Иосиф Шкловский - Эшелон
Итак, сидят примерно 1,5 миллиона человек. Сейчас, может быть, даже все два — ведь преступность растет! Много это или мало? Очень много! В Западной Германии, например, сидят 55 тысяч человек. Учитывая, что население ФРГ раза в четыре меньше, чем у нас, получим, что «удельная преступность» там раз в семь меньше, чем у нас. В США «удельная преступность» находится где-то посредине («среднее логарифмическое»?) между советской и немецкой.[44]
Возникает естественный вопрос: ну, а как насчет политических преступников? Сколько их вообще? И тут мы приходим к удивительному выводу: по сравнению с уголовниками их поразительно мало. Даже Сахаров никогда не называл числа, превышающего 3000 человек, причем большая часть их — это так называемые «религиозники». Зарубежные «Голоса» и «Свободы» очень много вещают об этом, но — обратите внимание — постоянно упоминаются одни и те же фамилии. Чтобы почувствовать всю мизерность цифры 2–3 тысячи человек на такую огромную страну, как наша, скажу, что в крохотной Греции, население которой меньше 10 миллионов, еще сравнительно недавно сидело около 10 000 политических заключенных. В старой России в период 1907–1910 гг. сидело свыше сотни тысяч политических. Я уж не говорю о миллионах «врагов народа», сидевших при Сталине. Похоже на то, что нынешнее число политических заключенных в нашей стране — самое низкое, по крайней мере, за последнюю сотню лет. Этот интереснейший результат следовало бы как-то осмыслить. Он может означать только одно: подавляющее большинство нашего народа вполне довольно советской властью и только ворчит по поводу «отдельных недостатков» (речь идет, прежде всего, о «дефиците»).
Я и в дальнейшем несколько раз использовал статистический «метод черпков», чтобы получить хотя бы приближенный ответ на волновавшие меня вопросы. Например, лет 5 тому назад я задал себе очень простой вопрос: сколько же водки выпивает ежегодно советский народ? Не приходится доказывать важность этого вопроса: алкоголизм есть очень серьезная проблема для советского общества. Все знают, что пьют в нашей стране много. Но что значит «много»? Увы, официальных данных об этом, как и о многом другом, у нас нет. Это опять-таки «государственная тайна». Что-то очень много таких тайн развелось.
Так же, как и в предыдущем случае, в основу оценки должен быть положен некий эмпирический факт, который надо разумным образом обобщить. Для начала попробуем оценить, какую долю своей зарплаты пропивает средняя советская семья. Ясно, что это меньше половины или, скажем, трети. Но, с другой стороны, повседневные наблюдения показывают, что эта величина значительно больше 1–2 %. Ведь если растянуть следующую из этой дико заниженной оценки сумму в 20–30 рублей в год, то получатся одни слезы и никакой выпивки. Уместно поэтому принять, что средняя советская семья пропивает в год что-нибудь порядка месячного оклада. Конечно, есть семьи, где эта «статья расхода» существенно меньше и даже близка к нулю. Но это более чем компенсируется неблагополучным семьями, где действительно пропивается до половины зарплаты. Наконец, есть целые обширные и притом «денежные» районы (например, Север), где пьянство, как известно, достигает феерических масштабов. Думаю поэтому, что моя оценка расходов на пропой (месячный оклад за год или, грубо, 10 %) является разумной. Ну, а дальше все будет уже просто. Величина годового фонда зарплаты 1975 года была около 150 миллиардов рублей (это — отнюдь не государственная тайна!). Отсюда сразу же следует, что наш советский народ ежегодно выпивает водки и дрянного вина на сумму около 15 миллиардов рублей![45] Будучи по специальности астрономом, я большие числа чувствую, если хотите, профессионально. Для того, чтобы читатель — не астроном тоже мог почувствовать величину нашего пьяного бюджета, я попробую пояснить это таким примером. 15 миллиардов рублей — это, на круг, 5 миллиардов поллитровых бутылок. Согласно ГОСТу диаметр стандартной поллитровки 8 сантиметров. Теперь представим себе, что все эти бутылки выстроены (стоймя) в ряд, причем каждая касается соседней. Получится батарея, длина которой 5*109*8=4*1010см = 400 000 км. Но ведь это же в точности расстояние от Земли до Луны! Полагаю, что из всех немалых космических достижений нашей страны это должно произвести самое сильное впечатление.
Я, конечно, понимаю, что моя оценка размеров нашего пьянства очень груба. Есть в ней даже некоторый элемент произвола. Но что прикажете делать, если министерство торговли почему-то не публикует данных о выполнении своего плана продажи водки и вина населению. Наша спиртоводочная промышленность тоже помалкивает. Да и министерство финансов могло бы рассказать много интересного о том, как продажа водки обеспечивает почти нормальное функционирование низовых финансовых органов, обеспечивающих выдачу зарплаты населению. И все же, я боюсь, что моя оценка не очень далека от истины. Боюсь потому, что алкоголизм у нас в последние десятилетия приобрел угрожающие размеры. Это общеизвестно, но нашу озабоченную общественность пресса и другие средства массовой информации кормят «отдельными фактами» и довольно общими рассуждениями, не дающими возможности оценить размеры этого бедствия.[46]
Прежде всего, обращает на себя внимание колоссальный рост пьянства по сравнению с дореволюционным временен. Это, конечно, можно понять. Ведь тогда 80 % населения России составляли крестьяне, которые, как правило, пили в редкие престольные праздники. В будни надо было тяжко работать, да и религия была сдерживающим фактором. Люто пили ремесленники, мастеровые: выражение «пьян, как сапожник» родилось не случайно. По данным статистики тех лет потребление водки на душу у мастеровых было раза в четыре больше, чем у крестьян.
После революции произошел колоссальный процесс урбанизации страны. Были и другие серьезные причины, повлекшие рост пьянства — анализировать их здесь не стоит, да я и не являюсь специалистом-социологом. Так или иначе, можно утверждать, что в смысле выпивки отставание деревни от города, в основном, ликвидировано. И вся страна, в среднем, «подтянулась» до уровня дореволюционных сапожников. Это очень грустно, товарищи. Но чтобы с этим народным бедствием бороться, надо прежде всего знать его размеры. Покров «государственной тайны», которым окутана общая проблема алкоголизма в нашей стране, явно тормозит важнейшее дело если не окончательного искоренения, то, по крайней мере, существенного уменьшения пьянства.
Канун оттепели
Собственно говоря, это началось гораздо раньше 13 января 1953 года — дня, когда в Центральном Органе появилась ужаснувшая и поразившая мир редакционная статья о «врачах-отравителях». Меня, например, вместе с моими коллегами — «инвалидами пятого пункта» — уволили из родного Астрономического института имени Штернберга еще в конце 1951 года (см. новеллу «Юбилейные арабески»). Конечно, моя судьба — ничтожная капля в море бед народа иудейского. Но эта история очень типична — многие, многие тысячи советских граждан еврейской национальности испытали тогда ни с чем не сравнимую боль тупой, жестокой и глубоко оскорбительной процедуры изъятия из общества, полноправными членами которого они себя считали от рождения. Это очень странно — вдруг, с беспредельной ясностью почувствовать, что все, что еще вчера было твоим, кровным, родным — воздух, трава, люди в электричке — вдруг становится совершенно чужим и враждебным.
А еще раньше, в 1949 году, была отвратительная кампания против «безродных космополитов», вопли в печати «раскроем псевдонимы» и многое другое, о чем даже вспомнить тошно. За год до этого, в 1948 году — высочайше санкционированное убийство Михоэлса и последовавший вскоре после этого кровавый разгром еврейской культуры в Советской стране. Когда же все это началось? Пожалуй, во время войны появились первые ясные признаки надвигающейся беды. Вспоминаю, как мой покойный друг гвардии майор Липский, один из первых осенью 1943 года форсировавший Днепр, все-таки не получил полагающуюся за такой подвиг золотую звезду героя Советского Союза. Комиссар дивизии так прямо ему и сказал: «Видишь ли — ты еврей, я еврей — как-то неудобно получается! Как коммунист, ты это должен понять правильно!»
Впрочем, в «латентном» виде бациллу антисемитизма можно заметить еще в предвоенные годы. Чего стоит, например, перевод в 1939 году Сурица из Берлина в Париж — Гитлеру, видите ли, не нравилось еврейское происхождение советского посла. Но только люди с очень тонким обонянием могли это почувствовать тогда. Скоро, однако, нужды в столь чувствительном органе уже не требовалось — нос все чаще и чаще приходилось затыкать.
Не может быть и речи о стихийном развитии этого процесса в нашей стране. Стихийно у нас, как известно, ничего не делается. Во всем чувствовалась железная направляющая рука — рука Лучшего Друга всех народов — больших и малых. Похоже на то, что избыток поднаторевших в полемической трепотне еврейских интеллигентов в дореволюционной Российской Социал-демократической партии произвел на будущего Вождя раздражительно-отрицательное впечатление, которое и осталось у него на всю жизнь. Если же говорить серьезно, то причины были, конечно, более глубокими. Похоже на то, что евреи из-за своей исторически сложившейся специфики, просто не вписывались в строящееся в бывшей России социалистическое общество, хотя очень старались.[47] Пора, однако, кончать затянувшееся вступление, которое является как бы фоном моего рассказа.
