Не суди по оперению - Брисби Зои

Своего будущего мужа она встретила на вечеринке, организованной общими друзьями. История вполне обычная, но от этого не менее прекрасная.

– Вы замужем? – спросил он ни с того ни с сего.

– Нет.

– Тем лучше. Это избавит меня от необходимости драться на дуэли. Фехтую я плохо, а мушкетов в наши дни не найти. Через год мы поженимся.

Ее развеселила такая самоуверенность, и она над ним посмеялась. Через полгода они сыграли свадьбу.

Он был архитектором. Ей нравилось думать, что они своими профессиями помогали людям рождаться и иметь крышу над головой.

У них было трое детей. Все приемные. Леони предпочла исправлять чужие ошибки. Она воспитала их в любви и уважении. Все трое выросли хорошими людьми, и она гордилась этим. Она растила их, вдохновляясь примером своих родителей. Ее приемная мать была одновременно домохозяйкой и художницей. Мамины картины сопровождали Леони все ее детство. А любовь к жизни и свободомыслие придало приемной дочери уверенность в себе, которой ей так не хватало.

Она испытывала глубочайшее отвращение к любой форме несправедливости. Вышла на улицы в мае 1968 года. Активно работала в различных ассоциациях и интересовалась политикой.

Слова лились и лились, но в конце концов их поток иссяк. Наступила тишина, необходимая каждому из них, чтобы осмыслить только что услышанное.

Слушая исповедь Леони, Алекс заметил, как много было общего у матери и дочери. Одни и те же свойства характера, требования, убеждения. Увидев сияющие глаза Максин, он догадался, что она думала о том же самом.

61

«Беззвучный крик тоски» [60] наполнял теперь палату. Эта строчка из Превера преследовала Алекса. Как он мог столь точно описать то, что здесь происходило? Все молчали. Все трое были слишком поглощены своими мыслями, слишком старались делать вид, что все хорошо. Слова нарушили бы волшебную атмосферу, в которой время исчезло.

Максин эта встреча, которой она так страшилась, принесла облегчение. Однако радуясь ей, она чувствовала себя эгоисткой, так как знала, что должна будет опять оставить свою дочь. Жизнь, как и болезнь, бывает иногда очень сурова. И не надо тянуть время. Она терпеть не могла душераздирающие прощания и хотела расстаться быстро и спокойно. Зачем обрекать свою дочь на лишние страдания.

Как ни странно, Максин вспомнила слова из песни Далиды [61]: «Да, я хочу умереть на сцене, с искрящейся душой, умереть легко, на последнем свидании». Ее сцена – больничная кровать с белыми накрахмаленными простынями, но душа у нее искрится. Из серой и блеклой она, окрашиваясь разными оттенками, превратилась в сияющую всеми цветами радуги. И у нее, Максин, случилось даже не одно, а два последних свидания, с Алексом и с Леони.

Ей несказанно повезло встретить их на своем пути. Круг замкнулся. Необходимо было расстаться с молодыми в здравом уме. Так, по крайней мере, она будет окружена двумя любящими людьми и здесь, и там, где, как она надеялась, ее уже ждали. Хотя при мысли о расставании с Леони и Алексом сердце ее разрывалось, она утешалась, думая, что они позаботятся друг о друге.

Алекс чувствовал, что происходит в душе у Максин. Они уже стали достаточно близки, чтобы он был способен это понять. Совместный побег создает прочные связи между людьми. Алекс выразительно посмотрел на Максин, и она грустно улыбнулась в ответ.

– Мне пора прощаться с вами.

Алекс подался вперед и вцепился в спинку кровати.

– Еще не время, Максин.

Она пожала плечами.

– Вам надо побороться. Врач сказал, что сделают анализы…

– Я прекрасно знаю, что со мной. И не нуждаюсь в том, чтобы какой-то тип в белом халате это подтвердил.

Она легла на спину и скрестила руки на груди на манер средневековых надгробных статуй. Потом, приняв благообразный вид, закрыла глаза.

Воцарилась тишина. Леони едва сдерживала глухие рыдания и готова была броситься обнимать мать, которую она наконец-то узнала. Однако Алекс аккуратно, но твердо удержал ее за руку и наклонился к старой даме.

– Что это, позвольте спросить, вы делаете? Думаете, вы фараон, что ли? Я не готов бальзамировать ваше тело. Я, конечно, понимал, что вы старая, но не представлял, до какой степени!

Максин открыла сверкающие гневом глаза и уселась со стремительностью, поразительной для человека, отдавшего богу душу. А затем со всего маху треснула Алекса по плечу.

– Я не старая, а винтажная! И, как все винтажное, я вхожу в моду.

– Или выходите из нее.

Алекс получил еще одну затрещину. А на лице Максин появился легкий румянец.

– Я не дряхлая, а старинная. И, как все старинное, я редкая и ценная.

– Или разбитая.

– Разбитое можно склеить.

– Рад это слышать от вас.

Максин промолчала, видя довольно улыбающегося Алекса. Она нахмурила брови, а потом весело расхохоталась. Ученик превзошел учителя.

Леони молча присутствовала при этой странной перепалке. Она не все поняла, но увидев, что Максин обрела силы, успокоилась. Может, она-таки успеет узнать поближе свою мать?

Врач вошел в палату без стука. Впрочем, он, возможно, и постучал, но никто не услышал. Это был высокий и худой мужчина, с осунувшимся и почти серым лицом. Алекс уже видел его раньше, но из-за опасного состояния Максин не разглядел внимательно. Обнаружив, что он выглядит усталым или даже больным, Алекс пришел в замешательство. Разве врач не должен быть живой рекламой своей больницы? Он бы доверял больше эскулапу атлетического телосложения, розовощекому, белозубому и аккуратно причесанному. Тогда как этот, казалось, встал в три часа ночи и сунул пальцы в розетку, чтобы проснуться. А Алекс хотел, чтобы у Максин было только все самое лучшее.

Врач оглядел палату и сфокусировал взгляд на старой даме. Он медленно пошел к ней торжественным шагом, словно собирался объявить плохую новость. Его тяжелые шаги по сероватому липучему линолеуму раздавались столь ритмично, что молодой человек вздрогнул. Из кармана его халата выглядывали очки. Подслеповатый врач. Не зря Алекс отнесся к нему с недоверием. Он хотел идеального врача, который принесет только хорошие новости.

Врач достал очки, водрузил их на кончик носа и прокашлялся:

– Мадам…

– Максин, – перебила она его.

Он поправил очки.

– Как вам будет угодно. Максин, Вы попали к нам после обморока…

– Не тратьте попусту слова! Я прекрасно знаю, что вы скажете.

– Не уверен.

Она в удивлении широко открыла глаза. На мгновение они схлестнулись взглядами, не собираясь сдаваться.

Максин взорвалась:

– Если у вас белый халат и трубка на шее, по-вашему, вы лучше меня знаете, что со мной?

Максин кипятилась, глаза ее метали молнии. Она грозно направила палец в сторону врача:

– Вам про меня не известно ничего: ни кем я была, ни кто я есть, ни кем буду. Вы еще не ощущали предвестия немощи. Для вас я лишь набор симптомов. Максимум – интересный случай. На худой конец – обуза, которую сбагривают, прописав паллиатив. Вы мните себя Богом, запрещая мне умереть достойно и по убеждению, потому что это напоминает вам, что вы смертны. Вы тоже станете старым и больным, и ваш Гиппократ вам не поможет!

Врач выдержал удар с иронией во взгляде. Он повернулся к Алексу:

– Ваша бабушка всегда так себя ведет?

– Она мне не бабушка, – ответил молодой человек, подмигнув. – Она моя сестра.

Врач в недоумении пожал плечами. Пережитое потрясение, судя по всему, оказалось сильнее, чем он предполагал. Надо будет попросить зайти к ним коллегу психиатра.

Он приготовился сообщить официальным тоном результаты анализов, когда вдруг перехватил взгляд, которым обменивались старая дама и молодой человек. Врач поразился, сколько в нем было нежности, соучастия и доверия. Глубокая привязанность, видимо, объединявшая их, тронула его сильнее, чем он ожидал.