Александра Стрельникова - ТАСС не уполномочен заявить…
Новое поколение росло в условиях дикого капитализма, почему-то названного рыночной экономикой. И в поклонении золотому тельцу. И отчуждение молодых друг от друга во многом берет свое начало именно от расслоения в государстве, произошедшем за то время, пока они взрослели.
В обществе неравных возможностей, где побеждает не самый умный, не самый способный и не самый талантливый, выживает сильнейший. Но общество, в котором выживает только сильнейший, не может служить образцом для подражания. Потому что это общество, которое живет по закону джунглей…
И если вам не пришлось осваивать целину или принимать участие в ударных комсомольских стройках, то это вовсе не обозначает, что этого в истории нашего комсомола не было.
Даже если вы ездили своим курсом всего лишь на уборку картошки… Или принимали участие в «Добровольных народных дружинах», или не принимали… Или даже — не были эмжековкой или эмжековцем… Или всего лишь, как комсомолка, участвовали в вечерах институтской самодеятельности… Или — выпускали студенческую стенную газету на первом курсе. Или просто тихо и безропотно были влюблены в (сероглазого?) секретаря комсомольской организации вашей школы, а потом, уже безумно и страстно — в (кареглазого?) секретаря факультета… Вы всё равно были причастны. Потому что комсомол — это всегда наша молодость. И памятью мы всегда будем возвращаться туда снова и снова. И когда мы услышим вдруг взрывную мелодию и эти слова:
Яростный строй гитар.
Яростный стройотряд.
Словно степной пожар
Песен костры горят…
…мы обязательно что-то вспомним. Как он играл тогда на гитаре, как пел, как смотрел на вас, и какие слова говорил, когда вы сидели рядом с ним у костра. Тогда… А, может быть, вы и сейчас вместе, потому что именно та комсомольская студенческая юность вас и соединила на всю жизнь?
А стройотряды уходят дальше.
А строй гитары не терпит фальши.
И наш словесный максимализм
Проверит время, проверит жизнь…
Так что же плохого было в комсомоле? Если даже, помнится, шли разговоры о том, чтобы комсомольский возраст с 28-ми лет продлить до 30-ти? Кому и почему помешал ВЛКСМ? Кто ответит сегодня — всё же, почему?)
И танки в ракурсе Кремля
Те августовские кадры 91-го Аристарх с Ларисой смотрели с замиранием сердца по телевизору в Оттаве: нескончаемое «Лебединое озеро», танки напротив Собора Василия Блаженного и Спасской башни Кремля, баррикады на московских улицах, сожженный троллейбус… Толпа у Белого дома. И человек на танке, размахивающий листом бумаги с отпечатанным на ней текстом…
А еще — это приземление самолета из Фороса в московском аэропорту. «Приземление» — в буквальном и переносном смысле. И на заднем плане — перепуганная женщина с ребенком на трапе. Просто пожилая женщина. Просто бабушка, так инстинктивно боящаяся за свою внучку. А почему же, вдруг, на заднем, когда до этого всё время так хотелось быть на переднем? Демонстрировать наряды, поучать менторским тоном первой леди, бесконечно мелькая на телеэкране, давать советы…
Да потому что не к месту всё это уже было. И просто — высочайшей степени бестактность, когда всех граждан страны призывали еще немного потерпеть с пустым холодильником на кухне в ожидании «отдельной квартиры», а дети уже падали в голодные обмороки в школе. Тоже, между прочим, чьи-то внуки и внучки…
Когда уже сегодня, двадцать лет спустя, политологи, экономисты и журналисты задаются вопросом: а что же всё-таки был этот ГКЧП — путч или попытка избежать распада большой страны — не находится однозначного ответа. Но в одной телевизионной передаче, посвященной двадцатилетию этого печального события, более 80 процентов участников интерактивного опроса сказали, что сегодня они поддержали бы ГКЧП, хотя в момент тех событий были не на его стороне…
Большое видится на расстоянии? Да что там временной промежуток в 20 лет для истории! Мгновение. Но два десятка лет из жизни конкретного человека — совсем иное. А если она, эта жизнь, по тревожному звонку демографов начинает сжиматься, как шагреневая кожа, то тогда зачем всё это было? Вот именно: зачем, если всё делалось, вроде, для нашего блага?
Но прежде шоковых гайдаровских терапий, призывавших нас затянуть пояса потуже уже после неудавшейся перестройки, чубайсовских приватизаций, «черных вторников», деноминаций рубля, инфляций, под своими руинами окончательно похоронивших денежные вклады наших обманутых и законопослушных сограждан, была еще и Беловежская пуща. Точнее, ее «Беловежское Соглашение», подписанное 8-го декабря 1991 года в Белоруссии.
Но до этого, как известно (теперь тоже уже из новейшей истории) 17 марта того же года был проведен референдум о сохранении Союза Социалистических Республик (за сохранение Союза высказались 79,5 % принявших участие в голосовании).
Однако, несмотря на это: «8 декабря 1991 г. в Белоруссии в селе Вискули главами государств и правительств трёх союзных республик: Борисом Ельциным и Геннадием Бурбулисом (РСФСР), Станиславом Шушкевичем и Вячеславом Кебичем (БССР), Леонидом Кравчуком и Витольдом Фокиным (УССР) было подписано так называемое „Беловежское соглашение“ о прекращении существования Союза ССР и создании Содружества независимых государств (СНГ)».
Сей документ гласил, что «Союз ССР как объект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».
21 декабря 1991 года к Соглашению присоединились Азербайджан, Армения, Казахстан, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан.
* * *Почему-то у автора этих строк до рокового 91-го словосочетание «Беловежская пуща», ассоциировалось с очень нежной, напевной мелодией Александры Пахмутовой на слова Николая Добронравова. Песню исполнял солист Большого детского хора необыкновенно красивым голоском, звучавшим как хрустальный колокольчик:
Заповедный напев, заповедная даль.
Свет хрустальной зари,
свет, над миром встающий.
Мне понятна твоя вековая печаль,
Беловежская пуща, Беловежская пуща…
Ничего не могу поделать с собой, но сегодня, когда случайно вдруг услышу эту прекрасную, жизнеутверждающую песню, искренне, без ложного пафоса, посвященную малой Родине, являвшейся, меж тем, частью нашей единой, общей и бескрайней, сжимается сердце. Но не от той солнечной печали, которая разлита в песне. Та печаль была светла. Эта, сегодняшняя — нет. Потому что в теперешней жизни в ней отчетливо слышится колокол, который прозвонил по всем нам.
А когда я слышу вот эти сроки: «Дети зубров твоих не хотят вымирать, Беловежская пуща, Беловежская пуща», у меня мороз идет по коже. Потому что я физически ощущаю тот «беловежский хлопок», который завалил не только зубра, но и колосса, который вдруг оказался на глиняных ногах…
Как там в пословице: «одним махом сто душ побивахом, а прочих не считахом».
Впрочем, за два прошедших десятилетия многое уже подсчитано. И это ужасает. Потому что это был, в числе прочего, и выстрел по будущему с хрустальным голоском. Образно говоря, по «большому детскому хору», в котором мы сегодня многих голосов не досчитались. Из-за абортов, детской смертности, минимальных пособий малышам и их мамам, минимальных зарплат и пенсий, ставящих человеческую жизнь на грань то ли выживания, то ли вымирания. А дети — это будущее. Так что же нам дала эта новая геополитическая реальность? И зачем нужны были такие жертвы?
Такой странный сон
Лариса сидела в «Корреспондентском пункте» и просматривала газеты. И еще — ждала Аристарха, который возвращался из двухдневной командировки в Торонто. Он уже находился в Оттаве и где-то в течение часа должен был быть на месте.
И вдруг женщину кольнуло: да, ведь, ей Мишель сегодня приснился! Она даже проснулась от неожиданности. А потом просто заспала, забыла этот сон. И вот сейчас вдруг вспомнила. Так явно и так ярко: она стоит на морском берегу, ослепленная солнцем. На пристани — красивый, белый теплоход. А на палубе, так близко от нее — Мишель. Он так хорошо улыбается и приглашает ее подняться к нему по трапу.
Она тоже улыбается ему. Но не поднимается. Что-то удерживает ее на берегу. И она вдруг понимает, что просто не может сдвинуться с места. И ясно осознает причину: женщина, которую она не видит, но которая стоит тут же, где-то рядом, среди других людей на пристани, буквально пригвоздила ее к месту своим взглядом. Потому что она ненавидит Ларису. Потому что именно она, невидимая, но такая осязаемая незнакомка, хочет стоять сейчас рядом с Мишелем, но мужчина зовет не ее, а Ларису…
— Какой странный сон, — вздохнула журналистка.
И рука ее автоматически потянулась к записной книжке. Но открывать ее она не стала. Женщина сначала набрала свой московский домашний номер телефона. Но там никто не ответил. Лариса позвонила на дачу. И там — молчание. Журналистка теперь часто, волнуясь, звонила домой. Заканчивался октябрь 91-го. Лариса находилась с мужем в Канаде уже семь месяцев.
