Ирвин Шоу - Допустимые потери
— Ты получишь ее, дорогая, — мягко сказал он и потрепал ее по руке.
— Поправляйся, пожалуйста, Роджер, — дрожащим голосом пробормотала она. — Если ты даже никогда не захочешь увидеть меня, мне надо знать, что ты жив и здоров.
— Постараюсь, — тихо сказал Деймон. Затем он снова закрыл глаза. Когда через несколько секунд он открыл их, Элейн рядом с ним уже не было.
Когда на следующий день сиделка сказала, что в приемной ждет миссис Должер, он попросил пригласить ее, но добавил, что просит сиделку оставаться в палате все время, пока тут будет находиться миссис Должер.
Когда женщина, присутствие которой неизменно напоминало ему о его собственном возрасте, уверенно вошла в палату, он едва не поперхнулся от изумления. Пухлая маленькая домашняя хозяйка из предместья бесследно исчезла: перед ним стояла светская, изысканно одетая леди с изящной прической. На ней был элегантный зеленый твидовый костюмчик, словно только что из Парижа, на сгибе руки висела сумочка из зеленой крокодиловой кожи, и с тех пор, как они в последний раз виделись, она потеряла фунтов двадцать. Интересно, через какие мучения пришлось пройти ее мужу и детям, подумал он.
Но голос ее остался тем же самым — скромным и вежливым.
— О, Роджер, — сказала она. — Я звонила каждый день, и они все время отвечали мне, что вы в критическом состоянии.
— Теперь я выкарабкался. Вы прекрасно выглядите, Женевьева.
— Я слежу за собой. Соблюдаю диету, хожу на аэробику, начала просматривать «Вог» и не позволяю себе лечь, если не прочитала перед сном хотя бы десять страниц. Не буду изливаться в благодарностях вам и Оливеру. Он был настоящей башней стражи, отстаивающей «Каденцию». Хотя, — торопливо добавила она, — такого, как вы, не существует… Первым делом вы должны поправиться. Это самое важное. Я принесла вам небольшой подарок. — Несмотря на твидовый костюм, крокодиловую сумку и потерянные двадцать фунтов, которые делали ее неузнаваемой, она говорила так же застенчиво. Войдя, она сразу же поставила на стол квадратную картонную коробку и сейчас открыла ее. — Я знаю, как ужасно кормят в больницах, и поэтому сама испекла для вас яблочный пирог. Вы любите яблоки? — встревоженно спросила она.
— Люблю. — Он не хотел говорить ей, что вот уже два месяца не в состоянии проглотить даже кусочек плотной пищи.
— Как вы думаете, мы можем получить тарелку с ножом и вилкой? — спросила миссис Должер у сиделки. — Я хочу собственными глазами посмотреть, как он съест кусочек.
Сиделка посмотрела на Деймона, и тот кивнул. Я справлюсь, подумал он, пусть даже ценой собственной жизни.
— Мы купили новый дом в Амангасетте, — сказала миссис Должер. — Наш старый дом выходил окнами на улицу, там было ужасно шумно, и в нем не было места, которое целиком принадлежало бы мне и где я могла бы работать. Мне лучше пишется, когда перед глазами у меня океанская гладь. Когда я все приведу в порядок, вы должны будете обязательно навестить меня, и чем дольше вы пробудете у нас, тем больше я буду рада. Конечно, с вашей женой.
— А не очень ли далеко отсюда Амангасетт? Для вашего мужа, я имею в виду. Ведь его офис в Нью-Йорке.
— В конце месяца он ушел на пенсию. Он не хочет больше никому подчиняться. Он сказал, что не имеет смысла иметь богатую жену, если не знаешь, как тратить ее деньги. — Она весело хихикнула, совсем как девчонка. — Кто бы мог подумать, что в жизни мне еще придется поддерживать мужчину?
Сиделка вернулась с ножом и вилкой на тарелке, и миссис Должер разрезала пирог.
— Надеюсь, что он пойдет вам на пользу. Никогда не знаешь, как получилось.
Сиделка подняла спинку кровати. Деймон сел и взял тарелку из рук миссис Должер.
— Выглядит просто великолепно, — сказал он, оттягивая тот момент, когда ему придется положить в рот первый кусок.
— О пирогах все говорят, что они хорошо выглядят, — сказала миссис Должер. — Но красота пирога в его вкусе. — Она снова хихикнула, радуясь собственной находчивости.
Деймон сделал глубокий вдох и откусил от края крохотный кусочек. Он держал его во рту так осторожно, словно тот нестерпимо обжигал. Затем начал аккуратно жевать. Проглотил. Пошло. В самом деле было вкусно. До сих пор единственный вкус, который он ощущал, был вкус апельсинового сока. Он позволил себе откусить от пирога кусок побольше и с удовольствием съел его. Выражение лица миссис Должер напомнило детский восторг на лицах его клиентов, читавших скупые строчки обозрения об их только что вышедших книгах.
Он доел свой кусок.
— Браво! — засмеялась сиделка, неделями безуспешно пытавшаяся заставить его проглотить хоть что-то.
С внезапным приливом благодарности к Женевьеве Должер он сказал:
— Ну, а теперь я бы съел еще кусочек. — Он знал, что страшно рискует, и после того, как миссис Должер покинет комнату, его может вырвать, но чувствовал, что должен выразить благодарность этой милой и преданной женщине, и одних слов тут недостаточно.
Миссис Должер, вспыхнув от радости, отрезала солидный кусок пирога и водрузила его на тарелку. Ел Деймон с наслаждением, не ощущая никаких позывов к рвоте.
— Завтра, мисс Медфорд, — сказал он сиделке, — когда вы будете меня взвешивать, держу пари, что буду как минимум на два фунта тяжелее.
Мисс Медфорд скептически покачала головой. Сегодня утром он был тем же скелетом весом в сто тридцать восемь фунтов.
Собираясь уходить, Женевьева вдруг засуетилась, и растерянность совершенно не соответствовала ни ее новой прическе, ни крокодиловой сумочке.
— Если я могу для вас что-то сделать, — сказала она, остановившись на пороге, — хоть что-то, дорогой мой Роджер, только позвоните мне.
Он был рад, что сегодня Шейла отправилась в Берлингтон, где ее мать, медленно поправлявшаяся после удара, попросила Шейлу помочь ей перебраться домой. Шейла считала, что выздоровление матери — признак того, что полоса несчастий миновала их семью и что страдания, которые в последние месяцы испытывали ее мать и Деймон, уже позади. Если Шейла так считала, Деймон мог только радоваться за нее. Что же касается его, он полагал, что факт улучшения состояния старой недолюбливавшей его женщины из далекого Вермонта вряд ли повлечет за собой быстрые изменения в его жизни.
То, что ему удалось один за другим съесть два больших куска пирога, радовало его куда больше, хотя, когда на следующее утро мисс Медфорд взвесила его, он по-прежнему весил только сто тридцать восемь фунтов.
Глава двадцать вторая
— Доктор, — Шейла сидела в кабинете Цинфанделя. По другую сторону стола врач нервно поигрывал карандашом. — Доктор, — сказала она, — пока он в этой больнице, мы не можем заставить его есть. Он съел лишь два куска яблочного пирога, который неделю назад принесли ему друзья, и это все, если не считать ту гнусную питательную смесь, прописанную вами, которую мы смешиваем с молоком или с водой.
— Она поддерживает в нем жизнь. В ней есть все необходимые витамины, протеины, минералы…
— Его жизнь она не поддерживает, — с горечью проговорила Шейла. — Он не хочет поддерживать свою жизнь. Мы счастливы, если удается заставить его выпить полстакана смеси за день. Он хочет оказаться дома. Вот это и поддержит его жизнь.
— Я не могу взять на себя ответственность…
— Я возьму на себя эту ответственность, — твердо сказала Шейла. Гнев, который она до поры до времени таила в себе, наконец вырвался наружу. — И если необходимо, — пустила она в ход ту угрозу, которая заставила их перевести Деймона из реанимации, — я завтра же отправлюсь к своему адвокату и получу письменное предписание, по которому вы будете вынуждены предоставить его моему попечению.
— Вы идете на риск убить своего мужа, — предупредил ее Цинфандель, но Шейла понимала, что он уже сломлен.
— Я принимаю этот риск!
— Нам придется провести серию анализов.
— Я даю вам на них три дня, — резко сказала Шейла, отбрасывая экивоки корректного обращения. Ныне все точки над «i» были расставлены: они враги, и победа одного означала сокрушительное поражение для другого.
Деймон без жалоб и без всякого интереса перенес сканирование, рентген и анализ крови. Шейла не передала ему свой разговор с Цинфанделем, и он уже примирился с мыслью, что живым из больницы не выйдет. Он по-прежнему не обращал внимания на «Нью-Йорк таймс», и единственной его радостью оставался апельсиновый сок. Он был погружен в свои мысли, и когда Шейла сказала, что получила весточку от Уайнстайна из Калифорнии, он заплакал и хрипло сказал: «Он сделал в жизни лишь одно неправильное движение», — словно долгая разлука со стоппером его, Деймона, ошибка. Он вспоминал, что время от времени в комнату входит женщина в зеленом платье, которая дает ему сок, но он не мог припомнить имени этой женщины. Время от времени мисс Медфорд заставляла его вставать с кровати и с палочкой ходить по коридору, но, выглянув из окна в конце коридора, он понял, что прогулки его больше не интересуют, а заверения мисс Медфорд, что с каждым днем он ходит все увереннее, воспринимались им совершенно равнодушно.
