Стив Дьюно - Собака, которая спустилась с холма. Незабываемая история Лу, лучшего друга и героя
— Да, тебе очень повезло.
Каждую ночь мы засыпали, и Лу тоже; у него был тяжелый сон, он просыпался среди ночи и начинал звать меня, заранее страшась позора недержания. Если я успевал вовремя, все было в порядке, но если я опаздывал, он смотрел на меня виновато, как проигравший. Я поднимал его, убирал, потом проводил с ним еще какое-то время во дворе, поддерживая, пока он смотрел на луну и следил за опоссумом, поселившимся в гараже у соседей. Слышать его Лу не мог, зато запах чуял отлично. Он смотрел на меня, улыбался и всем своим видом говорил: «Эх, давно надо было изловить этого пакостника!» После этого мы возвращались в дом, он устраивался на своем матрасе, я садился рядом, клал голову ему на грудь и слушал, как бьется сердце. Он всю жизнь жил с легкими шумами, но это ни на чем не сказалось, его сердце билось до последнего, как часы.
Его грудь поднималась и опускалась. Поднимала и опускала меня. Наконец, я чмокал его в нос или шлепал по заднице и шел спать.
Он занимал очень важное место. Я ощущал это. Без него там будет пустота. Я не знал, смогу ли ее заполнить.
До него никто не мог этого сделать. Ни женщина, ни работа, ни какая-то высшая цель. Только эта собака. Он был псом, о котором я мечтал с детства. Псом, который нужен каждому мальчишке, — преданный защитник с чистым сердцем, супергерой. Он был моим краеугольным камнем.
Я видел фильм про пса, который сражался с кабанами, волками, быками. Он был лучшим, и хозяин души в нем не чаял. Но было ясно, чем все закончится задолго до того, как на экране появился бешеный волк. Я смотрел, и у меня наворачивались на глаза слезы.
Пес не мог помочь себе сам. Это должен был сделать человек.
На следующее утро я позвонил в клинику и сказал, что привезу Лу после обеда. Никто больше не мог этого сделать. Только я сам. Но час спустя я не выдержал и все отменил.
Доктор Филлипс сказал, что подождет, пока я не решу, что время пришло.
— Он не сдается, — сказал я с гордостью, но под этой гордостью скрывался страх.
— Он пережил котов, болонок, всех больших собак, кого я знаю, и даже некоторых лошадей. Но теперь его время пришло, и он это знает, и вы тоже.
— Я почувствовал это вчера ночью.
— Хорошо. Тогда дадите знать, как будете готовы. Мы ведь тоже его любим, поймите. Я тысячу раз делал эти уколы, но сейчас… В каком-то смысле это будет как в первый.
— Спасибо, доктор.
Шестого июня Лу исполнилось шестнадцать лет. Ходить он уже не мог, но с каким аппетитом он съел свой мясной торт. Он наслаждался каждым кусочком, не подпустил Флавио и близко. Даже сейчас он был готов отстаивать свои права до конца.
Ночь прошла плохо. Он скулил, я пришел к нему, вынес во двор помочиться, потом занес обратно. Я лежал с ним и слушал его натужное, прерывистое дыхание. Я думал, что он умрет прямо сейчас, но он жил. Он заснул, а я остался рядом. Я хотел, чтобы он умер сейчас, в моих объятиях, но он отказывался уходить. Этот пес не сдавался. Я пробыл с ним до утра, глядя, как он перебирает лапами, гоняясь за белкой во сне.
Еще одна плохая ночь. Ему вновь было трудно дышать. Отказывали внутренние органы. Он был похож на мальчишку, который набирает воздуха, чтобы нырнуть. Я любил его. Я слишком с этим затянул. Я пытался понять, как чувствует себя родитель, на глазах у которого умирает ребенок, как может он после этого жить… работать, есть, шутить, холить в кино. Было ли это похоже на то, что я ощущал сейчас?
Я позвонил и записался на девятое число.
Последняя ночь Лу. Ему не хватало дыхания. Все остальные уже легли. Мы хотели остаться вдвоем.
Я кормил его печеньем, он грыз его, когда удавалось вздохнуть. Я думал о том, сколько вдохов мы делаем за свою жизнь, как мало ценим каждый из них. Я лежал рядом с ним и считал. Теперь каждый его вдох и выдох я пытался запомнить.
Он прижался ко мне. Я положил ладонь ему на грудную клетку и чувствовал напряжение там, внутри. Потом я заснул, и мне снилось, что мы снова в горах, Лу скачет на фоне бездонного неба, и пахнет морем, полынью и пылью, и чем-то горелым. Я ощущал этот вкус во рту и бежал по тропинке, чтобы спрятаться за раскидистым дубом, я был уверен, что Лу меня все равно найдет. Я прислушивался и ждал.
Я проснулся внезапно, оттого, что он лизал мне руку. Медленно, сухим, шершавым языком.
— Я задремал.
— Ру-у.
— Мне снилось, как ты встретил змею. Помнишь змею?
— Рур-ру.
— Я так тебя люблю, Лу.
— Р-р-р.
— Прости, что я так затянул. Я думал, ты сам мне скажешь, когда будет пора.
Он посмотрел на меня, его глаза на исхудавшей морде казались огромными. Это был его особый, пронизывающий взгляд, как будто он пытался проникнуть в самую суть, скрытую под трехмерной картинкой.
Я чесал ему живот, считал вдохи и вспоминал отца Флинна, священника из церкви Святой Троицы, куда я ходил в детстве по воскресеньям. Для детей там в девять утра служили мессу. На скамьях было полно ребятишек, они смеялись, надували пузыри из жвачки, сестра Игнашес патрулировала проход и следила за порядком, суровая, как дракон.
В конце службы отец Флинн разрешал нам поднимать руки и задавать вопросы про Бога, или по Библии, или о чем угодно еще. Для нас это был повод привлечь к себе внимание, посмешить друзей. Но он относился к нам с добротой, не то что злобный бульдог в проходе.
Пару раз она дергала меня за уши, когда я спрашивал что-то вроде: «А какой был размер обуви у Иисуса?» или «Состоял ли он в профсоюзе плотников?» Я был тот еще шутник, но как-то раз я посмотрел фильм про собаку, тот самый, где она погибает в конце, и захотел задать вопрос всерьез.
— Святой отец, а собаки попадают в рай?
Сестра Игнашес устремилась к моему уху, но отец Флинн ей не позволил:
— Не надо. По-моему, он не смеется.
Она уселась рядом, чтобы понаблюдать за мной, но я и впрямь не шутил. Я хотел знать, почему пес, который тысячу раз рисковал жизнью, защищал тебя, смешил, никогда не бросал в беле, — почему такой пес не может оказаться в раю? Я хотел знать, что это будет за место, если там не будет никого, кроме людей: ни собак, ни лошадей, ни кошек, ни деревьев, ни орлов, ни рыб в океане… и даже самих океанов не будет тоже. Всего этого я не спросил, но я думал об этом, и, по-моему, он это знал.
— В Библии говорится, что в рай попадут только те, у кого есть душа. Ты веришь, что у собак есть душа, Стивен?
— Конечно. А вы?
Он улыбнулся. Сестра Игнашес вцепилась мне в ухо.
— Моя собака в этом не сомневается. И у Исайи сказано, что волк возляжет с ягненком, а леопард с козленком, и телец, лев и орел будут вместе, и всех их поведет за собой ребенок, и они не причинят зла никому на священной горе, потому что вся земля будет полна знанием о Господе, как море полно водой. Я думаю, это звучит многообещающе.
— Так собаки попадают в рай?
— Я не могу себе представить рай без них, Стивен.
Девятое июня, понедельник, утро. Он провел остаток ночи без приключений. Молодчина, Лу.
Никки взяла выходной. Мы какое-то время побыли с Лу, вынесли его во двор, чтобы он мог там обнюхать все, что захочет. Стоять он уже не мог, артрит причинял ему невыносимую боль. Он как следует помочился, потом сделал все остальное – крепко, одной «порцией» – и с гордостью посмотрел на меня.
— Хороший мальчик. Пойдем домой. Есть хочешь? — Я вздохнул.
Это слово он знал хорошо. Для него оно было как пицца или конфета для ребенка, или Диснейленд.
Уши встали торчком, он облизнулся, в глазах вспыхнул огонек. Еда – это святое. Ешь даже через боль, таков собачий закон.
Я вытащил из холодильника стейк и бросил на разогретую сковородку, чтобы мясо дало сок. Лу в своей комнатке-убежище изо всех сил пытался встать, но не мог. Облизываясь и подергивая ушами, он наблюдал, как я готовлю его последний обед.
Запах жареного мяса наполнил дом. Зашла Никки.
— Чеснок?
— Конечно. Он любит чеснок.
Мы добавили зубчик, я перевернул стейк другой стороной. Лу царапал свой настил и ворчал от нетерпения. Еда – это священное право. Он хотел есть.
Одна минута с каждой стороны, чтобы мясо прогрелось, но внутри оставалось сочным, сырым.
— Смотри, — сказал я.
Запах поднял его на ноги. Пища, чудо, объединявшее собак и людей в незапамятные времена. Волки подкрадывались к человеческим поселениям, чтобы красть объедки, а мальчик взирал в темноту, греясь у костра, и видел, как в ночи вспыхивают глаза, придвигаясь все ближе, как светлячки на огонь, отчаянно стремясь к чему-то недостижимому, готовые на любой пакт, любой договор, если это будет означать сытость. Готов за еду на все, навсегда.
Мальчик направился в ночь, с куском мяса в руке, в ту сторону, где светились огоньки. Для волка аромат пищи оказался сильнее страха, самая лучшая приманка, обещавшая лучшее будущее. Самый тощий из волков отважился первым и вышел на запах. Мальчик швырнул ему мясо, и волк съел его, и, забыв обо всем и не слушая, что там кричит мать от костра, эти двое впервые увидели друг друга по-настоящему. Это был священный союз.
