Андреа Де Карло - Уто
ВИТТОРИО: Он уже трахнул тебя или еще нет?
МАРИАННА: Ты совсем сошел с ума.
ВИТТОРИО: Ну а ты, конечно, святая? Скажи мне, что ты в нем нашла? По-моему, ты просто ослепла. Превратилась в одержимую фанатичку. Выбрала себе в наставники мальчишку, панка, почти уголовника, который отравляет жизнь нормальных людей.
МАРИАННА: Мне жаль тебя!
ВИТТОРИО: И мне – тебя! Ты несчастная жертва, которую утопили в море пустословия. В море бессмысленных улыбок и бессмысленных поступков. Жертва бесконечного понимания всех и вся.
МАРИАННА: Перестань кричать!
ВИТТОРИО: Я кричу потому, что мне осточертело это слащавое долготерпение. Не хочу, чтобы мне давили на мозги и трепали нервы, мешали делать и говорить то, что мне хочется. Мне осточертело говорить шепотом.
МАРИАННА: Ты разбудишь его.
ВИТТОРИО: Да мне плевать тысячу раз! Он сломал нам жизнь, а ты хочешь, чтобы я думал, разбужу его или нет?!
МАРИАННА: Это не он сломал нам жизнь.
ВИТТОРИО: А кто тогда?
МАРИАННА: Ты сам! Это ты так и не смог очиститься от всех своих грязных помыслов.
ВИТТОРИО: Вот как?
МАРИАННА: Ты грубый и бесчувственный. Ты страшно приземленный и не способен ни на что возвышенное.
ВИТТОРИО: Вот как?
МАРИАННА: И тебе совершенно нечего здесь делать.
ВИТТОРИО: Нечего делать в этом доме?
МАРИАННА: Да, в этом самом доме.
ВИТТОРИО: Хотя я сам его строил? И вложил в него всю свою душу?
МАРИАННА: Построить дом – этого мало. Главное, как ты в нем себя ведешь.
ВИТТОРИО: А как я в нем себя веду?
МАРИАННА: Ты полон злобы, Витторио. Ты старался измениться, но не смог.
ВИТТОРИО: А не ты ли сама сотни раз говорила, что за эти годы Я стал другим человеком? И тебе это кажется просто чудом…
МАРИАННА: Я принимала желаемое за действительное. Это оказалось неправдой.
ВИТТОРИО: А какова правда?
МАРИАННА: Что ты ничего не понимаешь. Что отравляешь все самое красивое и чистое своими подозрениями, ревностью и нытьем.
ВИТТОРИО: Следи за своим тоном.
МАРИАННА: А ты сам каким тоном разговариваешь?
ВИТТОРИО: Так кто на кого нападает?
МАРИАННА: Я на тебя не нападаю. Я просто пытаюсь донести до тебя, что я обо всем этом думаю.
ВИТТОРИО: А что ты думаешь?
МАРИАННА: Что это страшное несчастье с Уто – результат твоей ненависти к нему.
ВИТТОРИО: Вот как? Значит, я нарочно, из ненависти, подстроил так, чтобы он порезал себе руку?
МАРИАННА: Уж не знаю, нарочно ты это сделал или нет, но виноват.
ВИТТОРИО: Понятно, это я толкнул его руку под пилу. Я специально заманил его в ловушку и искалечил. Тебя озарил свет истины, все возражения бесполезны. Лучше сразу признаться.
МАРИАННА: Прекрати, мне не до шуток.
ВИТТОРИО: Каким противным тоном ты разговариваешь.
МАРИАННА: А каким тоном я должна с тобой разговаривать, если у нас такие отношения?
ВИТТОРИО: Какие? Расскажи, пожалуйста.
МАРИАННА: Ты это знаешь не хуже меня. Не кричи, ты разбудишь Уто.
ВИТТОРИО: И все же расскажи, я хоть буду знать, как себя вести.
МАРИАННА: Не кричи, пойдем отсюда.
ВИТТОРИО: Я не кричу.
МАРИАННА: Пожалуйста, уйдем отсюда.
ВИТТОРИО: Давай, рассказывай!
МАРИАННА: Прояви ты хоть чуточку уважения, ты же знаешь, в каком он состоянии.
ВИТТОРИО: Я жду.
МАРИАННА: Только не здесь.
Посвящение в герои
Бывшая спальня Витторио и Марианны. Светло, тепло, запах чистоты. Большая самодельная кровать, в меру упругая, в меру мягкая. Легкое, теплое одеяло, одно удовольствие передвигать под ним ноги и чувствовать, как оно шуршит и дышит. Уто Дродемберг с парализованной левой рукой на перевязи лежит в кровати, он удобно устроился на подушках: они подпирают его со всех сторон и создают комфорт. Половина всех книг семейства Фолетти в беспорядке валяется вокруг него: открытые, закрытые, с суперами и без. Он вполне в состоянии встать и жить нормальной жизнью или хотя бы переселиться обратно в бывшую комнату Джефа-Джузеппе на втором этаже, его ноги даже страдают от неподвижности, но после того, что с ним случилось, он может позволить себе все что угодно, без всяких объяснений и оправданий.
Вихрем врывается Марианна, она еще бледнее, чем обычно.
– Уто! – кричит она. – Гуру пришел навестить тебя, ты можешь его принять?
– Да, – отвечаю я таким голосом, словно возвращаюсь откуда-то издалека. Я чувствую глухую боль в левой руке, там, где рана, ниже я просто не чувствую ничего, совсем ничего.
Марианна приближается и с величайшей осторожностью поправляет мне подушки.
– Ты уверен? – снова спрашивает она. – Ты не очень устал? – Светлый взгляд, расширенные зрачки, противоречивые желания.
– Я смогу, смогу, – говорю я, словно речь идет о том, чтобы выйти на сцену без предварительных репетиций.
Она отдергивает занавески, комната наполняется ярким светом.
– Сейчас я скажу ему, – говорит она и, посмотрев на меня долгим взглядом, уходит.
Я поудобнее устраиваюсь на кровати: голову чуть склоняю набок, выставляю напоказ левую руку на перевязи.
«Тук, тук, тук» – стук в дверь, совсем слабый, точно воспоминание недельной, месячной, годичной давности. В комнату маленькими шажками входит гуру с Марианной и следом за ними – одна из ассистенток.
– Можно? – говорит гуру на плохом, жеваном английском с сильным акцентом, он похож на благородного, красиво одетого гнома.
– Прошу, – говорю я страдальчески-безучастным тоном, который получается у меня на удивление легко.
Марианна провожает гуру к моей кровати – она вся сияет, взволнована еще больше, чем в тот вечер, когда гуру приходил к ней на ужин, тем временем входят: вторая ассистентка, Джеф-Джузеппе, Нина, бледная Хавабани, и последним – Витторио. Комната наполняется шуршанием одежды, дыханием, улыбками.
Я тоже улыбаюсь, слегка, чтобы ни в коем случае не нарушить трагизм моего положения.
Гуру подходит совсем близко к моей кровати, кровать низкая, и он вынужден наклониться, чтобы заглянуть мне в лицо. Он молча смотрит на меня, по обыкновению шевеля губами, потом кладет руку мне на лоб. Я чувствую его пальцы на моем лбу у корней волос, они кажутся мне сильными и теплыми, некоторое время они давят мне на лоб, потом он их отнимает. Я ощущаю теплую, мягкую ткань его рукава, ощущаю, как тонка его рука, как слабо бьется в ней пульс. Запах травы, диковатый, мускусный, застарелый запах.
– Браво, браво, дорогой Уто! – восклицает гуру.
Он выпрямляется, поворачивается к присутствующим, дует на раскрытую ладонь, улыбается безбрежной улыбкой.
Все присутствующие хранят полное молчание, лишь едва заметно кивают головой. В их числе – Нина, с покрасневшими скулами, похожая на яблоко, и бледная Хавабани, которая плачет, даже не пытаясь сдержаться, и Витторио, переполненный до отказа лютой злобой.
Гуру уже семенит к выходу в сопровождении двух своих ассистенток, следом за ним тянутся и все остальные, время от времени оглядываясь на меня.
Герой приходит в себя
Нина принесла мне разрезанный на кусочки ананас, она ставит тарелку сбоку от кровати на низенький столик, сделанный ее отцом. Нина подстригла себе волосы, теперь они короткие и неровные, только челку она обесцветила и оставила длинной – она закрывает ей весь лоб. С новой прической Нина выглядит взрослее и совсем ребенком, независимей и уязвимей, мне жаль ее и в то же время я доволен.
Она сразу же отходит в сторону, но пристально смотрит на меня. Робость, упрямство, стремление к общению.
– Когда ты это сделала? – спрашиваю я.
– Сегодня утром, – говорит она и проводит рукой по затылку. С такой прической ее фигура выглядит еще более оформленной, тело окрепшим.
– Тебе очень идет, – говорю я. Я пытаюсь взглянуть на себя ее глазами: бледный, полулежу, опершись на здоровый локоть. Волосы растрепаны, взгляд благородно-страдальческий.
Нина пятится к открытой двери, не отрывая от меня глаз.
– Ты хочешь чего-нибудь? – говорит она, уже держась за ручку двери.
– Ты не могла бы мне почитать? – спрашиваю я. Это мое полуинвалидное состояние действует на меня странным образом: некоторая заторможенность и вместе с тем удивительная быстрота реакций, мои ощущения преобразуются в слова, как бы минуя стадию мысли.
Нина становится еще белее и краснее, отводит глаза, потом снова смотрит на меня.
– Что тебе почитать?
– Да все равно, – говорю я. Короткий, но глубокий вздох. Воздух плотный и вместе с тем разреженный. Сердце бьется в груди, где-то совсем близко.
Нина оглядывается вокруг, смотрит на книги, разбросанные на столе, на кровати, на полу, смотрит на книги, лежащие на книжных полках, – во взглядах, движениях чувствуется напряжение.
– Выбери сама. Что хочешь, – говорю я. Голос бархатный, голос – старое вино, выдержанное, терпкое; в моем положении этот голос получается у меня прекрасно.
Нина все еще в нерешительности, потом выбирает книгу с речами гуру, показывает мне обложку, смотрит на меня вопросительно.
