Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы
— Берегитесь Руты, она в последнее время начала писать рассказы, так она может написать о вас тоже и украсть у вас ваши истории.
А Эйтан вдруг улыбнулся и сказал:
— Почему бы тебе не почитать нам что-нибудь, Рута?
И я не просто обалдела: он говорил тем же тоном и в том же стиле, что мой первый муж.
Я принесла свою тетрадь и прочла им рассказ о древнем человеке, который написала для Неты, и все воодушевились и сказали: «Надо напечатать!» И тогда я прочла им — с небольшими изменениями — также историю об одном парне из поселка, которого отец привел в публичный дом, и Эйтан опять сказал, как будто наслаждаясь вернувшейся к нему способностью произносить мое имя:
— Рута, ты должна писать еще.
Глава тридцать вторая
Доказательство
Зеев Тавори не следил за женой, не доискивался и не проверял. Когда правда открылась, она открылась помимо его намерения или желания. Только случай привел его к месту, где находились его жена и ее любовник. Но случайность случая не меняет сути дела. Он отправился тогда в соседний лес, чтобы высмотреть какой-нибудь мертвый дуб, который можно было бы срубить на дрова. Закончив со своим делом, он вдруг услышал громкие крики соек — те крики, которыми эти птицы созывают сородичей на сборища, на празднества или по тревоге. Им овладело любопытство. Он пошел дальше в глубь леса и, пройдя метров двести, услышал человеческие голоса — мужской и женский.
Он бесшумно приблизился к прогалине и увидел там пару, которая предавалась любовным занятиям на одеяле, расстеленном на траве. Мужчина лежал на спине, а женщина — с того места, где он стоял, он видел ее со спины — сидела на нем. Они терлись, как мельничные жернова: ее бедра, верхний жернов, были прижаты к его бедрам, и двигались по ним как по нижнему жернову. Ее затылок скрывал его лицо. Но одеяло Зеев узнал тотчас, потому что это было то вышитое одеяло, которое мать послала ему в телеге. И сапоги мужчины — сапоги из Стамбула, подобных которым не было во всем поселке, — тоже были там. Стояли рядом с одеялом и ждали с терпением слуг, которые ничего не видят, но все знают.
Зеева удивила не только открывшаяся ему картина, но и собственная реакция, точнее — ее отсутствие. Именно потому, что он был такой сильный, решительный и задиристый и никогда не медлил, если нужно было занести кулак или палку, — именно поэтому он не мог понять, почему сейчас во всем его теле разлилась такая пугающая слабость. Он отступил, какое-то мгновенье постоял за деревом, а потом начал очень тихо и очень осторожно продвигаться большими кругами, чтобы убедиться, действительно ли это его жена. В тот момент, когда он увидел ее профиль и уже не мог защититься от правды с помощью незнания или сомнения, Рут наклонилась вперед, спрятала лицо в шее Нахума и обняла его, а когда она выпрямилась, чтобы вдохнуть, Нахум протянул ласковую руку и погладил ее груди с той нежностью, которая указывала на любовь, насчитывавшую уже столько времени, что она успела создать свой язык и свой мир.
Эта картина потрясла Зеева до глубины души. И в то же время в ней было что-то красивое и влекущее — наверно, потому, что эти двое выглядели совсем как женщина и ребенок, играющие в поле. Женщина, его жена, с ее ростом, с ее широкими плечами и бедрами, с ее набухшей грудью и уже немного выдавшимся животом, и ребенок — Нахум Натан, его сосед и друг, со своими тонкими руками, с гладкой кожей, с телом, на котором ничто еще не оставило следов. С телом, которое с детства не знало тяжелой работы, не огрубело и не зарубцевалось, не получало и не наносило ударов.
И тут произошло нечто устрашившее Зеева еще больше. Рут повернула голову в его сторону, и ему показалось, что она задержала свой взгляд на нем. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что она не может видеть его, что она только смотрит в ту сторону, где он стоит. Но до того как он это понял, в эти считанные секунды, он был уверен, что она видит его и знает, что он видит ее, — и его тело застыло от страха. Он, который с детства знавал тяжкий труд, раздавал и получал удары, знал, как пнуть сапогом атакующую собаку, смять руками затылок вора и дать пощечину оскорбившему человеку, — именно он не знал сейчас, что делать. Его кости и мышцы, не понимая этой душевной слабости, умоляли о приказе. А его душа — ее покинули все силы, как вода покидает треснувшую бочку. Он закрыл глаза и замкнул в них эту ужасную картину, надеясь, что она не перейдет из них в его память, потому что оттуда он уже не сможет ее вырвать.
Секунду он стоял так, застыв, а потом Рут повернула голову к Нахуму, и тогда Зееву удалось отвернуться и броситься прочь. Его ноги все шли и отдаляли его от страшного места, но прежде чем деревья окончательно заслонили обоих, он еще раз повернулся и бросил на них последний взгляд. И совсем неожиданно, почти пугающим образом, увиденное пробудило в нем тоску и любовь к жене, которую он никогда не видел такой. И столь же странным образом тело Нахума пробудило в нем какое-то едва ощутимое возбуждение, какого он никогда не испытывал. И это так усилило его гнев, что он понял, что ошибался, что давно подозревал их обоих, что его спокойные ночи были бессонными, а его сны не были снами, что вот уже месяцы он мается на своей постели и видит именно эти картины, и не в душе, не в мозгу, не сведенным животом, не сжатыми пальцами, а внутри глазных яблок, чьи зрительные нервы обезумели настолько, что рисуют на зрачках образы, приходящие изнутри, а не снаружи. Образы, которые повторяются снова и снова, пока не вырываются наружу и становятся реальными.
Он ускорил шаги. Его окаменевшее сердце колотилось, а тело ослабело так, что чуть ли не парило над землей и почти падало в ее выбоины. Он помнил, что твердил ему отец во все дни его детства и юности и повторил в свадебную ночь, когда он вышел из спальни и увидел, что тот сидит во дворе, курит трубку и потягивает шнапс из бутылки: мужчина, который позволяет другим вторгнуться в свои владения, мужчина, на лошадь которого садятся, не спросив разрешения, с чьим оружием играют, за чьим столом домашние начинают есть до него, о котором соседи говорят у него за спиной, с которым чужие ведут себя так, будто они его друзья, — такой мужчина должен объявить войну и силой утвердить законы и навязать факты. Тем более мужчина, жена которого спит с другим мужчиной. Он должен отомстить, преподать урок, сделать больно, наказать. Но не сейчас, сказал он себе. Не в эту минуту. Сначала он должен вернуть и умножить свои силы.
2Осенним днем тысяча девятьсот тридцатого года, того самого, когда у нас в поселке покончили самоубийством двое мужчин, Зеев отправился в тот барак, который тогда служил поселковой синагогой, отпраздновать вместе с другими праздник Шавуот. Там он увидел Нахума Натана, который на удивление хорошо танцевал, топоча в своих стамбульских сапогах, и развлекал присутствующих приятными мелодиями сефардских молитв. Зеев почувствовал, что он уже «не властен над духом своим»[121]. Он незаметно выбрался из синагоги, а прийдя домой, свернул сначала к складу рабочих инструментов во дворе, взял там большую пилу и только затем вошел в дом. Рут, которая покинула синагогу в тот миг, когда заметила, что он уходит, и вошла в дом за несколько секунд до него, сделала вид, что занята чем-то на кухне. Она увидела, что он свернул в их спальню, и испугалась. Выражение его лица, походка, пила в руке — все это побудило ее поспешить за ним.
Зеев рывком сдернул оба матраца с их супружеской кровати — той самой, что была соединена из двух кроватей, его и ее, которые были у них в родительских домах, оперся на доски левым коленом, сунул зубчатое лезвие пилы в тонкую щель между ними, стиснул зубы и несколькими сильными, точными движениями распилил первую соединительную доску, тут же продвинул пилу по щели к следующей доске и распилил ее тоже.
— Что ты делаешь? Что ты делаешь, Зеев?
— То, что надо было сделать уже в ту первую ночь.
Еще несколько движений пилы, и он рассек также третью доску и окончательно отделил кровати друг от друга. Одну половину он подтолкнул к стене и бросил на нее один матрац, а другую половину и второй матрац подхватил на руки и понес прочь из спальни. Он шел вслепую, натыкаясь на ходу на стулья, расталкивая их, срывая плечом висевшие на стене картинки, волоча за собой упавший с окна занавес.
Выбравшись из дома, он направился прямиком к сараю, поставил там вторую кровать, бросил на нее свой матрац, потом вернулся в дом, подошел к жене, вплотную приблизил к ней свое лицо и прошипел:
— Теперь я буду спать в сарае! Не с тобой!
— Почему, Зеев? Почему?
— Ты знаешь почему, и я тоже знаю.
И так оно стало. Каждый вечер с наступлением темноты он уходил в сарай и каждое утро, еще до восхода солнца, возвращался в дом, чтобы никто его не заметил. Но он знал, и Рут знала, и Нахум Натан, который подкрадывался, подслушивал и подсматривал, тоже знал. Знал и понимал, что и он должен что-то сделать, прежде чем придет большая беда.
