Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2010)
Памятник было решено заказать Мытищинскому заводу художественного литья Художественного фонда РСФСР. Кулакова съездила туда, выяснила, что черного гранита, который она планировала использовать для того, чтобы выбить на нем барельеф по сделанному эскизу, нет и не будет. Оставалась неуверенность даже и в отношении того, можно ли было надеяться получить с завода плиту большого размера из серого гранита, на которой можно было бы укрепить барельеф, отлитый из чугуна. Наконец ей удалось уговорить руководство завода изготовить камень из серого яйцевского гранита размером 260½180½50 см.
Людмила Федоровна написала мне, что нужно срочно отправить заказ в Мытищи и оплатить его до 15 декабря, потому что пока еще у них работы немного, а после этого срока могут поступить важные государственные заказы и нас могут отставить в сторону (о своем согласии на то, чтобы камень был серым, а барельеф чугунным, мне написал 10 декабря 1967 года из Горького и Николай Сергеевич Четвериков). Соответствующий запрос на завод с указанием номера расчетного счета, с которого будет оплачена работа, я отправил в начале ноября 1967 года.
Но власти придирчиво следили за любыми монументальными работами, и, в соответствии с установленными порядками, просто заказать барельеф было невозможно. Нужно было получить одобрение худсовета Художественного фонда РСФСР, выполнив до этого ряд формальностей. Оказалось, что они далеко не просты.
Подготовленный Людмилой Федоровной карандашный набросок барельефа рассмотрел член Союза художников СССР Гусев и 19 ноября 1967 года поставил на нем свою подпись, что согласен с художественным решением надгробия. После этого я представил проект Кулаковой в Моспроект-2 архитектору Анатолию Вольфовичу Маргулису, он сам принять решение не мог, и от него меня перенаправили к одному из двух руководителей Художественного фонда РСФСР Иулиану Митрофановичу Рукавишникову. Вместе с другим руководителем фонда Кибальниковым они сообщили, что готовы принять к рассмотрению проект Кулаковой, но требуются официальные обращения к ним от какой-либо организации, отзывы ближайших родственников о совпадении образа Четверикова на барельефе и истинного образа ученого, заключения ученых, решение Горьковского отделения Художественного фонда и тому подобное.
Потянулась непростая череда запросов на различные одобрения и разрешения: 21 апреля 1968 года одобрение барельефа работы скульптора Л. Ф. Кулаковой было подписано академиками Астауровым и Дубининым, 23 апреля его же одобрили представители парткома Горьковского университета, а также доценты В. И. Козлов, Н. И. Кузнецов, В. А. Гусева, Н. М. Артемов и Анисимов и студенты Назарова, Жмайло, Золотницкий и Корбман, 2 мая аналогичное одобрение подписал Н. С. Четвериков. Затем 2 июня доцент ГГУ П. А. Суворов и доцент Горьковского мединститута Т. Е. Калинина подписали акт о приемке от Кулаковой выполненной работы в гипсе и выплате ей 35% запланированного гонорара в размере 350 рублей. Горьковское отделение Художественного фонда РСФСР 10 июня выдало выписку из протокола его правления, что рельеф, выполненный в глине размером 115½92 см, принят и одобрен. Только после этого в соответствии с письмом Кулаковой от 19 июля 1968 года, присланным мне в Москву, ей были выплачены последние 400 рублей гонорара, а из Института общей генетики АН СССР ушло письмо на Мытищинсий завод с просьбой «отлить рельеф в чугуне для установки его на кладбище в г. Горьком».
Через несколько месяцев Кулакова позвонила мне из Горького и сказала, что барельеф отлили и он должен быть перевезен на днях на кладбище. По ее словам, А. Ф. Шереметьев следит за тем, когда на кладбище привезут подходящую по размеру глыбу гранита, заказанную Мытищинским заводом в Карелии, и барельеф из Подмосковья. Все казалось разумным, но потом вдруг обернулось невероятно плохо.
Гранитная глыба почему-то не была доставлена, и за этим никто не проследил. Барельеф на кладбище доставили, но кладбищенских начальников никто о его прибытии не предупредил, его сгрузили рядом с конторой директора кладбища, а когда через несколько дней Кулакова приехала туда, то его уже и след простыл. Оказалось, что кто-то (разумеется, не без ведома начальства) сдал барельеф на переплавку, чтобы на вырученные деньги купить выпивки «на всех». От работы Кулаковой сохранилась лишь фотография созданного ею барельефа и план всего надгробия на могиле С. С. Четверикова [10] .
Нужно было начинать работу над оформлением памятника-надгробия заново. Но теперь возникла новая проблема: где изыскать немалые деньги для этого. Я снова решил обратиться к министру Столетову. На этот раз он попросил точно выяснить, какие деньги необходимо потратить на всю работу, подготовить смету расходов, написать на его имя соответствующую просьбу, приложить реестр предполагаемых трат и прийти к нему со всеми выкладками. Я позвонил в Горький Кулаковой, попросил ее снабдить меня всеми цифрами, чтобы можно было подготовить запрос в министерство.
Понадобилось несколько раз посещать Столетова, чтобы обсудить детали проекта и его финансирования, прежде чем деньги (на этот раз около 10 тысяч рублей) были переведены на счет Горьковского университета. Один раз мы пришли к Столетову вместе с секретарем парткома ГГУ доцентом Михаилом Юрьевичем Ульяновым, который старался активно поддержать усилия по установке памятника на могиле Четверикова.
Я предложил провести в Горьком всесоюзную конференцию памяти С. С. Четверикова, приуроченную к моменту окончания установки памятника на могиле ученого, и Ульянов попытался пригласить министра в Горький для участия в такой конференции.
— Нет, — решительно отказался Столетов, — принять ваше предложение не могу по простой причине. Непременно кто-то из зала задаст мне вопрос о том, как я — активный помощник Лысенко в момент проведения августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года — могу объяснить свое участие в вашей конференции. И что я должен буду ответить? И как будет выглядеть в подобной ситуации министр республиканского правительства? Нет уж, увольте. Деньги я дам, но этим мое личное участие ограничится.
В один из моих приходов к Столетову его секретарь, как только я вошел в приемную, сказала:
— Хорошо, что вы сейчас зашли. Сегодня у Всеволода Николаевича очень напряженный график, а сейчас у него на приеме еще один генетик — Тимофеев-Ресовский. Я думаю, что Всеволод Николаевич будет рад видеть вас обоих, так что заходите прямо к нему в кабинет.
Я зашел. Столетов действительно заулыбался, мы поздоровались, и я сел, ожидая окончания беседы Тимофеева с министром. Они говорили еще, наверное, минут пятнадцать, и я был поражен тем, в каком тоне выражался обычно напористо-нападающий Н. В. Тимофеев-Ресовский. В беседе со Столетовым и малейшего следа его напористости не осталось. Он совершенно преобразился, старался предстать перед очами министра ласковым и даже заискивающим. Никогда ни до, ни после этой встречи я не видел Николая Владимировича таким подобострастным. Видимо, один вид начальства влиял на него глубоко специфически. А ведь ирония судьбы заключалась в том, что министр многие годы был не просто ближайшим доверенным Лысенко, а главным связующим звеном с крупными чинами в Политбюро и Центральном комитете партии коммунистов в момент запрета генетики.
Средства на памятник были министром выделены и переведены на счет ГГУ. Теперь Кулакова вновь приступила к созданию барельефа, гораздо более скромного в размерах.
Тем временем в Горьком Суворов и Шереметьев добились того, чтобы прах Четверикова перенесли из дальнего конца Бугровского кладбища в центральную его часть, в аллею, где уже находились могилы нескольких университетских профессоров. Тогдашний студент кафедры дарвинизма Игорь Федорович Жимулев принял участие вместе с несколькими другими студентами в переносе гроба с прахом Четверикова на новое место.
Новое надгробие было на этот раз установлено без излишних проблем. Ведь теперь на него тратили средства, собранные не частными лицами (да еще без одобрения властительных чинуш), а выделенные из государственного кармана.
В 1973 году руководство ВОГиС и Совета по генетике и селекции АН СССР решило провести в Горьком Четвериковские чтения, приуроченные к моменту окончания возведения надгробия. Президент ВОГиС Астауров был прямым учеником Сергея Сергеевича, а председатель Совета Д. К. Беляев имел хоть и непрямое, но очень близкое отношение к Четверикову: его родной брат Николай Константинович был непосредственным учеником Четверикова. После ареста и высылки учителя на Урал Н. К. Беляев был вынужден, так же как и Астауров, оставить Москву и перебраться в Ташкент. Там они организовали генетический центр по изучению биологии шелкопряда. В этих исследованиях стал участвовать и будущий академик РАН В. А. Струнников. Николая Константиновича Беляева арестовали в 1937 году по обвинению в антисоветской деятельности и расстреляли.
