Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя
С тех пор Анюта забыла, что такое душевный покой, то и дело накатывали на нее беспричинные тоска и тревога. Если б ей сказали, что это тоже любовь, она бы возмутилась. Она прочла столько романов и о любви знала все. Конечно, влюбленные много страдают и мучаются, но эти страдания обязательно вознаграждаются радостью и счастьем. У нее же все было не так. На другой день она весь вечер таскала воду из реки, поливала огород. Устала, присела на берегу, и тут же стали думы одолевать, все грустные, нерадостные. Ярко светило и не собиралось угасать летнее солнце, и вдруг вместе с его лучами сквозь густую листву ракитки хлынул дождик. Быстро прошумел и умчался. Анюта смотрела и смеялась — вот чудо-то! Этот дождик с солнцем как будто окатил ее с ног до головы беспричинной радостью. Быстро и весело уносилась маленькая речка, временами превращаясь в ручеек. На мелководье ручеек журчал и пузырился, мельтешили на его поверхности солнечные блики. С его течение умчались и Анютины тяжелые думы.
Скоро она перестала дивиться таким быстрым и непонятным переменам в своем настроении. А причина была в том, что душа ее проснулась от спячки, ожила. Раньше она и не знала, что такое — живая душа. А теперь, едва глаза откроет, уже радуется, то ли летнему солнечному утру, то ли неизвестно чему. Потом погрустит, попечалится, тоже непонятно о чем, и за любой работой мечтает. Хорошо, что их с Машей поставили в телятник. С телятами жизнь намного легче стала, только убраться, да покормить малышей, и руки уже не ныли по ночам. В субботу Анюта примчалась с телятника на час раньше обычного. Крестный вытопил баню. Вымылась, достала приготовленное платье, уложила чуть влажные волосы венком на голове. Потом подумала — и скрутила узлом на затылке.
Мать только порог переступила и остолбенела от изумления. Было чему удивиться. Анюта даже не заметила ее появления, глядя в зеркальце, старательно мазала губы и брови постным маслом.
— Мам, понюхай, не пахнет от меня телятами? — на ходу спрашивала, убегая.
— Телятами — нет, а ландышем вовсю, — улыбнулась мамка.
— Ой, это тоже плохо, расстроилась Анюта, полсклянки вылила на себя, а все равно этот коровий дух не отобьешь.
По дороге в клуб собралась целая толпа. В Прилепах присоединился к ним Васька-сосед с ребятами. Ваську забирали в армию, а после армии он домой возвращаться не собирался. В то время Анюта тоже не сомневалась, что рано или поздно уедет обязательно. И посмеивалась, когда Настя то и дело примеривалась к соседу как к хорошему жениху для крестницы:
— Парень работный, у матери голова не болит ни за дрова, ни за сено, учительнице забор загородил, копейку заработал, тебе повезет, Нюрка, если он тебе достанется.
— Работный, работный! — передразнивала Анюта. — У вас других и похвал нету, нескладеха он и дичок.
— Не говоркой, — соглашалась крестная, — и не надо, мужик должен работать руками, а не языком.
Васька не пропускал ни одних танцев ни в Козловке, ни в Мокром, но весь вечер только светил глазищами из угла да подпирал столбики на крыльце. Хороший парень, но уж больно свой, обыкновенный, думала с улыбкой Анюта, глядя в сутулую спину своего жениха.
Завидя первые хаты, немного отстали от толпы. Анюта сняла тапочки, Маша ботинки, переобулись в выходные туфли. Что бы она делала без Любаши: туфли были чуть великоваты, зато с перепоночками и блестящими пуговками, ничего, с ноги не сваливались. Обычно Анюта ходила в клуб кино посмотреть или за компанию с девчонками, а в эту субботу летела именно на танцы, и душа горела! На ступеньках крыльца на мгновение ослепла и оглохла от волнения — вот сейчас, может быть, увидит его, своего незнакомца. Но, переступив порог, она не стала таращить глаза по сторонам и выглядывать его. Вошла степенно, села на лавку у стены, огляделась. Народу — ступить негде, больше чужие. Дня не проходило, чтобы не пригнали новую партию рабочих и студентов на дорогу. Городские завели новую моду: они не плясали, как местные, в кругу, а кружились парочками под патефон. Девчонкам очень нравилось это плавное кружение, надоело все под гармошку и под балалайку. Но деревенские привычки то и дело брали верх, ударяла гармошка, и все сходились в круг поплясать. Или приходил Сеня дрыновский со своей балалайкой. Девки любили слушать, как складно он тренькает и наперебой «страдали» под его балалайку.
Студенты Анюте очень понравились, а Маша с Зинкой говорили: воображалистые очень, особенно девчата. Да, было немного. С первого же вечера они вели себя в клубе как дома, шутили, озорничали. И оттого что на них были устремлены десятки жадных глаз, студенты особенно громко переговаривались, заглушая патефон, и веселье их было чуть наигранным. Но скоро хозяева и гости привыкли друг к другу, перемешались и все пошло по-другому. Парни танцевали с деревенскими девчонками и даже выходили в круг и пели частушки.
Анюту пригласил один калужский парень, Саша. Нежно и осторожно обнял, повел в вальсе и вкрадчиво нашептывал на ухо:
— Никак не могу вспомнить, кого вы мне напоминаете, Аня? Знаете артистку Серову?
Кто же ее не знал, эту артистку? Анюта смотрела в лоб своему говорливому кавалеру, но не видела его. Когда она шла в клуб, то ни на минуту не сомневалась, что сегодня же встретит своего незнакомца в синей рубашке. Поэтому разочарование было оглушительным, клуб опустел, танцующая, шумная молодежь превратилась в безликую толпу. Ей захотелось тут же повернуться и сбежать домой. Но она саму себя тут же отругала: какая нетерпеливая, вынь ей да положь, сегодня же, сию минуту, а может быть, его отряд в Мокром. А козловские девчата говорили, что некоторые студенты в клуб не ходят, а устраивают свои вечеринки в школе. Анюта набралась терпения и стала ждать. Не может такого быть, чтобы люди жили в соседних деревнях и ни разу не повстречались.
Тут взыграла гармошка и задавила патефон. Сеня-балалаечник тоже в углу побренькивал. Быстро образовался круг, и стали по очереди в него влетать дубровские, козловские и прилеповские девки, наперебой — кто кого перепоет, кто кого перепляшет. Дощатый пол гремел и жалобно ухал под каблуками.
— Проломите половицы, кобылы! — кричал Сережка-Удаленок. — До чего здоровы девки в Козлах.
И тоже выскочил в круг и пропел разухабистую частушку, он только такие и знал. За эту частушку козловские девки хлестали его по спине косынками, и Удаленок спасался от них на крыльце. Студенты хохотали над этим представлением, кто от души, а кто с насмешкой. И Анюте стыдно было перед чужими за каждую «скоромную» частушку: ладно когда сами с собой озорничают, но перед городскими постеснялись бы.
Прав был Удаленок: по сравнению с лихими козловскими девками, дубровские девушки умели себя на людях держать, в круг не врывались, а вплывали, и припевочки запевали любовные, грустные. Вслед за Верочкой Никуленковой, лучшей песельницей, пошла Маша, потом Катя Краюшкина. Настала очередь Анюты, стали ее подталкивать в круг. Еще недавно она бы ни за что не решилась, забилась бы в угол, на лавку. А тут вдруг, не долго думая, перебросила косынку через плечо, повернулась на каблуках и легко вошла в круг. Припевочку выбрала одну из самых своих любимых. Ей нравились грустные, «жизненные» песни и частушки, такие, чтоб все сердечко выболело.
Отшумели в поле ветры,
Отлетали комары,
Отходил Ванька к Танюшке,
Отскрипели сапоги.
Ее чистый голосок прозвенел, как стеклянный. Напоследок Анюта мелко подробила каблучками и полетела из круга. С колотящимся сердцем, гордая своей смелостью, присела на лавку, поймала Васькин взгляд. И тут же его глаза воровато убежали в сторону.
Домой возвращались после полуночи. Катя Краюшкина, дурачась и перевирая слова, громко распевала: «когда на зорьку ушибнуло, я возверталася домой». Катюхе уже двадцать пять лет, а по виду она совсем девчонка и бегает с ними на танцы. Бабы ее жалеют и поговаривают, что скорей всего не видать Катьке жениха и останется она из-за войны в вековушках. Но Анюте не верилось, уж больно хорош у Кати веселый и беззаботный характер.
Вот уже и до поворота дошли, дрыновские простились и отправились в свою деревеньку. Долго слышался голосок Сенькиной балалайки и «страдания» дрыновских девчонок.
Ох, от страданья от лихого,
Нет лекарства никакого.
Дрыновка деревня бедная, у них нет ни одной гармошки. Но Сенька-балалаечник стоит любого гармониста. Крестный как его нахваливал: это же самородок, сам от себя научился и на гармошке играть, и на балалайке, на чем хочешь сыграет, даже на расческе и до слез доведет, такие раз в сто лет родятся, его бы послать учиться. Но и без дрыновских щуму и веселья не убавилось. Одну за другой заводили песни, да так громко, что прилеповские собаки ошалели. Удалёнка за срамные припевки девки чуть не спихнули в речку. Искупался бы Удаленок, если б ребята его не отбили.
