Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав
Коль мы заговорили на эту довольно интимную тему, то, как понимаю, тут никак не избежать и личных откровений. То есть придется хоть вкратце рассказать, кем была для меня моя бабушка. Рожденная в канун века двадцатого, воспитание от своих родителей получила она в традициях века уходящего, то есть девятнадцатого. Отсюда и ее несколько нелепое по отношению к дням сегодняшним восприятие иного, противного ее естеству мира. Имея предков по материнской линии из выслужившихся провинциальных дворян, то есть получивших свое дворянство за служебное рвение и, как тогда писали «непорочную службу», и шутки ради никогда не причисляла себя к числу российской элиты. Но из числа многих наших знакомых ее выделяло некое благородство не только в осанке и манерах, но сверх того ощущалась чистота нравственная, редкое в наши дни всепрощение и неподдельная доброта, каким-то непонятным образом уживающаяся в ней с порой чрезмерной строгостью и самопожертвованием во имя ближнего.
С другой стороны, мне до сих пор непонятно, за что судьба уготовила именно ей череду едва ли не библейских испытаний. Среди них были многолетние поездки по Ямальской тундре вслед за мужем, возглавлявшим геодезические экспедиции; затем долгое ожидание его с фронта, а потом из лагеря, куда он попал, как и большинство сограждан, по известной антинародной статье. И наконец, ранний уход из жизни всех мужчин нашей семьи, когда мне, подростку, пришлось оставаться за старшего. Но при этом она осталась неисправимой оптимисткой; критически, но не более того, воспринимала все исходящие сверху решения крестьянско-рабочей партии, однако служила, именно служила, а не работала в должности учительницы русского языка и твердо верила в свое предназначение, обладая столь редким в наши дни качеством — любить и уважать своих учеников.
Все последние годы своей жизни она пыталась поровну делить это чувство меж нами, внуками, оставшимися под ее духовной опекой, несмотря на неоднократные протесты нашей мамы, женщины, достаточно суровой и решительной. Между двумя женщинами, живущими под одной крышей, почти всегда устанавливаются довольно непростые отношения, и еще в детские годы мне пришлось осознать, насколько хрупок семейный мир при отсутствии в нем мужчины. Женская бескомпромиссность тех времен как следствие мрачной социалистической эпохи, а может, наличие довольно схожих характеров делало их во многом схожими, но в то же время отличными в житейских мелочах и привычках, отношении к нам, детям. Не вдаваясь в подробности, скажу, что меня, как старшего внука, бабушка несколько выделяла и, что называется, вела по жизни, насколько у нее хватало сил до последних своих дней.
По сути дела, она была единственным на свете человеком, которому я был по-настоящему дорог. И сейчас, даже будучи при смерти, она испытывала неловкость тем, что доставляла ряд неудобств своей неподвижностью, воспринимая хлопоты вокруг нее как проявление ненужного внимания и заботы. Она и этот мир покидала неспешно, как прожила все эти долгие годы, даже как бы степенно, без излишней суеты, зная, что выполнила все или почти все предназначенное ей свыше. Нет более грустного зрелища, чем осознавая собственную беспомощность, наблюдать за угасанием до боли любимого тобой человека. И хотя четко понимаешь естественность и неизбежность происходящего, когда, рассуждая логически, смерть должна принести избавление от забот и страданий, но при этом вряд ли кто из нас оказывается готов к расставанию с любимым человеком, которого все близкие обожали, боготворили и не представляли себе, как смогут остаться без ежедневного с ним общения. Тем более все мы поголовно не готовы к своей собственной смерти, сколько бы ни думали о ней.
Что скрывать, и я оказался в числе многих, не сумевших найти в себе силы достойно встретить прощание со скорым уходом любимой бабушки. Мало того, порой мне даже хотелось, чтоб оно произошло как можно скорее, тем самым избавив ее от лишних мучений, стыда, унижения, испытываемого ей из-за собственной беспомощности. Тем более не верилось в чудо выздоровления, сколько бы ни говорили о нем сердобольные соседи и невесть откуда объявившиеся знакомые доброхоты, поскольку она сама хотела скорейшего конца и сколь ни тяжело, но я вынужден был смириться с этим последним ее желанием.
Файл-фабула второй, опять жe грустный
Человек, будучи полон сил и жизненных устремлений, эгоистичен по природе своей, а потому уверен, будто бы способен в корне изменить не только ту или иную ситуацию, но и поменять законы природы, были бы на то возможности и средства… И он слепо верит в исполнение едва ли не всех своих желаний, забывая, а чаще всего и не думая о том, что исполненные желания могут впоследствии обернуться против него самого. Не загадывай невыполнимое, ибо оно противно воле Божией, сказал кто-то из мудрецов.
Неоднократно приходилось мне наблюдать, как близкие или малознакомые мне люди, у кого на пороге вдруг возникал в неурочный час призрак смерти, буквально менялись на глазах, становясь абсолютно непохожими на себя прежних. С ними происходило что-то непонятное и жутко-неописуемое, что трудно передать словами, а тем более связно описать на бумаге. В них вдруг пробуждалось раздражение, легко переходящее в злость, граничащую с безумием. Злость не на самих себя, оказавшихся не в состоянии помочь ему чем-то, а на того, кто готовился на их глазах перейти в мир иной и доживал на земле свои последние минуты. Они привыкли, что он, столько лет проживший рядом, легко мог решить их многочисленные проблемы, оградить от неприятностей, подбодрить добрым словом, взять на себя часть забот. А теперь… они оставались без его помощи и заступничества, что никак не желали принимать. А потому всеми силами пытались отодвинуть смерть хоть на день, на час, на мгновение, словно эта малость могла что-то исправить, решить раз и навсегда что-то важное и неотвратимое. Получалось, будто бы именно умирающий виноват во всех грозящих им бедах, и если бы он захотел, то прожил бы еще сколько-то лет, неся им радость и умиротворение.
Если поначалу сердобольная родня обращалась к страдальцу голосами вкрадчивыми, почти елейными, с лаской и придыханием, пытаясь уговорами отогнать несчастье, то вскоре тон окружающих становился сочувственно-укоризненным, переходящим во вздохи, аханья, заклинания, мол, да как же такое могло случиться и за что на них обрушилась кара Господня…
А уж потом, значительно позднее, когда смерть все решительнее начинала сковывать движения и даже мысли своего избранника и дыхание его становилось сиплым и ему все труднее было противостоять надвигающейся темноте, любой начинал понимать, что дни несчастного сочтены и лучше ему уже вряд ли станет. И тогда скопившаяся среди близких ему людей злоба то Ли на смерть, то ли необратимость происходящего выплескивалась разом наружу, грозя затопить все вокруг. Не смея обвинить в случившемся себя, они находили единственного виновника — умирающего!
Почему? Не знаю. Может, так они злились не на него, а на явившуюся смерть, пытаясь злобой своей, а иногда и руганью отпугнуть ее? Так поступают, насколько мне известно, шаманы, прогоняющие духов завываниями и бешеной пляской. И нередки случаи, когда давно смирившийся с собственной участью человек принимался успокаивать родных и близких, тратя на то последние силы.
И я, вероятно, мало чем отличался от тех людей, что не верили в смерть, не желали отпускать близкого им человека из своего круга. Мне, как и прочим, хотелось верить если не в чудо, то хотя бы пусть в краткое, но продление жизни самого дорогого и близкого мне человека, чтоб еще раз увидеть лучистую бабушкину улыбку, ощутить на своей руке ее легкое поглаживание морщинистой натруженной ладони. Но в глазах навещающих ее время от времени врачей читался раз за разом холодный, безжалостный, не оставляющий надежды приговор. И ни один из ученых эскулапов, видавших сотни, а может, и тысячи подобных смертей, хотя бы из чувства сострадания не произнес, не дал и намека на что-то утешительное и обнадеживающее. Каждый из них, словно передавая эстафету смерти, чуть опустив голову, не глядя мне в глаза, обычно разводил руками или же сухо пожимал плечами, что на их эскулаповом языке означало: «Сами все видите и понимаете… Крепитесь…»
