Михаил Гиголашвили - Чертово колесо
— Он почти мокрый, зачем ты запихал его в пакет? Чтобы сопрел? — прервала его воспоминания Анка. — Давай высушим его в духовке! Там он быстро высохнет.
— Давай, — согласился Художник.
Они высыпали кокнар на противень и сунули в плиту. Включили самый малый огонь. Вернулись к столу. Анка потянулась за сигаретами.
— Знаешь, кто умер?
— Кто? — испугался Художник.
— Манана. Помнишь ее? Курчавая такая, со мной в ЛТП была, с ворами все время путалась... Вчера хоронили. Передозировка. Помнишь, как она о своем здоровье заботилась? В день по пять раз ханкой кололась — а леденцов боялась: «Леденцы, — говорила, — на эссенции делают, для печени плохо!» Таблетки глотала пачками — а яйца из холодильника не ела: «Несвежие!» Гашиша выкурила тонну, а к орехам не прикасалась: «От них, — говорила, — зубы цвет теряют!» Представляешь? На кодеине сидела годами — шкурки с помидоров счищала: «Для желудка нехорошо!» А как она, бедная, мучилась, чтобы уколоться! У нее же в конце концов все вены сгорели. Раз — никогда не забуду — прихожу к ней за лекарством и вижу, как она, полуголая, вся в крови, ревет, извивается на кушетке, кричит, тут же ее сын плачет, а какой-то фраер пытается попасть ей в вену. Двадцать проколов сделал, а попасть не сумел, пока я не помогла...
Тут Анка насторожилась, повела ноздрями и со словами:
— Дым!.. Дым! — бросилась на кухню и завопила оттуда: — Пожар!
Выскочив за ней, Художник увидел, что из плиты — сзади, снизу, с боков — полыхает пламя. Не растерявшись, он схватил ведро, которое всегда держал набранным, кое-как распахнул ногой духовку и плеснул внутрь водой. Кокнар, шипя, погас. Пламя исчезло. Густо повалил дым.
Со двора закричали соседи. Художник кинулся к окну:
— Ничего, пирожки сгорели! В духовке грели пирожки, — потом тряпкой выволок противень и стал уныло рассматривать черную дымящуюся массу. Вода бежала из плиты во все стороны.
— Какие мы идиоты! Кокнар же раньше варили в растворителе, а растворитель — горючий, — наконец сообразил Художник.
Анка ворошила угли:
— Что теперь делать будем? Это разве годится? Говорила я тебе, зря ты его в пакете мариновал! Вот растворитель и не выветрился.
Они начали кое-как убирать воду. Анка, стоя с грязной тряпкой в руке, вдруг сказала с горечью:
— Тошно жить... Я проклинаю тот день, когда мне в первый раз сделали морфий! Ты же помнишь, какая я была девочка с бантами... На музыку ходила, на танцы... Надоело! Не могу больше, устала!
— Бросить надо.
— Как бросить?! — взвыла она. — Не могу! Сколько раз пробовала — не могу!
— Ладно. Нашла время. Давай лучше сольем воду с кокнара.
И Художник потащил противень к унитазу.
— Что теперь с ним делать? — спросил он, когда под слитой жидкостью обнажилась бурая масса.
— А черт его знает! Выкинуть жалко.
За этим занятием застал их Тугуши. Удивленно переступая через лужи, прижимая к груди растворитель, он ошеломленно слушал рассказ о том, как загорелся злополучный третьяк.
— Ничего, растворитель унесет всю грязь... — храбро сказал он, но, присмотревшись к кокнару, по-детски удивился: — Ух ты, какой он черный!
— Да, — покачал головой Художник, который ходил от порезанных картин к плите и обратно. — Весь обугленный. Стоит вообще с ним возиться? Плохой день сегодня. Может, сходим выпьем где-нибудь? На фуникулер поедем.
— Какой фуникулер? Я что, зря за растворителем бегал?.. Еле у мастеров в профилактике достал. Ничего, на пару заходов хватит, — бодро ответил Тугуши, пересыпал кокнар в тазик, залил растворителем и поставил на огонь.
— Отойдите! Не дай Бог взорвется еще! — попросил Художник, которому вовсе не улыбалось после погрома, пожара и потопа пережить взрыв.
— Ты бы лучше сигарету изо рта вынул, — огрызнулся Тугуши.
Через некоторое время они заглянули в бурлящий тазик.
— Чернота...
— Уголь варим, — с унынием проговорила Анка.
— Ничего, ангидрид все почистит, — бодрился Тугуши, вывалил дымящуюся массу в грязное полотенце и стал выжимать ее, обжигаясь и бранясь.
Следующий этап тоже не принес особых надежд — отжатая жидкость оказалась того же пепельно-черного цвета, что и сгоревший кокнар. Фильтровать раствор тоже было трудно — густая маслянистая масса не проходила сквозь ватный тампон, забивала его.
Когда, наконец, варево кое-как «дозрело», все трое стали молча смотреть на серую жидкость.
— Ну, кто рискнет? — наконец спросила Анка.
Тугуши озабоченно хмурился.
— Цвет что-то не того вышел... — пробормотал он сконфуженно. — А! — махнул он рукой. — Вытаскивай два куба!
Анка вытянула жидкость и сделала ему укол, а потом с волнением уставилась в его лицо. Он тоже озабоченно смотрел перед собой. Потом сделал вдох и выдох.
— Ну, что?.. — в два голоса спросили Художник и Анка.
— Ничего...
— Как ничего?
— Так. Ничего... Ну, может быть, словно кто-то по спине рукой провел, — сказал Тугуши. — И все. Даже закурить не тянет.
— Неправда! Ты порозовел немного! — воскликнула Анка. — Давай пузырь! — И она вколола себе три куба. Закурила сигарету.
Увидев это, Художник с хлюпаньем высосал из рюмки все, что там оставалось, хотя Анка успела предупредить его:
— Не надо! Ничего не дает. Вода!
— Но ты же закурила сигарету!
И с этими словами Художник вкатил в себя вязкую жидкость. Убедившись в справедливости Анкиных слов, он понуро положил шприц на стол.
— Да, укололись называется... — кусая губы, Анка терла руку. — Еще и подкинуть может. Засеки время — если кинет, то через полчаса.
Вяло поубирав тазики, они покорно уселись ждать. Первым, минут через двадцать, забеспокоился Тугуши:
— Что-то холодно стало... Знобит. Одеяло есть?
Не успел Художник полезть в шкаф, как Тугуши свалился на кушетку, подтянув колени к животу, и стал крупно дрожать всем телом.
— Все, началось... Значит, скоро и у меня... — обреченно смотрела на него Анка.
И действительно, ее уже начинало трясти. Она сжалась в клубок на полу и попросила что-нибудь накинуть. Пока Художник соображал, что бы ей дать, она натянула на себя половой коврик. Тут и Художник почувствовал волну смертельного холода, от которой задрожали и затряслись все мышцы и кости. Зубы стали биться друг о друга, как затвор винтовки. Нестерпимый холод жег изнутри и снаружи.
— Подкинуло, бля...
— Говорили же... пройдет...
— Ох, умираю, плохо...
— Вот он, горелый кокнар...
Их трясло все сильней. Тугуши заполз под матрас и бился под ним. Анка дрожала на полу, поверх коврика натянув на себя еще и тряпки, которыми они вытирали воду. Художник выволок из шкафа грязные простыни и замотался в них. Все в голос стонали.
