопить, — ответил Стенхэм. — Иначе вы ничего от них не добьетесь.
— Я знаю, но если мы собираемся идти, то пора идти, вам не кажется?
— Да, если мы собираемся. Не уверен, что это удачная мысль — бегать сейчас по площади и искать такси, вам не кажется?
— На вашей стороне опыт. А мне откуда знать? Но, ради Бога, постарайтесь все же выяснить. У меня вовсе нет желания быть зверски растерзанной.
Стенхэм рассмеялся, потом обернулся и взглянул на нее в упор.
— Ли, если бы нам действительно угрожала серьезная опасность, неужели вы думаете, я предложил бы прийти сюда?
— Откуда я знаю, зачем вы это предложили? Но говорю вам, что если толпа может в любую минуту ворваться и разгромить это кафе, я не собираюсь этого дожидаться.
— Отчего вдруг такая истерика? — спросил Стенхэм. — Я не понимаю.
— Истерика! — Ли презрительно рассмеялась. — Похоже, вы никогда в жизни не видели истеричных женщин.
— Послушайте. Если вы хотите уйти, давайте уйдем прямо сейчас.
— Вот как раз этого я не говорила. Только попросила вас быть серьезным, понять наконец, что вы несете ответственность за нас обоих и вести себя соответственно. Вот и все.
Прямо как школьная училка, сердито подумал Стенхэм.
— Ладно, — сказал он. — Будем сидеть здесь. В конце концов, это арабское кафе. Снаружи почти полсотни полицейских и poste de garde[123] — прямо через площадь. Не знаю, где бы мы могли чувствовать себя в большей безопасности, разве что в Виль Нувель. Ну и, уж конечно, не в гостинице.
Ли ничего не ответила. Гул приближающейся толпы стал громче, теперь он походил на протяжный восторженный рев. Стенхэм снова повернулся к мальчику.
— Люди идут сюда.
— Да, — ответил мальчик; было видно, что ему не хочется говорить на эту тему. Другой взгляд, иной подход, подумал Стенхэм, но, так или иначе, ничего личного.
— Тебе нравится это кафе? — спросил он немного погодя, и тут же вспомнил, что, если хочешь установить контакт с марокканцем, лучше утверждать, а не задавать вопросы.
Казалось, мальчик в нерешительности.
— Нравится, — неприязненно ответил он, — только это плохое кафе.
— А я думал, это хорошее кафе. Мне оно нравится. Тут со всех сторон вода.
— Да, — согласился мальчик. — Я люблю посидеть здесь. Но только это плохое кафе, — он понизил голос. — Хозяин кое-что закопал за дверью. Это плохо.
— Понятно, — растерянно ответил Стенхэм.
Теперь шум толпы уже нельзя было игнорировать; ритмичный напев перерос в оглушительный рев, явно исполненный гнева, и теперь в нем можно было различить отдельные детали. Это была уже не сплошная волна звука, а огромное смятенное месиво человеческих криков.
— Smahli, — сказал мальчик. — Пойду посмотрю.
Он быстро встал и вышел из комнаты.
— Нервничаете? — спросил Стенхэм.
— Да как-то не очень уютно. Дайте мне сигарету. Мои кончились, — ответила Ли.
Когда она прикуривала, донесся одинокий выстрел — еле слышный глухой хлопок, который, однако, заставил рев стихнуть. Стенхэм и Ли застыли. Смолкнувший было на секунду-другую рев вновь исступленно разнесся над площадью.
Затем — как им показалось, прямо перед кафе — застрочил пулемет: короткая дробная череда выстрелов.
Стенхэм и Ли вскочили и бросились к двери. Соседний зал опустел, подметил на бегу Стенхэм, только один старик сидел на полу с трубкой кифа в руках. Им удалось добежать только до входных дверей в большом зале. Через них уже ломились внутрь кафе люди, стараясь поскорее добраться до окон. Двое официантов запирали двери огромными засовами. Закончив свою работу, они поставили перед дверью большой сундук, а в оставшееся пространство втиснули несколько столиков и подперли дверь бревном. Они действовали машинально и слаженно, словно только так можно реагировать на подобную ситуацию, а потом зашли за стену ящиков с бутылками и стали беспокойно выглядывать в маленькое окошко. Оттуда, где стояли Стенхэм и Ли, через узорные решетки на окнах были видны только смутные тени на плотно утоптанной земле площади. Но вот за одной из рам мелькнула бегущая фигура. В эту минуту звук слился в единый вопль, недолгие промежутки затишья заполняло дребезжанье оконных стекол. Неожиданно — словно завелся мощный мотор — со всех сторон площади раздалась пулеметная пальба. Когда пулеметы смолкли, наступила относительная тишина, нарушенная несколькими пистолетными выстрелами, донесшимися издалека. Прозвучал полицейский свисток, и можно было даже расслышать отдельные голоса, выкрикивавшие команды на французском. Стоявший перед одним из окон мужчина принялся бить кулаками по решетке, точно запертый в клетке зверь, визгливо выкрикивая арабские проклятья; несколько рук протянулось к нему: товарищи оттащили его от окна и повалили на пол. Стенхэм схватил Ли за запястье и потянул за собой, коротко сказав: «Пошли». Они вернулись в заднюю комнату.
— Сядьте, — сказал он. Потом вышел в залитый солнцем дворик, оглядел стены, вздохнул и вернулся в комнату. — Отсюда не выбраться. Придется сидеть и ждать.
Ли ничего не ответила, она сидела, опустив голову, упершись подбородком в ладони. Стенхэм внимательно посмотрел на нее, он не мог сказать наверняка, но ему показалось, что она дрожит. Он положил руку ей на плечо: ее действительно била дрожь.
— Может быть, выпьете горячего чая, без сахара? — спросил он.
— Ничего, все в порядке, — ответила Ли, помолчав, не глядя на Стенхэма. — Все в порядке.
Он беспомощно стоял, глядя на нее.
— Тогда, может быть…
— Сядьте, пожалуйста.
Стенхэм машинально повиновался. Потом закурил. Ли встрепенулась, подняла голову.
— Дайте и мне, — попросила она. Зубы ее стучали. — Курить я еще способна, но больше…
Почувствовав, что кто-то стоит в дверях, Стенхэм быстро обернулся. Это был все тот же мальчик, неподвижно уставившийся на Стенхэма. Старик по-прежнему копошился в углу в клубах кифного дыма.
— Сходи, принеси стакан чая для мра[124], — сказал Стенхэм мальчику, но тот, казалось, не понял его. — Леди хочет чая.
Он так смотрит на меня, как будто я — говорящее дерево, подумал Стенхэм. Он взял мальчика за руку и с силой сжал ее — реакции не последовало. Глаза были широко раскрыты, абсолютно пустые. Стенхэм оглянулся и увидел, что Ли всхлипывает, ссутулившись над столом. Потянув мальчика за руку, он подвел его к стоящему рядом с Ли стулу и усадил. Потом прошел в главный зал, к нише, в которой горел огонь, и заказал кауаджи три чая; официанта тоже словно поразил столбняк.
— Три чая, — повторил несколько раз Стенхэм. — И в один — поменьше сахара.
Пусть хоть чем-нибудь займется, подумал он.
Слабый беспорядочный шум снаружи теперь почти полностью заглушался голосами зевак, сидевших в кафе. Они говорили негромко, но в каком-то исступлении, так что никто никого не слышал. К счастью, это полностью их увлекло, и на Стенхэма внимания не обращали. Он почувствовал, что, если предоставит приготовление чая кауаджи, тот снова впадет в летаргию, и потому решил не отходить от официанта, пока чай не будет готов. В маленькое оконце перед ним была видна только центральная часть площади. Сейчас она была пуста, если же в рамке окна и появлялась движущаяся фигура, то это был либо мокхазни, либо полицейский. Случившееся не вызывало никаких сомнений: толпа попыталась выйти из медины через Баб Бу-Джелуд, но ее остановили в воротах. Теперь под аркой то тут, то там завязывались потасовки, по мере того как участники процессии отступали. Услышав рев колонны грузовиков, Стенхэм понял, что можно, не рискуя, подойти к окну и посмотреть, как будут развиваться события; он протиснулся между ящиками с пустыми бутылками и стеной и выглянул. Четыре больших армейских грузовика выстроились в линию перед двумя брошенными автобусами. Солдаты-берберы в форме, сжимая в руках винтовки, перепрыгивали через борта машин и бегом устремлялись к воротам. Должно быть, не меньше двухсот, прикинул Стенхэм.
