Трумен Капоте - Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Хладнокровное убийство
— Но рот им ты не заклеил?
— Нет. Рты мы стали заклеивать позже, после того, как я связал обеих женщин в спальнях. Миссис Клаттер все еще плакала, но в то же время она попросила меня проследить за Диком. Она не доверяла ему, а про меня сказала, что я приличный молодой человек. Я в этом уверена, сказала она, и заставила мне ей пообещать, что я не дам Дику причинить кому-нибудь вред. Я думаю, что на самом деле она имела в виду дочку. Я и сам за нее волновался. Я подозревал, что Дик кое-что замышляет, а мне это было не по душе. Когда я связал миссис Клаттер, само собой, оказалось, что Дик уже притащил девочку в спальню. Она лежала в кровати, а он сидел на краешке и с ней разговаривал. Я это дело пресек; велел ему поискать пока сейф. После того как он ушел, я связал ей ноги вместе, а руки связал за спиной. Потом я накрыл ее, подоткнул покрывало, так что снаружи оставалась только голова. Возле кровати стояло небольшое мягкое кресло, и я решил немного отдохнуть; ноги у меня горели — то по лестнице вверх-вниз, то на коленях ползай. Я спросил Нэнси, есть ли у нее друг. Она сказала: да, есть. Она изо всех сил старалась держаться раскованно и дружелюбно. Она мне очень понравилась. Милая девочка, очень красивая и никакая не испорченная, ничего такого. Она мне о себе довольно много успела рассказать. О школе, о том, что она собирается поступить в университет изучать музыку и искусство. О лошадях. Сказала, что после танцев больше всего любит скакать на лошади, и я ей рассказал, что моя мать была чемпионкой родео.
Еще мы говорили о Дике; понимаете, любопытно мне стало, что он ей нарассказывал. Кажется, она его спросила, почему он занимается такими делами. Грабит людей. Ха, он ей наплел какую-то душещипательную муть — якобы он сирота и рос в приюте, и никто его никогда не любил, и из родни у него была только сестра, которая жила с мужчинами, а они не брали ее замуж. Все время, пока мы говорили, до нас доносилась сумасшедшая беготня снизу. Дик искал сейф. Заглядывал за картины. Простукивал стены. Тук-тук-тук. Словно какой-то психованный дятел. Когда он вернулся, я, просто чтоб уж совсем его опустить, спросил, нашел ли он сейф. Ясное дело, ничего он не нашел, но сказал, что в кухне нашел еще один кошелек. С семью долларами.
Дунц спросил:
— Сколько вы к этому моменту уже находились в доме?
— Около часа.
— А когда вы заклеили жертвам рты?
— Сразу после этого. Начали с миссис Клаттер. Я заставил Дика мне помогать — потому что не хотел оставлять его наедине с девочкой. Я нарезал пластырь длинными полосами, а Дик обмотал ими голову миссис Клаттер, словно мумию. Он спросил ее: «Чего вы все плачете? Вас же никто не трогает», — потом выключил лампу возле ее кровати и сказал: «Спокойной ночи, миссис Клаттер. Спите». Потом, когда мы шли по коридору в комнату Нэнси, он мне сказал: «Сейчас я откупорю эту малышку». А я сказал: «Ага. Только сначала тебе придется меня убить». Кажется, он даже подумал, что ему послышалось. Он сказал: «А тебе-то что? Черт, ну хочешь, тоже вставишь ей потом». Я таких просто презираю — кто не умеет своими сексуальными желаниями управлять. Господи, как я ненавижу такие вещи. Я ему сказал прямо: «Оставь ее в покое, а не то я разбушуюсь». Ух, как ему это не понравилось, но он понял, что сейчас нет времени устраивать тут кровавую драку. Так что он сказал: «Ладно, дружок. Раз тебе не нравится, не будем». В итоге мы так ей рот и не заклеили. Мы погасили свет в коридоре и спустились в подвал.
Перри колеблется. Он задает вопрос, но высказывает его в форме утверждения: «Держу пари, он ни слова не сказал о том, что хотел изнасиловать девочку».
Дьюи подтверждает, что он прав, но добавляет, что если не считать явно скорректированного описания собственного поведения, история Хикока совпадает с тем, что говорит Смит. Детали отличаются, диалоги не идентичны, но в главном оба рассказа — по крайней мере до сих пор — подтверждают друг друга.
— Возможно. Но я знал, что он не скажет про девочку. Готов был поставить последнюю рубашку.
Дунц сказал:
— Перри, я вел счет лампам. По моим подсчетам, после того как вы погасили свет наверху, дом оказался в темноте.
— Правильно. И больше мы свет не зажигали. Только фонарь. Дик нес фонарик, когда мы пошли заклеивать рот мистеру Клаттеру и мальчишке. Прямо перед тем, как я залепил ему рот, мистер Клаттер меня спросил — и это были его последние слова, — как там его жена, все ли с ней в порядке, и я ему сказал, что с ней все прекрасно, она легла спать, и еще сказал, что уже недалеко утро, их обязательно кто-нибудь найдет, и тогда все это: мы с Диком и все остальное — покажется им далеким сном. Я не заговаривал ему зубы. Я на самом деле не хотел причинять ему никакого зла. По-моему, он был очень славным джентльменом. Спокойным, вежливым. Так я думал вплоть до той секунды, когда перерезал ему горло.
Погодите. Я опять забегаю вперед. — Перри хмурится. Он начинает растирать колени; раздается лязг наручников. — Потом, то есть после того, как мы им заклеили рты, мы с Диком отошли в угол обсудить наше положение. Помните, мы же вроде как повздорили. В тот момент меня чуть не тошнило, когда я думал, что когда-то восхищался им, упивался его хвастовством. Я ему сказал: «Ну что, Дик? Колеблешься?» Он не ответил. Я сказал: «Если оставить их в живых, маленьким сроком мы не отделаемся. Десять лет, самое меньшее». Он по-прежнему молчал. В руках у него был нож. Я попросил у него этот нож и сказал: «Ну хорошо, Дик. Пора приступать». Но я не собирался этого делать. Я хотел вызвать его на блеф, заставить его меня отговаривать, заставить его признать, что он притворщик и трус. Видите ли, между нами с Диком что-то было. Я встал на колени около мистера Клаттера, и боль в суставах напомнила мне о том чертовом долларе. Серебряный доллар. Позор. Отвращение. И они еще мне запретили возвращаться в Канзас. Но я не понимал, что я делаю, пока не услышал звук. Как будто кто-то тонет. Крик из-под воды. Я вручил Дику нож и сказал: «Прикончи его. Тебе станет лучше». Дик попытался — или притворился, что пытается. Но у этого человека сил было на десятерых — он наполовину вырвался из веревок, руки у него уже были свободны. Дик запаниковал. Ему хотелось побыстрее слинять. Но я не дал ему уйти. Этот человек все равно умер бы, я знаю, но я не мог его так оставить. Я велел Дику держать фонарь и светить мне, а сам прицелился из ружья. Комната просто взорвалась. Стала голубого цвета. Просто вспыхнула синим. Боже, я не могу понять, почему грохота не было слышно за двадцать миль. Этот грохот звучал в ушах Дьюи, почти оглушал его и заслонял тихий шепчущий голос Смита. Но голос затягивал, извергая поток звуков и образов: Хикок ищет пустую гильзу; спешка, спешка, голова Кеньона в круге света, ропот приглушенной мольбы, потом Хикок снова ползает в поисках стреляной гильзы; комната Нэнси. Нэнси слушает, как сапоги скрипят по деревянной лестнице, поднимаясь к ней. Глаза Нэнси, Нэнси видит, как свет фонарика ищет цель («Она сказала: «О нет! Пожалуйста! Нет! Нет! Нет! Нет! Не надо! О, пожалуйста, не надо! Пожалуйста!» Я передал ружье Дику и сказал ему, что я свою часть сделал. Он прицелился, и она отвернула лицо к стене»); темный коридор, убийцы спешат к последней двери. Возможно, после всего, что она услышала, Бонни благословила их скорый подход.
— Эту последнюю гильзу мы заколебались искать. Дик нашарил ее под кроватью. Потом мы закрыли дверь спальни миссис Клаттер и спустились в кабинет. Мы подождали там, как и тогда, когда только вошли. Глянули сквозь жалюзи, не шныряет ли поблизости работник или еще кто-нибудь, кто мог бы слышать выстрелы. Но все было по-прежнему — ни звука. Только ветер — и еще Дик, который дышал так, словно за ним волки гнались. Тут же, за несколько секунд до того, как мы подбежали к машине и уехали, я решил, что пристрелю Дика. Он много раз повторял, вколачивая в меня эту мысль: никаких свидетелей. И я подумал: он и есть свидетель. Не знаю, что меня остановило. Видит Бог, надо было мне так и сделать. Пристрелить его, сесть в машину и ехать не останавливаясь, пока не окажусь в Мексике. Затеряться там навсегда.
Тишина. Следующие десять миль трое мужчин едут молча.
В молчании Дьюи кроются скорбь и глубокая усталость. Он стремился точно узнать, «что произошло той ночью». Теперь он уже дважды услышал об этом, и две версии были очень похожи, единственное серьезное несоответствие было в том, что Хикок приписывал все четыре убийства Смиту, в то время как Смит говорил, что обеих женщин застрелил Хикок. Но признания, хотя они давали ответы на вопросы как и почему, напрочь разрушали его представления о четком, спланированном преступлении. Убийства были психологическим несчастным случаем, по сути дела, актом безличным; жертвы могли точно так же быть убиты молнией. Если бы не одно отличие: они испытали продолжительный ужас, они страдали. И Дьюи не мог забыть об их страданиях. Тем не менее он мог смотреть на человека, сидевшего рядом с ним, без гнева — пожалуй, даже с некоторым сочувствием — ведь жизнь Перри Смита вовсе не была медом, это были жалкие, уродливые и одинокие скитания от одного миража к другому. Сочувствие Дьюи, однако, было не настолько глубоко, чтобы допустить прощение или снисхождение. Детектив надеялся увидеть Перри и его сообщника на виселице — повешенными спиной к спине. Дунц спросил Смита:
