Рейчел Джойс - Невероятное паломничество Гарольда Фрая
Он молча подошел к постели Куини. Она повернула голову, взглянула на него зрячим глазом. Гарольд сел рядом — так, чтобы она видела, — и коснулся ее руки. Пальцы у Куини были совсем хрупкие, кожа да кости. Они тихонько согнулись и прикоснулись к его руке. Гарольд улыбнулся.
— Много воды утекло с тех пор, как я нашел тебя в шкафу, — сказал он.
Или просто подумал про себя, но хотел сказать. И вокруг надолго повисла тишина и пустота — пока рука Куини не выскользнула из руки Гарольда, а дыхание замедлилось.
Услышав дребезжание чашек, Гарольд очнулся.
— У вас все хорошо, Генри? — спросила моложавая монахиня, весело врываясь в палату с подносом.
Гарольд перевел взгляд на Куини — она, кажется, задремала.
— Вы не обидитесь, если я откажусь от чая? — спросил Гарольд. — Мне уже пора идти.
И он ушел.
30. Морин и Гарольд
Чья-то согбенная фигура на скамейке съежилась от ветра, словно человек сидел здесь и смотрел на взморье всю свою жизнь. Небо было серым и мрачным, и море тоже было серым и мрачным, и невозможно было сразу сказать, где кончается одно и начинается другое.
Морин помедлила. Ее сердце тяжело ухало в груди. Она подошла к Гарольду и остановилась рядом, почти вплотную. Он не поднял головы и не заговорил с ней. Мягкие отросшие пряди волос касались воротника непромокаемой куртки; Морин до боли захотелось протянуть руку и погладить их.
— Привет, странник, — сказала она. — Можно посидеть с тобой?
Он не ответил, но подобрал полы пиджака и слегка подвинулся, давая ей место. Волны набегали на пляж, разбиваясь белыми бахромчатыми брызгами пены, швыряли на берег мелкие камешки и обломки ракушек и отбегали назад. Начинался прилив.
Морин села на скамейку чуть поодаль.
— Как ты думаешь, эти волны принесло издалека? — спросила она.
Гарольд пожал плечами и покачал головой, словно говоря: «Вопрос, конечно, интересный, но я и в самом деле не знаю». Его профиль показался ей осунувшимся, словно разъеденным немощью. Вокруг глаз залегли синеватые тени. Гарольд опять стал другим. Кажется, он постарел сразу на несколько лет. Ошметки его бороды вызывали жалость.
— Как все прошло? — поинтересовалась Морин. — Ты навестил Куини?
Руки Гарольда были зажаты между колен. Он кивнул, но промолчал.
Морин снова спросила:
— Она знала заранее, что ты придешь именно сегодня? Она обрадовалась?
Он со свистом вздохнул.
— Но ты… виделся с ней?
Гарольд снова кивнул и продолжал кивать некоторое время, словно забыл подать мозгу сигнал отключиться.
— И вы поговорили? Что она тебе сказала? Куини смеялась?
— Смеялась?
— Ну, да… Она обрадовалась?
— Нет… — тихо ответил он. — Она мне ничего не сказала.
— Ничего? В самом деле?
И снова кивки… Его молчаливость была сродни болезни, которая исподволь начала передаваться и Морин. Она подоткнула воротник под самый подбородок. Морин ожидала застать мужа печальным и изнуренным, но его нынешнее поведение, как она решила для себя, объяснялось завершением похода. Это своего рода апатия, высосавшая из человека все жизненные силы.
Морин спросила:
— А как подарки? Понравились?
— Я оставил рюкзак монашкам. Так, наверное, будет лучше…
Гарольд говорил очень спокойно, осторожно балансируя на грани слов, словно понимая, что подвергает себя опасности в любой момент сорваться вниз, в кратер, полный переживаний.
— Не надо мне было вообще браться за это… Нужно было просто отправить письмо. Только письмо, и все. Если бы я ограничился письмом, я мог бы…
Морин ждала, но Гарольд глядел куда-то за горизонт. Кажется, он уже забыл про то, что начал говорить.
— И все же… — вымолвила она. — Мне удивительно… после всех твоих подвигов… Куини ничего тебе не сказала?
Он наконец-то повернулся к ней, и они посмотрели друг другу в глаза. Ни в его лице, ни в голосе не осталось ни капли жизни.
— Она не могла. У нее нет языка.
— Прости, что-что?
Морин ахнула так, что воздух вокруг зазвенел.
— Думаю, ей его вырезали. Вместе с половиной горла и частью позвоночника. Последняя отчаянная попытка спасти ей жизнь не удалась. Ее нельзя прооперировать, потому что у Куини уже не осталось живого места, которое можно оперировать. Опухоль растет прямо из ее лица.
Он снова отвернулся туда, где раскинулось небо, и полуприкрыл глаза, словно отсекая от себя внешний мир, мешавший ему яснее разглядеть очертания некой новой истины.
— Вот почему она никогда не отвечала мне по телефону. Она не может говорить.
Морин тоже глядела на море, пытаясь переварить услышанное. Волны вдали тускло отсвечивали сталью. Ей подумалось, знают ли они, где завершится их долгое путешествие.
Гарольд меж тем начал снова:
— Я не мог остановиться, потому что не находил нужных слов. Я и сразу не нашел их, когда впервые прочитал ее письмо. Морин, я из тех дураков, которые благодарят говорящий будильник. Что я изменил по существу? Как мне только в голову взбрело, что я могу спасти человека — женщину — от смерти?
Гарольдом, казалось, овладела беспощадная всепоглощающая скорбь. Он крепко зажмурил глаза и сидел очень прямо, из его открытого рта неслись беззвучные рыдания.
— Она была такой доброй… Старалась помочь… Я ее подвозил, и каждый раз она приносила мне что-нибудь вкусное на дорожку… Спрашивала, как там Дэвид, и про Кембридж…
Не в силах продолжать, Гарольд затрясся всем телом. Лицо его скривилось, горькие слезы хлынули из глаз и залили ему щеки.
— Ты должна сходить… Тебе надо навестить ее, Mo! Это так несправедливо!
— Знаю.
Морин потянулась к руке Гарольда, безвольно лежавшей на колене, и крепко сжала ее. Она разглядывала его побуревшие пальцы и синие гребешки жилок. Морин знала эту руку, как свою: последние, ни на что не похожие недели не в счет. Она могла бы узнать ее, даже не глядя. Морин не отпускала его руки, пока он рыдал. Постепенно Гарольд успокоился и лишь тихо проливал слезы.
Он признался:
— Пока я шел, я столько всего вспомнил. Оказывается, я многое успел позабыть… И про Дэвида, и про тебя, и про себя. Я даже мать свою вспомнил. От некоторых моментов прошлого у меня делалось тяжело на душе. Но все остальные были такими прекрасными. И мне теперь страшно. Страшно, что однажды придет день — может быть, очень скоро, — когда я все это опять позабуду, и уже навсегда.
Его голос дрогнул, и, вздохнув снова, уже решительнее, Гарольд начал пересказывать свои воспоминания — эпизоды из жизни Дэвида, собранные в один драгоценный альбом жизненных заметок.
— Я не хочу забывать, какая у него была головка, когда он только что родился… И как он спал, пока ты ему пела. Я хочу сохранить все это в памяти.
— Ты и сохранишь, — успокоила его Морин.
Она неловко рассмеялась, чтобы поскорее уйти от этой темы, но по тому, как Гарольд неотрывно смотрел на нее, она поняла, что он еще не до конца выговорился.
— Я не мог вспомнить имя Дэвида! Как я мог его забыть? Мне невыносимо думать, что в один прекрасный день я посмотрю на тебя и не узнаю твоего лица!
В глазах у Морин едко защипало. Она покачала головой.
— С твоей памятью все в порядке, Гарольд. Просто ты очень, очень устал…
Она встретила его взгляд — полностью обнаженный. Они оба не сводили друг с друга глаз, и толща лет вдруг обрушилась с них. Морин вновь увидела перед собой прежнего юношу, когда-то давно отплясывавшего перед ней демонический танец и наполнявшего каждую ее жилку любовной сумятицей. Она быстро заморгала, вытерла глаза… Волны яростно накидывались на берег, отвоевывая себе все новые и новые пространства. Вся эта неистовая энергия, вся эта мощь, бороздящая океаны, качающая на себе парусники и лайнеры, бросалась теперь ей под ноги и умирала, разбиваясь напоследок в мельчайшую пыль.
Морин задумалась, что им обоим предстоит. Теперь не обойтись без регулярных посещений терапевта. Возможны осложнения после простуды, вплоть до воспаления легких. Анализы крови, проверки слуха, зрения… Может быть, предстоят операции и — Господи, помоги! — постепенное выздоровление. А потом неминуемо настанет день, когда один из них останется на свете один. Ее передернуло. Гарольд прав: это невыносимо. Пройти такой немыслимый путь, обрести наконец то, что желал и о чем мечтал, и тут же осознать, что предстоящая потеря неизбежна. Еще она подумала, не отправиться ли им обратно домой через Котсуолд и не остановиться ли там на несколько деньков, или поехать окольным путем через Норфолк. Ей так хотелось снова побывать в Холте… А может, и не стоит. Огромность происшедшего пока не умещалась в ее голове, и Морин на время перестала думать об этом. А волны все набегали, катили, накатывали…
— Хоть бы в один и тот же день, — прошептала Морин.
