Владимир Киселёв - Весёлый Роман
— Как же он это делает? — спросил я у Сергейки о кладовщике.
Сергейка рассказал, что яблоки в ящиках свозят сначала в «комору» — кладовую, а потом уже забирают оттуда. У Матвейчука в «коморе» было специально припасено сено, которым он укрывал ящики с самыми лучшими яблоками, а потом уже он их оттуда вывозил, только не к себе во двор, а куда-то в соседнее село, откуда через третьи руки они попадали на рынок.
Я осмотрел «комору». Старый длинный сарай с дверью, завешенной двумя железными полосами и с двумя замками, в которые вкладываются бумажки. Если бумажки прорваны, значит, кто-то ковырял замок.
— Послушай, Сергейка, — сказал я. — Есть совершенно секретное дело. Ты военную тайну умеешь хранить?
— Умею, — ответил Сергейка с той решительностью, какая свидетельствовала, что такой парень не выдаст тайны даже под пытками.
— Понятно. А в кладовой вашей, в «коморе», ты был хоть раз?
— Бывал. И не раз.
— Там с чердака можно вниз спуститься?
— Можно. Там наверху макуха лежит. Там еще лестница такая стоит, чтоб подниматься.
— А человек двадцать надежных пацанов ты можешь собрать? Для тайной операции «икс»?
— Двадцать? — задумался Сергейка. — Двадцать не наберется. — Он стал перечислять имена, загибая пальцы. — Шестнадцать выходит. Может, девочек добавить?
— Нет, девочек не нужно.
Я рассказал Сергейке о своем плане. Лучшего помощника я бы не смог найти, сколько б ни искал. Ребята были собраны, Сергейка провел соответствующий инструктаж и даже тренировку. Договорились собраться в двенадцать часов ночи. Чтоб никто не проспал, каждый должен был привязать к пальцу ноги нитку, протянутую за окно. Сергейка и Мишка взялись пробежать по селу и подергать за все нитки. Мне пришлось отдать Сергейке свои часы и тоже привязать нитку к пальцу на ноге.
Наладить отношения с собакой взялся восьмилетний пацан, мой тезка, которого звали Ромась, — черноглазое существо, настолько восторженное, что каждую фразу Ромась начинал словом «невзапно». «Невзапно» в руках у него оказалось чуть не целое кольцо домашней колбасы, от которой так аппетитно запахло чесноком и тмином, что у всех потекли слюнки.
— Это все одному Рябку? — удивился Мишка. — Обожрется. Отломи мне кусок.
— Бог подаст, — ответил Ромась. — Колбаса не для нас.
В общем, Рябко променял на колбасу свою честь и совесть. Он не залаял. Я стал под «коморой», Сергейка забрался мне на плечи, потом я подхватил руками его босые пятки, он выпрямился, уцепился за слуховое оконце на чердаке и исчез. Затем появились его голова и руки. Шепотом он отдал распоряжение:
— Следующего.
Следующего он подхватывал за руки и втаскивал в оконце. Так я спровадил одного за другим шесть пацанов. Больше всего я боялся, что они уронят вниз ящики с яблоками, когда будут тащить их из «коморы» на чердак. Но ребята справились со своим заданием. Они спустили с чердака два ящика на заранее припасенной веревке.
— Больше там нету, — сообщил Сергейка. — Видать, кладовщик успел уже забрать остальные.
Стараясь не шуметь, прячась в тени деревьев, мы потащили яблоки по улице. И пошла работа.
Утром все село сбежалось к усадьбе Матвейчука. Давненько я не видел одновременно столько смеющихся лиц. У Матвейчука за плетнем росло два высоких тополя. И все ветки на обоих этих тополях были усеяны краснобокими яблоками.
— Мичуринский сорт, — со смехом хлопал себя по голенищам сапог какой-то колхозник в зеленой велюровой шляпе. — Вот так урожай у Матвейчука!..
Нам пришлось чуть ли не целую ночь поработать, чтоб вырастить этот урожай. Решающим, так сказать, фактором оказалась организация труда. На заранее приготовленные суровые нитки навязывались петельки, в которые затягивались яблочные корешки. Затем этакая гирлянда из яблок подавалась на дерево и укреплялась на ветках. Дело было организовано, как на конвейере, и могло послужить еще одним примером того, что конвейеризация — передовой метод производства.
Матвейчук и его семья не показывались. Сидели дома, задвинув занавески на окнах. Илья Гордеевич подошел к усадьбе, посмеялся, покачал головой и вдруг ткнул меня кулаком в бок, подмигнул:
— Так ты, говоришь, не корреспондент?
— Нет. Простой трудящийся.
— Брось, брось. Теперь я знаю, откуда ты корреспондент. Из «Перца». Такое выдумать!
— А при чем здесь я?
— Знаем при чем. И все мне теперь понятно. Только одно непонятно — как это за одну ночь можно было сделать? Ведь тут на неделю работы.
Мы живем в трехмерном мире. Все, что мы видим вокруг себя, мы воспринимаем в трех измерениях — вдоль, поперек и вверх. Колхозный сад, в который повел нас с Людой Илья Гордеевич, имел только два измерения — вдоль и вверх. Поперек — отсутствовало. Деревья были плоскими, как листы гербария, какой мы готовили в школе на уроках ботаники. Яблони посадили длинными рядами, а ветви закрепили на шпалерах — проволоках, натянутых между столбами.
Илья Гордеевич показывал: «пепин шафранный», «славянка», «кальвиль снежный».
— А зачем их так растягивать?
— Есть свой расчет. Сад у нас молодой. Если бы его посадить по-обычному, он начал бы плодоносить на десятый год. А пальметта плодоносит на четвертый. Это первое. А второе — так легче с уборкой. Деревья ниже, ветки растянуты. А главное — урожай большой.
Эта полесская бедная земля, о которой, по словам Ильи Гордеевича, была сложена поговорка: «Лісу — хоч бийся, води — хоч мийся, а хліба — хоч плач»,[40] — хорошо родила яблоки.
— Так и хозяйнуем, — сказал Илья Гордеевич. — Льноводство, садоводство, птицеводство.
Садоводство мне понравилось, но вот птицеводство…
Я еще прежде спросил у Оксаны Митрофановны как у специалиста, почему от Киева до Залесья во всех селах держат только леггорнов.
— А где вы их видели? — удивилась Оксана Митрофановна.
— Да везде. Вот хоть и у вас.
— Это не леггорны. Леггорны другие. Эта порода называется «русские белые».
Я подумал, что «русскими белыми» в гражданскую войну называли совсем другую породу.
— А откуда же взялось столько «русских белых»?
— Колхозы разводят. А люди берут цыплят в инкубаторах, яйца под наседок подкладывают. Выгодно. Несутся хорошо. Поэтому другие породы и перевелись.
Мы с Ильей Гордеевичем и Людой зашли на птицеферму. Крупная организация. Пятнадцать тысяч кур, которых обслуживают пять птичниц. Работы хватает. Кормят этих тварей как в санатории — четыре раза в день. Яиц они несут по сто восемьдесят девять штук в год на каждую курицу. Все яйца нужно собрать, за всеми курами нужно убрать, к тому ж у них бывают их сложные куриные болезни, и поэтому их нужно лечить и ублажать. Цыплят кормят крутыми яйцами, творогом, крупами, дают им антибиотики и рыбий жир.
Шумно на этой птицеферме. И очень воняет. В общем, у нас в литейном как-то тише и прохладней.
Возле птицефермы мы встретили председателя колхоза Кирилла Ивановича Филимоненко — младшего брата колхозного кузнеца. Он был совсем непохож на брата — толстый, подвижный, веселый дяденька. Председатель подмигнул Люде, поздоровался с Ильей Гордеевичем, пожал мне руку, сказал:
— Слышал, слышал, как на вербе груши растут, — и радостно сообщил Илье Гордеевичу: — Отказали. Говорят, никому не нужны эти рекламные трюки.
— Я ж предупреждал, — с достоинством отозвался Илья Гордеевич.
Председатель махнул рукой и, не прощаясь, часто и торопливо перебирая ногами, покатился на ферму.
Мы пошли домой. По дороге Илья Гордеевич рассказал, что колхоз имеет свой консервный завод. Овощные консервы и маринованные грибы получаются очень хорошие. Получше, чем на иных государственных заводах. Вот председатель и придумал заказать в Чернигове, в типографии яркие цветные наклейки на консервные банки с такой надписью: «Колхоз имени XVIII партсъезда села Залесье всем своим достоянием отвечает за качество этих консервов».
Илья Гордеевич смущенно покашлял.
— Тут до вас милиционер…
— Какой милиционер?
— Да Михайло. Здешний.
— А где он?
— В холодке. Под грушей вас дожидается.
Люда как-то напряглась и с опаской посмотрела на отца. Яблоки, выросшие в одну ночь на тополе, по-видимому, уже заинтересовали местную милицию. Во всяком случае, я других грехов за собой не чувствовал. А может, это по поводу плаката, появившегося на колхозном коровнике? У входа? Доярка Анна Голобуская, которую Люда спасла во время пожара, оказывается, иногда доливала воду в молоко. И пацаны — еще до моего приезда — повесили у входа в коровник плакат: «Нема надою — доллєм водою».[41] На него никто не обратил внимания, но вот приехало какое-то районное начальство, которое внимательно читает все плакаты, и устроило скандал. Все считают, что и это моих рук дело. Теперь еще долго со всеми сельскими происшествиями будут связывать мое имя.
