Бахыт Кенжеев - Младший брат
Самого Грядущего не было. Получив тетрадку от его коренастого заместителя, Марк принялся за работу бойко, даже не без извращенного удовольствия. Никого не обидел переводчик Соломин, никого не забыл. Хэлен на каждом шагу превозносила достижения советской власти, и чета Митчеллов дружно ей подпевала. Профессор Уайтфилд добродушно рассуждал о фундаментальных различиях между двумя системами, но неизменно заканчивал необходимостью разрядки и широчайших научных контактов с советскими исследователями, во многих областях значительно обогнавшими своих американских коллег. Политику США в странах третьего мира они наперебой с Гордоном «гневно осуждали», советская же, напротив, приводила их обоих в щенячий восторг. Коганы увозили подарки от брата, ни в чем подозрительном замечены не были. Мистер Грин фотографировал здание ташкентского аэропорта не по злому умыслу, а от восхищения его архитектурой и с неизбывным удовольствием отдавал фотоаппарат милиционеру, дабы тот засветил преступную пленку. Руфь на каждом шагу читала лекции о неравноправии полов в США и нашла, что в СССР достигнуто истинное раскрепощение женщины. Дантист уверял—и это было чистой правдой,—что каждый вызов «скорой помощи» обошелся бы ему в Штатах минимум в шестьдесят долларов, так что уколами, кислородом и врачебной помощью он едва ли не оправдал свою поездку, ха-ха. Его супруга, поначалу настроенная резко антисоветски, допустила ряд ошибочных высказываний об арабо-израильской войне и о самом агрессивном государстве Израиль, но после надлежащих объяснений гида-переводчика отчасти переменила свою реакционную точку зрения. Люси, по роковому заблуждению покинувшая родину, на каждом перекрестке рыдала от умиления и хотела, уклонясь от маршрута, посетить свою деревню, в чем ей было категорически отказано.
Тут Марк призадумался. Скользко, ах. Господи, как скользко! Об инциденте с профессорским чемоданом он мог и не знать. С какой, спрашивается, стати туристу Уайтфилду докладывать переводчику Соломину о пропаже нелегально провезенной литературы? А засим и своей сочинской халатности не следовало придавать особого значения. Случались у Марка промашки и посерьезнее. А вот с Клэр что прикажете делать? Он не обязан, конечно, упоминать в отчете всех своих туристов. Смолчать— и крышка. Но вдруг уже лежит в сейфе у Грядущего пулковская телега? Для страховки, только для страховки, надо бы добавить пару строчек о «вызывающем поведении туристки Фогель, пытавшейся контрабандой провезти... учинившей... допускавшей и ранее...»
Нет.
«В целом отношение группы к СССР положительное,—вывел он,— чрезвычайных происшествий за время тура не отмечалось». Подпись вышла каллиграфическая, любо-дорого смотреть, но оценить ее было некому—заместитель Грядущего положил тетрадку, не читая, на стол своему начальнику.
Минут через сорок Марк уже названивал в дверь истоминской квартиры, с самого его приезда упорно не отвечавшей на телефонные звонки. После шорохов и поскрипываний Иван, в барском зеленом халате и тапочках на босу ногу, наконец отворил дверь, вяло пожал приятелю руку, дважды повернул ключ в замке и навесил цепочку.
— Ну где ты пропадал, дурья башка?—накинулся на него. Марк.— На работе тебя нет, дома нет... совсем в бабах запутался?
— Какие бабы! Ты зачем приехал?
— То есть как? С каких пор я должен это объяснять? Я и уйти могу.
— Извини,—сказал Иван все тем же деревянным голосом.—Не хотел тебя обидеть. Ты знаешь, что умер Владимир Михайлович?
— Господи, помилуй...
— Да. Пошли в комнату. Прости за бардак. Умер, умер наш старик, книги и мебелишку завещал продать, вырученное присовокупить к скопленным восьмидесяти пяти рублям и на сей капитал похоронить его в Вологде рядом с отцом-матерью. Прах, собственно, его племянница уже увезла. И часть книг, а другую соседи разворовали. Шкаф и кровать кто-то из них же купил, за пятнадцать рублей. Пей. Я тоже тебя разыскивал по всему городу.
— Вечная память.
— Вечная память.
— Он успел узнать об Андрее?
— Может, это его и доконало,—вздохнул Иван.—Ты помнишь, как он всегда говорил: коли начнут снова сажать писателей, то берегитесь, ребята, вся машина пойдет задним ходом? Но умирал легко, чуть ли не во сне, и в гробу лежал, почти улыбался. Так и не написал своих воспоминаний.
— Народ был?
— Куда больше, чем я думал. Штейн, друзья Штейна, четверговая молодежь, шахматисты, старухи. От Литфонда веночек жестяной прислали, от Союза журналистов. Пей еще. Славный был старик.
— Был.
— Между прочим,—вдруг оживился Иван,—он роскошный финт отмочил-таки под занавес. Ты слыхал про его встречу с прозаиком?
— Да. А что?
— Выгнал он его!—сухо засмеялся Иван.—Даже, говорят, в рожу плюнул из последних сил. Уж не знаю, долетело ли.
— За Андрея? — поднял глаза Марк.
— И не только. Я не поленился вчера в библиотеку сходить. Поднял там «Литературку» за тридцать восьмой год. «Студент Ч. был одним и тех, кого едва не завлекла в свои липкие сети грязная троцкистско-бухаринская банда шпионов и выродков, свившая свое змеиное гнездо в стенах ИФЛИ. К счастью, классовое самосознание вовремя подсказало ему правильный выход, помогло по-пролетарски принципиально подойти к вопросу о вредителях, сыграть, вместе с другими студентами, важную роль в разоблачении этих бешеных псов международного фашизма, ныне сметенных поганой метлой с победного пути социалистической революции... Оч-чень вовремя сориентировался твой тестюшка. Самым первым в своре помчался, даже каяться не пришлось. Дело давнее, а все ж, коли б не Светка, точнее, не ты сам, хорошо бы как следует набить твоему родственничку морду. Лично я с наслаждением бы поучаствовал. А за Андрея—особо.
— Тебе нужно беречь себя, Иван.
— А на хрена?—вскинулся Истомин.—Утомлен я, Марк Евгеньевич Смертельно утомлен. Ничего мне от жизни больше не требуется. Из института уволился... Почему? Долго рассказывать. Перессорился со всей лабораторией. Да и лазеры, признаться, обрыдли. Зато новая идея пришла в голову. Последняя. Больше идей не будет. Изящный такой замысел... Ты пей, пей.
— Мне на работу возвращаться еще. Что за план у тебя? Снова какие-нибудь листовки?
— Так я тебе сразу и доложу. Не хочешь пить, так погоди, сейчас кофе принесу.
Оставшийся в одиночестве Марк перебрался в кресло, убрав из него загадочного назначения предмет, отдаленно похожий на конскую сбрую грубо сшитый из полосок искусственной кожи. Под креслом валялся вконец раскуроченный ножницами старый портфель, а на журнальном столике растрепанная и пожелтевшая «Практическая пиротехника» издания 1909 года. За ее-то перелистыванием и застал Марка хозяин.
— Руки вверх!—заорал он, прокравшись в комнату.
Марк коротко, но энергично выругался.
— Как умеем, так и шутим,—сказал Иван.—Вот твой кофе. Вообще-то я рад, что ты пришел.
— Спасибо на добром слове. Что с тобою, Истомин? Кофе, сваренный с большим знанием дела, прихлебывали в молчании.
Щадя больную ногу, Иван сидел, по обыкновению, как-то боком, почти не обращая на собеседника блудливых глаз.
— Ты молодец, что позвонил в Ленинград,—наконец сказал Марк,— только в итоге ничего хорошего не вышло. И Натальино письмо, и заявление самого Андрея отобрали на таможне. Но мои туристы все на словах уже передали Косте, ты слыхал про комитет защиты Баевского? А сам я понятия не имею, что делать теперь.
— Адвоката наняли?
— Ефима Семеновича.
— Пронырлив,—определил Иван,—-алчен, но довольно честен. Инна бегает по городу, тоже какие-то подписи собирает. Я не стал подписываться,—сообщил он хладнокровно,—не время еще. Что смотришь на меня, как солдат на вошь? Сам ведь тоже не подпишешь? То-то же. Обращение Костино я слыхал. Подписались, в числе прочих, чуть ли не Сол Беллоу и Апдайк. А я зато могу деньгами, денежками могу поспособствовать. Расчет получил, премия подоспела.
Из потайного отделеньица в верхнем ящике комода он извлек пухлый конверт. — Возьмешь?
— Спасибо,—недоумевал Марк.—Сам-то ты на что жить будешь?
— Мне на жизнь теперь нужны самые крохи. А в доме одних пустых бутылок на полсотни. Весь балкон завален. Мне в тень надо уйти, Марк. Я теперь живу анахоретом, тихо-тихо, даже телефон выключил. Тебе свидание дадут?
— Обещали,—вздохнул Марк.
— Скажи, что я уехал. Много бы я дал, чтобы очутиться на его месте,—вдруг сорвалось у него с языка.
Гость слушал с раздражением. О каких, к чертовой матери, «обстоятельствах» лепечет этот неврастеник? Или он просто трус? Не пришел же он на процесс Якова и Владика, хотя перед зданием суда—внутрь пускали только родственников — толпились все его якобинцы.
— Постой,—вдруг сообразил Марк,—как же твоя хваленая наука?
— Завязал,—сказал Иван.—Есть вещи поважнее.
