Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2013)
Столь неопределенная субстанция, как «русская душа», не может быть предметом полевых исследований, и уж во всяком случае душа эта гораздо полнее отразилась в национальной культуре, в литературе, в миллионах письменных источников, чем в «свободных нарративах» «простых» людей.
Зато для романа Понизовского эти «нарративы» как нельзя более годятся. Но если б действительно последовать совету Мартына Ганина и некоторых других его коллег и издать их отдельной книгой — то боюсь, критики не обратили бы на них внимания.
Как мало кто обратил внимание на книгу «Русская деревня в рассказах ее жителей», вышедшую в 2009 году в издательстве «АСТ» совершенно мизерным тиражом. А история ее очень интересна и поучительна.
На протяжении пятидесяти лет сотрудники Института русского языка ездили в диалектологические экспедиции по многим селам страны. Официальная цель экспедиции — уходящая речь русской деревни. Но, как объясняет составитель книги, известный лингвист Леонид Касаткин, люди часто рассказывали очень откровенные и интересные вещи о своей жизни.
В книгу «Русская деревня в рассказах ее жителей» вошла лишь малая часть расшифрованных записей. И все темы, которые послужат профессору Хаасу для суждений о русском народе, там есть — и война, и голод коллективизации, и тяготы военных лет, и безотцовщина, и свирепая нужда, и тяжелая работа в колхозе с раннего детства, и болезни, и бесправная старость, и пьянство мужиков, и нелепые смерти, и домашнее насилие, и терпение женщин, и одиночество в старости, и предательство детей. Есть и ностальгия по прежним временам, по молодости, есть и рассказы о светлых вещах — о любви, о том, как помогали друг другу.
И что ж — получила ли эта книга хоть одну десятую того резонанса, что уже выпал на долю Понизовского? Ничуть не бывало. Рецензий на нее в нашей прессе почти не было, лишь обстоятельный Сергей Костырко пытался привлечь к ней внимание <![if !supportFootnotes]>[8]<![endif]> .
На долю спектакля «Бабушки» театра «Практика», поставленного по рассказам крестьянок, вошедшим в книгу, выпал куда больший успех: и на фестивалях он шел, и писали о нем в разных газетах, и о модной технике вербатим рассуждали — забывали чаще всего лишь сообщить, что рассказы «бабок» не автор пьесы подслушал, а лингвисты записали.
И вот что забавно: утверждая, что эти «нарративы» — самое ценное, что есть в романе, критики тем не менее анализируют споры вымышленных героев, протягивают ниточки между Федей и князем Мышкиным с Алешей Карамазовым, между Белявским — и Иваном Карамазовым, рассуждают о том, как звучат достоевские темы на современный лад и звучат ли, полифоничен ли роман (все ведь читали Бахтина) или автор играет на стороне Федора. Но никто — совершенно никто — не взялся рассуждать о самих нарративах. o:p/
Что же касается споров героев о России и русском народе — тут недостатка в толкованиях не было. И это симптоматично: значит, мы готовы переварить роман идей. И этот роман не должен, разумеется, иметь однозначный вывод: иначе о чем спорить и что трактовать?
Понятно, что никакой загадки русской души герои не решили и самонадеянному швейцарскому культурному антропологу не помогли. Но чего же они достигли?
В споре за девушку Лелю победил юный и благородный Федя, а циник Белявский потерпел поражение. А кто победил в споре о России?
Я думаю — никто.
Белявский говорит о реальных проблемах общества — Федя переводит их в религиозно-философский план.
Белявский говорит о тяжелом пьянстве (подразумевая, что его быть не должно), Федя размышляет: «Если целый народ <…> по-черному пьет — может быть, именно этот народ сильнее других ощущает внутреннюю пустоту? Острую нехватку Бога?..».
Белявский замечает реальные проблемы: будничность насилия, чудовищную смертность, проистекающую частью от пьянства, частью от детской какой-то расхлябанности (все эти кувыркучие трактора, разбивающиеся мотоциклы), правовую беспомощность, — и делает вывод об инфантильности народа. «Психологический возраст русских — ну, в большинстве — лет двенадцать-тринадцать», — резюмирует Белявский. Отсюда простой вывод: народу надо взрослеть. Это длительный процесс. o:p/
А Федя понимает все иначе: в свете Евангелия. Значит, русские как дети? Но ведь Христос сказал, «иже аще не приимет Царствия Божия яко отроча…» то есть кто не примет Царства Божия как дитя, не войдет в Него. Значит, что получается? Если русские — «„дети”, „подростки” <...> значит, русский народ — инфантильный, как вы говорите; простой — значит, все-таки он получается первый в очереди? Один из первых? Ведь получается так?». o:p/
Тут нет точек соприкосновения. Люди мыслят совершенно в разных плоскостях. o:p/
Автор, конечно, играет на стороне Феди и не удержался от соблазна окарикатурить Белявского. Либерал, западник, который видит все недостатки своего народа и готов его сурово судить, вовсе не должен произносить сакраментальные русофобские фразы типа: «Русские — тупиковая ветвь» или «Ох, как я все это ненавижу! Страна рабов». Это, в конце концов, безвкусно, а Белявский — как он написан автором, слишком умен и слишком эстет, чтобы повторять пошлости. o:p/
Но будем справедливы: автор и над Федей любимым слегка поиронизировал. Ирония заключена даже в том, что русофил Федя остается в Швейцарии внимать магнитофонным рассказам, толковать их, подобно притчам, и любить русский народ из своего прекрасного далека, а русофоб Белявский торопится вернуться в Россию и там работать.
Но смысл романа мне видится вовсе не в том, чтобы провозгласить победителя в споре. Нечеткость завершающего аккорда дала возможность одним говорить об открытом финале, другим — выразить неудовольствие скудостью представленных позиций.
Вадим Левенталь, статью которого я уже упоминала, считает, например, что Понизовский «предлагает ложную альтернативу: либо ёпора валить” — либо ёпусть все остается как есть”; я бы хотел поставить галочку напротив, например, ёдавайте останемся и что-нибудь поменяем”, но такой опции в ёОбращении в слух” не предусмотрено».
А по-моему, если подобная опция возникает в мозгу читателя как реакция на роман — то скорее всего и она предусмотрена. Или, скажем так: неважно, предусмотрена она или нет. В романе нет нужды предусматривать все позиции в старом споре о русском народе и его судьбе и персонифицировать каждую. Между крайними точками зрения всегда найдется веер всевозможных соображений, в том числе и прагматических. Размышлять над ними — дело читателя. Будить мысль — дело писателя.
<![if !supportFootnotes]>
<![endif]>
<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> <http://foma.ru> .
o:p /o:p
<![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> <http://www.afisha.ru/article/13886/> .
o:p /o:p
<![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]> <http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Pro-vechnyj-russkij-spor> .
o:p /o:p
<![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]> <http://www.prostokniga.com.ua/proza/stati/> .
o:p /o:p
<![if !supportFootnotes]>[5]<![endif]> <http://www.chitaem-vmeste.ru/pages/review.php?book=3154> .
o:p /o:p
<![if !supportFootnotes]>[6]<![endif]> <http://svpressa.ru/culture/article/65545/> .
o:p /o:p
<![if !supportFootnotes]>[7]<![endif]> <http://www.colta.ru/docs/19255> .
o:p /o:p
<![if !supportFootnotes]>[8]<![endif]> Костырко Сергей. Из первых уст. — «Новый мир», 2010, № 5. o:p/
o:p /o:p
Одноклассники
Юрьев Олег Александрович родился в Ленинграде в 1959 году. Закончил Ленинградский финансово-экономический институт. С 1991 года — в Германии (Франкфурт-на-Майне). Автор книг драматургии, прозы, нескольких сборников стихов, многих публикаций в периодике; значительная часть произведений издана (а пьес — поставлена) также по-немецки. В начале 1990-х — один из ведущих авторов литературной программы «Поверх барьеров» (Радио Свобода). Один из основателей литературной группы «Камера хранения» (1983), куратор одноименного интернет-проекта. Лауреат Премии имени Хильды Домин (2010), присуждаемой в Германии писателям-эмигрантам, и премии журнала «Звезда» (2012). o:p/
o:p /o:p
o:p /o:p
o:p /o:p
o:p /o:p
o:p /o:p
Введение o:p/
o:p /o:p
В русской литературе (да и культуре вообще) — по крайней мере, в зоне ее видимости для внешнего наблюдателя, — произошла за последние полтора-два десятилетия качественная катастрофа, сравнимая разве что с катастрофой тридцатых годов прошлого века <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> . Та катастрофа была следствием разного рода реформ и реорганизаций, направленных на развитие «социалистической культуры», основанной на господствующей идеологии и на интеллигентски-мещанских вкусах и представлениях господствующего (на первых порах и в партийно-государственном аппарате) слоя массовой интеллигенции («жизнь в формах жизни», Пушкин в рамках гимназического курса, Толстой как вечный образец вечно требуемой советской эпопеи). И конечно же, она была основана и на постепенном изъятии из оборота (всеми способами) представителей «культуры эксплуататорских классов». Но прежде всего и самое главное, та катастрофа окончательно оформилась вследствие реального прихода нового поколения — первого поколения, выращенного при советской разрухе и действительно не имевшего уже ничего общего ни с культурой русского модерна, ни даже с культурой революционного авангарда и только чуть-чуть с «классической» русской культурой (в объеме школьного и рабфаковского курса) <![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> . Имеются в виду как писатели, так и читатели — «молодые любители белозубых стишков», по ядовитому выражению О. Э. Мандельштама. Комсомольцы, одним словом. o:p/
