Арман Лану - Свидание в Брюгге
Роберу припомнился такой случай: один из его часовых, стоявший на посту и не спавший двое суток подряд, увидев, как подымается из-за горизонта луна, принялся ее расстреливать. А немецкий патруль, пожаловавший за легкой поживой к французам, тотчас же откликнулся. Страх породил страх, какой-то слабонервный лейтенантик подумал, что их атаковали, и открыл заградительный огонь. Немцы открыли ответный огонь, и весь фронт заполыхал.
Среди ночных происшествий на театре военных действий одним из наиболее примечательных было явление пресловутой Коровы. Вот уже целую неделю, лишь только наступала полночь, животное разражалось протяжным мычанием, — словно дули в охотничий рог. Стенания неслись с ничейной стороны, где торчало с полдюжины ветхих домишек.
Патрульные нередко имитировали крики животных, чтобы дать о себе знать или чтобы предупредить об опасности, передать приказ. И если бы все раздававшиеся в ночной тиши уханья, крики и плачи действительно принадлежали ночным птицам, то в один прекрасный день их оказалось бы в округе больше, чем ласточек во время миграции. Ненастоящие совы, собаки и кошки не уступали настоящим. А кроме того, сов, собак и кошек имели и немцы и французы.
Но мычанье Полуночницы было ни с чем не сравнимо и весьма заунывно. Ее стоны тревожили и вызывали глухое раздражение, так что у тех, кто выходил ночью в дозор, уставшие от всяких сюрпризов нервы натягивались до предела, готовые вот-вот лопнуть.
Три дня назад Бло, не в силах больше выносить завываний этого призрака, послал своих людей к «ничейным» домишкам, чтобы они разыскали проклятое животное. Но немцы хлестнули по ним пулеметным огнем, и розыски пришлось оставить.
Гипотезы выдвигались самые разные. Бло полагал, что это приманка, на которую фрицы рассчитывают поймать французов, но Шарли, учительствовавший в деревне и знавший толк в сельской жизни, утверждал, будто это настоящая корова и будто она тоскует по уюту и покою, — дескать, это милая, добрая корова, которой удалось сбежать от фрицев; инстинкт привел ее на старое место, и теперь она томится своим одиночеством. Не корова — человек! Высказывались и другие предположения, история обрастала живописными подробностями, порой лишенными всякого смысла, но главной оставалась одна нерешенная проблема: настоящая была корова или нет.
— В общем, с этим надо кончать, — подытожил Бло де Рени. — Она начинает действовать мне на нервы.
Согласно намеченному маршруту, они миновали живодерню, вышли к немецким аванпостам в районе замка Мальбрук. И тут Кале неудержимо захотелось подразнить фрицев, он уже замахнулся, чтобы бросить гранату, но Рени осадил его: ружейные гранаты ВБ, при попадании столь же смертоносны, как и снаряды семидесятипятимиллиметровых пушек. Кале, выросший на земле, которая была оккупирована немцами с тысяча девятьсот четырнадцатого года, ненавидел их всеми силами своей души. «Коль скоро мы решили воевать, — говорил он, — нечего тянуть резину и все время себя одергивать». Итак, они вышли к немецким аванпостам. Там пели. Порывы ветра, — дул холодный норд-ост, — доносил до них обрывки песни, исполняемой одноголосым хором прекрасных мужских голосов:
Slille Nacht,
Heilige Nacht.[18]
Эти чужие голоса, рассказывавшие о мире тем, кого привела сюда тропа войны, волновали до слез.
— Дрянное дело нас заставляют делать, — вздохнул Бло.
Пока они стояли неподалеку от немецкого поста, Бло де Рени обдумывал план второго этапа операции: хотя пост ни о чем не подозревает, атаковать его нельзя, поскольку он сильно укреплен и людей там, по крайней мере, в два раза больше, чем у Бло. Он решил отвести свой отряд на юг, к владениям Полуночницы. А мороз все крепчал, не спасали даже меховые перчатки и теплая обувь, окоченевшие руки и ноги отказывались повиноваться. Безрукавки из овчины, панцирем охватывавшие грудь, грели ровно настолько, чтобы эти призраки, двигавшиеся навстречу ледяному ветру, не превратились в куски льда и не смешались с колючей снежной пылью, которую взметал ветер.
А эти с-сволочи из разведслужбы еще смели на что-то рассчитывать! — процедил сквозь зубы Шарли. — Чертовы обезьяны. Языка им подавай! А прошлогодний снег не хотите?
И тут совсем близко, где-то справа, снова раздалось мычанье. Загадочное животное, ежедневно возвещавшее наступление тьмы, находилось сейчас, судя по звуку, метрах в двухстах — трехстах от них. Домов еще не было видно.
Бло приказал остановиться. Потом они продвинулись еще немного и оказались шагах в пятидесяти от сарая, очертаниями напоминавшего покосившуюся трапецию; выдавала его лишь высокая остроконечная крыша, белым пятном выступавшая из тьмы. Они стали у сарая метрах в двадцати друг от друга, образовав полукруг.
Приказы были просты. Выждать. На уханье совы — выступать. Два свистка — ловушка, надо уходить. Направление — дерево Гитлера.
Деревом Гитлера окрестили дуб, метрах в ста от кладбища, расщепленный молнией и выбросивший вперед, словно в нацистском приветствии, свою самую большую, теперь сухую, ветвь.
— Насколько я понял, — бросил Шарли, — наша задача брать в плен, а мы, того гляди, сами попадемся.
Затея пришлась не по душе и Роберу: но он в отряде — всего-навсего гость. И впрямь, если немцы устроили тут засаду и французам ничего не остается, как водить хоровод вокруг этих домов, — а холод стоит такой, что и моржей согнет, — дело дрянь: в лучшем случае участникам экспедиции грозит окаменение!
По соседству с Робером маячил силуэт Ван Вельде. И хотя лицо солдата наполовину скрывал капюшон, надетый под каску, Робер сразу узнал его по кривым лапам. Ван Вельде тер перчаткой подаренный ему автоматический пистолет. «Дитя!» — подумал Робер.
Внезапно он остановился, застыв на полшаге. То, что он услышал, сперва удивило и насторожило его; но тут его начал душить смех, Робер уже не мог больше сдерживать себя, все его тело сотрясалось от хохота. Капитан Бло де Рени, этот аристократ, представитель старой Франции, приставив руки ко рту рупором, мычал, мычал, как настоящая корова, — словно он только этим и занимался всю свою блистательную жизнь!
И тогда несчастная скиталица ответила ему. Он мычал, пожалуй, несколько изысканно, но корова отзывалась. «Здорово!» — подумал Робер. Это был потрясающий дуэт, единственная в своем роде буффонада, причем, если б голоса не звучали один ближе, другой дальше, вы не определили бы, где чей. Но, словно ведомый волшебной палочкой, далекий голос постепенно стал приближаться, а близкий голос стал крепнуть. Теперь рогатое животное мычало уже совсем рядом. Робер поперхнулся, смех замер у него на устах, уступив место почти суеверному страху.
Он изо всех сил таращил глаза; из кустов выплыла огромная тень, рогатая и о четырех ногах. Тайна раскрылась: перед ними стояла настоящая корова!
Тотчас же по цепочке побежал приказ, повторяемый шепотом, и солдаты, превращенные событиями этой ночи в тореро, взяли в кольцо доверчивое животное, потянувшееся на зазывные сигналы вероломного аристократа. Жаль, что ночной мрак помешал участникам сполна насладиться этой сценой, которая очень напоминала спортивную игру и никак не могла быть отнесена к батальной живописи!
Слышалось тяжелое дыхание, мелькали тени, как во время веселого представления. Офицеры, давясь от смеха, призывали, насколько это было возможно, солдат сохранять тишину. Налетавший ветер сливал воедино голоса людей и крики животного. Потребовалось более десяти минут, чтобы накинуть веревку на шею жвачному, которое от радости стало победно вопить на всю округу.
Здесь, на войне, разыгрался грандиозный шутовской спектакль, импровизированная пантомима, ни с чем не соразмерная клоунада, какой-то неуместный фарс, импровизация по случаю в духе Шекспира, тем более нелепая, что ей на пятки наступала реальная опасность, — и позже участники спектакля будут вспоминать о нем, как о достойном пера Гомера эпизоде карнавала, коего устроителем была война.
— Ой, корова! — сказал Шарли, ему пригодился опыт сельского учителя. — Она лизнула меня!
И отряд неровным строем, с коровой в качестве замыкающего, двинулся в путь, распространяя вокруг себя запах домашнего животного и время от времени оглашая окрестность негромким коровьим мычаньем, в котором доброе, славное животное изливало свою признательную душу.
Младшему лейтенанту Друэну оставалось всего несколько шагов до первого сарая, когда Шарли, за которым он следовал на некотором расстоянии, вдруг замер.
Ничто не нарушало тишины, если не считать порывов ветра, — снег приглушал ночные шорохи. Но от сарая тянулся свежий след. Должно быть, их засекли еще прежде, чем на арену выступил крупный рогатый скот. Шарли тихо сказал:
