Григорий Ряжский - Муж, жена и сатана
Они прошли в столовую, обставленную в тяжеловесном стиле румынских шестидесятых, и сели за стол, друг против друга.
— Излагайте, прошу вас, — разрешил старик, произнеся это ни с достаточной вежливостью, ни с открытой неприязнью в голосе — скорей, просто по необходимости случая.
— Мы разыскиваем родственников господина Михайловского… — на мгновенье она запнулась, — вот только, к сожалению, не знаем его имени отчества… того, кто в вашей семье В.А… который был В.А., простите.
— Владимир Андреевич Михайловский мой отец, — довольно сухо произнес старик, — я же сын его, Андрей Владимирович. И с какой целью, позвольте узнать, вы меня разыскиваете, уважаемая? И «вы» это кто? Музей? Отдел рукописей? Архивариус?
— Мы пробуем отыскать информацию касательно некоторых важных единиц хранения.
— А при чем тут мой отец? — таким же не слишком приветливым голосом спросил Михайловский. — Моего отца большевики изгнали с места одновременно с приходом к власти. Луначарский бумагу подмахнул, и его в одночасье выставили за дверь. Бахрушина они к рукам прибрали, посулами своими заморочили, а папу просто вышвырнули на улицу. Надо сказать, дружили они с Алексеем Александровичем и хорошо дружили, папа рассказывал. Да только тот не принадлежал к дворянскому сословью, из купцов, больше мещанского разлива был по их большевистским мерилам. А мы дворяне испокон веков, наш род тянется от боярина Никиты Михайловского-Данилевского, участника Русско-польской войны 1654–1667 годов, первейшего соратника по военной службе князя Семена Андреевича Урусова, такого же, как и наш предок, боярина и воеводы Новгородского. Так что не у меня вам про утраченные экспонаты интересоваться следует, а у господ большевиков. У Зюганова справьтесь, у его людей — какое они культурным ценностям примененье нашли? И куда подевали, коли не содержатся они в гроссбухах ваших. А заодно и про Эрмитаж спросите и про многое еще другое, что эти мерзавцы у собственного народа похитили и на личные унитазы обменяли.
Он поднялся, намекая на окончание аудиенции. Лена тоже встала. Но все же успела озвучить просьбу, хотя и не надеялась на результат.
— Вы меня простите, Андрей Владимирович, но, быть может, все же остался у вас от папы какой-либо семейный архив? Дневники, возможно, вел он, записи какие-то имел. Нам бы это невероятно помогло. Вдруг, паче чаянья, отыщется то, что не можем мы столько лет отыскать.
— Если они и есть у меня, то это, как вы понимаете, личное, — не поддался Леночкиному уговору Андрей Владимирович, — и никакому постороннему ознакомлению не подлежит. — Он сделал рукой жест в направлении коридора. — На этом вынужден откланяться, милейшая… э-э… госпожа Суходрисчева. Жаль, что не сумел оказать помощь вашему музею. Но иначе никак нельзя, так уж заведено: личное не должно предназначаться для посторонних глаз.
Ленка ехала и ревела, держа руль левой рукой — правой утирала глаза салфеткой. Все было плохо. Лёвку они со Шварцманом, можно сказать, обокрали, голову взамен антикварного рыцаря всучили не ту. Чистое кидалово, если по-Мишкиному. К тому же подло обошлись с этой пожилой женщиной, добрейшей душой бессловесной Прасковьей, подставив ее под прямой удар. И, кроме того, Шварцман не желает делать законный возврат, подставляя этим уже саму ее, Ленку, которая, получается, должна теперь просто заткнуться и не возникать. Потому что, как бы она ни отбрехивалась и ни орала на него, призывая к совести, но на Карибы все ж хочется страшно, невозможно просто как. Господи, слова-то какие, если вслушаться — Аруба, Антигуа, Барбадос, Сент-Джеймс, Пуэрто-Рико!
В общем, под ложечкой, как ни старалась она вывернуться перед самой собой, жгло и черт знает как сосало. Лёвка тогда, единственный, кто не испугался, пришел и сказал, можешь на меня рассчитывать, Леночка, не дадим тебе пропасть, если Мишку закроют. А мы что? Кидняк ему устроили со Шварцманом? Гадость, гадость! И этот еще, святоша дворянского разлива, повышенно обидчивый. Для личного пользования у него, понимаешь, и никак по-другому. Мы, говорит, бояре да воеводы, поляков били, и вы тут своим свиным рылом в калашный ряд не суйтесь, плебс. Да если историю отечества нашего многострадального как следует встряхнуть и нормально просеять, еще неизвестно, кто для нее больше сделал: Михайловские эти с Урусовыми какими-то или Суходрищевы, сами по себе и без никого!
Внезапно зажегся красный, и Ленка, не успев вовремя среагировать на светофор, резко ударила по тормозам. Пронзительно заскрипели колодки, машину по инерции протащило еще на несколько метров вперед и, заехав на пешеходный переход, она остановилась как вкопанная. Однако сдавать назад Леночка Суходрищева не стала, вместо этого, не обращая внимания на недовольство пешеходов, выдернула из сумки телефон и стала быстро набирать домашний номер Лёвы Гуглицкого.
29
Дело близилось к вечеру, и как обычно в это время Аделина сидела в Сети. Верней сказать, непосредственного отношения к самой Сети каждодневная переписка ее с Николаем Васильевичем не имела. Буквы появлялись на экране, соответствуя заведенному порядку, по кратчайшему пути, от графической дощечки прямиком к изображению на мониторе. Лёвка носился где-то по торговым делам, пытаясь хотя бы отчасти компенсировать утрату железного человека, и она могла, не отвлекаясь на его сомнительные комментарии, спокойно пообщаться с классиком, вечера без которого все больше и больше становились, если не сказать невыносимыми, то, по крайней мере, едва терпимыми.
Вдруг зазвонил телефон. Аделина сняла трубу, успев бросить в потолок:
— Извините, Николай Васильевич, я отвечу.
— Ради бога простите, это, наверное, Ада? — спросил ее женский голос.
— Да, — ответила она, — это я. С кем я говорю?
— Это Лена Суходрищева, жена Миши Шварцмана. Мы с вами не знакомы, Ада, но думаю, вы о моем существовании знаете.
— Конечно, Леночка, — я в курсе, а что случилось? Лёву ищете? Есть какие-нибудь новости?
Голос замялся.
— Не знаю, как и сказать правильней… Ад, вы ведь Урусова в девичестве, не ошибаюсь?
— Урусова, не ошибаетесь, — удивилась Аделина, — а при чем здесь это, простите?
— Можно заеду, прямо сейчас? — вместо ответа спросила Лена. — Дело общее и довольно срочное.
— Жду вас, — коротко ответила Ада, — приезжайте, — и, поглядев на часы, обратилась к Гоголю: — Николай Васильевич, думаю, у нас с вами есть еще минут сорок. Вы уж не серчайте, неожиданный визит.
То, о чем рассказала ей Лена Суходрищева, пока они пили на кухне заваренный Прасковьей чай, заставило Аделину задуматься. С одной стороны, плохо верилось, что один лишь факт принадлежности ее к урусовскому роду убедит старика допустить их к семейному архиву Михайловских. С другой, — даже если это и произойдет, то снова не факт, что в записках старшего Михайловского обнаружится хотя бы случайный намек на судьбу искомой реликвии. Да и с какой стати Алексей Александрович Бахрушин, если на самом деле именно он являлся владельцем черепа, стал бы распространяться об этой семейной тайне уволенному сотруднику своего музея. Однако это не означало, что пробовать не стоит.
Они поехали к нему на другой день, вдвоем и без предупреждения. Тем более что номера телефона Лена так от старика и не получила.
— Слушаю, — раздался глуховатый старческий голос в домофоне.
— Это княгиня Аделина Юрьевна Урусова, — безмятежным голосом произнесла Адка, — я бы хотела поговорить с вами, князь, если это возможно.
Заранее она не готовилась. И слова эти, что вылетели из нее против любого плана, образовались сами по себе, в последнюю секунду. Однако именно они и явились пропуском в дом старика.
— Открываю, — проговорил голос после короткого замешательства, и замок произвел нужный щелчок.
— Снова вы? — пасмурно спросил он, увидев перед собой Суходрищеву, — все, что посчитал нужным, я уже вам сообщил, милейшая. — И перевел на Аду вопросительный взгляд.
— Аделина Урусова это я, князь, — пропустив мимо ушей первые слова Михайловского, представилась Гуглицкая. — Вы позволите нам войти?
Старик, видно, взвесил ситуацию и коротким кивком головы разрешил, отступив шаг назад.
— Мы надолго вас не задержим, Андрей Владимирович, — сразу перешла к делу Аделина. — Просто милейшая Елена сочла возможным попытаться преодолеть ваше недоверье к ней, испросив моего участья в деле, каковое и мне самой представляется бесспорно значимым. — По глазам хозяина квартиры Адка поняла, что витиеватый слог, каким она обратилась к старику, вкупе со спокойной деловитостью, которой она сама от себя не ожидала, пробили брешь в настороженном недоверии Михайловского. Только бы это не оказалось бесполезным! Хотя, если откровенно, Аделина Юрьевна чувствовала сейчас, что просто отрабатывает номер, последний, чтобы закрыть тему и поставить точку в деле спасения души классика. Раз нет черепа, то, значит, не судьба классику улететь на небеса; зато есть с кем проводить потрясающие вечера. Жаль, невозможно факультатив свой втащить, не поверят мальчики и девочки, скажут, крыша у училки окончательно поехала на почве усиленной слабости к литературе.
