Галина Щербакова - Анатомия развода
Глупая, недобрая статья, а запомнилась. И почему-то по неведомым законам памяти пришла сейчас. Разве то, что у Нины перед глазами, похоже на тот фильм? Рассказать Алене, та ухохочется: «Я падшая, тетя Нина, падшая! Давайте я это напишу в паспорте». В том-то и дело, все нынче не так… Ту грешницу жалеть надо было, а Алена сама хоть кого пожалеет. И еще неизвестно, кто кому нужнее. Куня - ей, или она - Куне. А может, и Мите?
То, что Алена и Митя где-то там разговаривают, а дома он молчит, все-таки плохо.
Надо все выяснить. И Нина поехала к Куне.
Куня и Алена лепили громадные, как свиные уши, вареники с картошкой. Им было весело, и Нине стало завидно.
– Включайтесь в процесс, - сказала Алена.
– Почему они такие большие?
– Ну, - засмеялась Алена. - Вы, тетя Нина, не понимаете смысла вареника. Его же сначала интересно обкусать по кромочке, а уж потом… - И добавила: - Я замуж выйду - ух как буду готовить!
– А что, уже есть за кого? - осторожно спросила Нина.
– Добра! - фыркнула Алена.
– А я тут тебя с нашим Митей видела, - соврала Нина и покраснела оттого, что соврала, и ударение на «нашем» сделала.
– Где? - прямо глядя ей в глаза, спросила Алена и сама же спасла совсем растерявшуюся Нину. - Не видели вы меня, тетя Нина, не врите. Дашка видела. И настучала…
– Просто сказала.
– Не просто. Она меня подозревает, - Алена хохотнула. - Очень мне это нравится… Если я на седьмом месяце могу мужика увести из стойла, значит, со мной все в порядке!
Надо было видеть лица Куни и Нины. Раньше бы сказали: их оторопь взяла. Теперь так не говорят. А жаль. Хорошее слово кануло.
Алена посмотрела на одну, на другую, покачала головой и как-то печально сказала:
– Ну зачем же вы так про меня? Нужен он мне, если он сейчас и себе не нужен? Просто я катализатор. Я единственный человек в окружении вашего Митьки, с кем ему охота поговорить. Потому что я говорю правду, а вы все говорите то, что надо… Ему противен институт, и я его побуждаю послать сие заведение к такой-то маме. Потому что нет ничего отвратительней делать всю жизнь не то, что хочется. Надо разводиться с опостылевшей работой, как с нелюбимым мужиком. Да что вы закаменели? Ну, прописи это, прописи… Надо уметь бросать, надо уметь начинать, надо быть свободным хотя бы в самом себе…
Они обе молчали. Вся их жизнь подчинялась другим правилам. Свободны в себе? А как это? Как? Ушей-вареников уже было больше, чем стола.
– Пойду делиться, - сказала Алена. - Ваша коммуналка сроду таких не едала. Такие, теть Нин, тут живут копеечники.
Она ушла, а они с Куней сели на краешки стульев и посмотрели друг на друга.
– Как это у них легко, - вздохнула Нина. - Взял и бросил коту под хвост три курса…
– Кто тебе сказал, что легко? - спросила Куня. - А вот насчет - надо уметь… это не она придумала. - Тихим, каким-то даже не своим голосом, будто слова возникали перед ней по мере надобности, Куня сказала: - Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться…
– Лишаться, - эхом повторила Нина. - С этим у нас с тобой все в порядке, да? Когда-то я целую курсовую посвятила этому письму Толстого.
– Она у меня сохранилась, - похвастала Куня. - Ты хорошо думала в молодости…
– Имеется в виду, что сейчас я дура, - горько заключила Нина и пошла мыть руки.
…Она разводилась с Дашкиным отцом за два года до серебряной свадьбы. Это имело успех у суда.
Нина смотрела на человека, сидящего рядом с ней, и чувствовала страшное: проваливающееся в преисподнюю или куда там еще прошлое. Все уходило, и она оставалась без прожитой жизни, нагой и беспомощной, как новорожденная. Как же она могла относиться к сделавшему ее калекой человеку?
Она его ненавидела.
Он же улыбался. Он сказал, что виноват с головы до ног. Чистосердечно так признался. В углу зала сидела мадам. Когда кончился суд, Женька радостный подошел к Нине: «Видишь, как все легко и просто». Потом сообразил, что ему надо в другую сторону. И хоть Нина была ни жива, ни мертва от всей этой процедуры, она заметила, как что-то полыхнуло в его глазах: то ли жалость, то ли сомнение, короче, нечто такое, что заставило его остановиться. И даже судья, собирая бумаги, не без интереса наблюдала, как обернулся в проходе разводящийся, и, может, подумала о судебной ошибке?
Нина осталась жить без прошлого…
Даже воплощенное столь зримо в свекрови, оно все равно перестало существовать.
Дашка, четырнадцатилетняя акселератка, взяла над матерью шефство, как тимуровец над инвалидом воины.
С отцом она продолжала дружить. Ей даже чем-то нравилась ситуация. Свидания с ним в скверах, театрах… Видимо, он ее и научил «маму беречь». И это ей тоже нравилось. Ответственность за инвалида.
Куня знала, что никогда больше не пойдет к трем домам на пригорке. Все. Точка. Хотелось другого - неожиданной встречи в тесноте, лицом к лицу, когда некуда свернуть,
– Здравствуй, Сергей Ннкифорович! - скажет она ему.
– Куня, голубушка! - ответит он ей.
– Как здоровье Вити после операции гланд? - спросит она его.
– Откуда ты знаешь про операцию? - воскликнет он.
– Я все знаю, - ответит Куня. - Эх ты, Сереженька! - И тут сама по себе возникнет в тесноте пустота, и ока шагнет в нее и пойдет по ней, как по коридору, а он останется, потому что для него-то выхода не будет.
А тут Алена вдруг сказала ей:
– Я и забыла! К вам приходил какой-то солидный мужчина.
Клещами она тащила из девчонки: какой из себя, и е чем одет, и росту какого, и глаза, глаза какого цвета?
– Понятия не имею, - отбивалась Алена. - Я его секунду видела. Нет вас - и все.
Он! - решила Куня. Мало ли что было. Она придумала ему длительную заграничную командировку, благо повторяли многосерийку про Штирлица. И хоть Куне не нравилось, что из шпионов делают героев, - какие герои, если у них вся работа па вранье и обмане? - в случае с Сереженькой шпионаж Куня реабилитировала.
А вдруг и он много лет где-то там… А когда наконец приехал, то и пришел сразу. Придумается же такая чушь!
Все очень скоро разъяснилось. Приходил Кунин однокурсник. Он овдовел, переехал в Москву к дочери и пришел.
Хороший, положительный человек, ничего не спрашивал, все сразу узнал…
– Внучка, значит, - твердо сказал он, глядя на Алену. - А ты, видать, тоже вдовствуешь… - оглядев комнату и не найдя мужских предметов, заключил он. Потом увидел портрет Нины: - Дочь, значит. Отдельно, значит, живет. А беременная внучка - у тебя. Понятно… Комнату не хотите упустить.
Куня и Алена молчали, только поглядывали друг на друга, когда чужой дядька рассказывал им их жизнь как по писаному. А тот говорил дальше. Покойный муж твой был, видать, небольшой человек, если оставил тебя в восьмиметровке. Не пробойный. И сама ты такая. Видно…
