Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь
— А ты куда подашься — спросил я у Аркаши.
— Даже не знаю, — тяжело вздохнул он. — Если бы дума приняла закон о земельных ваучерах, тогда остался бы здесь до последнего. А раз землю продавать не собираются то придется снова переключиться на книги. Тебя начну издавать, если хорошо напишешь.
— Я вплотную займусь постройкой дома, — включился в разговор Скрипка. — Для сына и его семьи.
— Он у тебя вечно по заграницам, — усмехнулся Аркаша. — А вообще, рано мы заговорили об уходе. Я предпологаю, что на приватизации дело не кончится. Голь на выдумки горазда, придумают что–то еще. Новый обмен денеег, например, или вспомнят о военно–промышленном комплексе, его еще не тревожили. В крайнем случае, можно переключиться на продажу акций того же «Газпрома», «Норильского никеля», если, конечно, Зюганов с Жириновским и Стерлиговым не прихлопнут демократические преобразования в зародыше. Тогда расчитывай только на себя, на свое здоровье. А его–то как раз нет. После работы на Чернобыльской атомной сердце вообще ни к черту. На таблетках живу.
Май пролетел птичкой колибри перед носом. Незаметно наступил июнь. Я работал, как лошадь, за десятерых, не упуская, однако, возможности расслабиться. Но в меру. Базар походил на разворошенный пчелиный улей. Теперь не люди искали ваучеристов, чтобы сдать чеки, а сами ваучеристы бегали за людьми в надежде подешевле их купить. Жара стояла невыносимая, как перед концом света. Мы глушили газировку уже не стаканами, а ведрами, обливаясь пуьсирующими из нас реками пота. С похмелья лучше было не выходить вообще, чтобы прямо на месте не потерять сознания от солнечного удара. В заначке у меня лежало шестьдесят семь ваучеров. Я не сдавал их, каждодневно дожидаясь резкого скачка цен вверх. Но в Москве с прыжками не торопились. Наоборот, не покидало ощущение, что там хотят подрезать непомерно выросшую стоимость чека, обломать ему хотя бы рога, чтобы не здорово о себе мнил. Эта неопределенность до предела взвинчивала нервы. Ребята лаялись друг с другом как сапожники, едва удерживая себя от рукопашной схватки. Однажды Сникерс сорвался, врезал приставшему к нему с дурацким вопросом алкашу. Базарные менты тут же содрали с него неплохую мзду за сокрытие сего безобразия. Хохол послал подальше молодую армянку. Последний инцидент имел продолжение. Где–то через час подскочил «собачатник» с омоновцами. Бравые ребята похватали нас, покидали в зарешеченную здоровенную будку на колесах. В глубине уже сидела кучка кавказцев.
— Тебе, дорогуша, светит пятнадцать суток, — ткнув пальцем в Хохла, гоготнул здоровенный омоновец в черном берете. — Армянка накатала заявление.
— Да не трогал я ее, — разнервничался Хохол. — Она сама прикопалась. Ну я и сказал, чтобы дергала к себе в черножопию и там устанавливала порядки.
— Молодец, — хмыкнул в усы здоровяк, видимо, только что вернувшийся из горячей точки. — Но до заявления доводить было не надо.
— В своих республиках они нас за людей не считают, — обиделся Вадик. — А мы должны их в жопу целовать?
— Я с ребятами здесь вообще не причем, — развел руками длинный ваучерист с ценрального прохода базара, случайно оказавшийся среди нас. — Мы совершенно никого не трогали. Спокойно стояли и разговаривали.
— А теперь подумайте вместе, как выкрутиться, — подмигнув, омоновец с грохотом закрыл железную дверь.
— На хрен ты с ней связывался, — беззлобно накинулись мы на Хохла. — Послал бы подальше и дело с концом. На каждую сволочь еще внимание обращать.
— Ребята, честное слово, я объяснял ей, сколько стоит сотка баксов. Полчаса, на пальцах даже показывал, по–хорошему. Все равно не поняла. Тогда я послал ее на хер.
— Ладно, нам сказали подумать, — прервал перепалку Данко. — Только не понимаю, зачем долго думать. По червонцу скинемся и все. Омоновцы тоже люди, кушать хотят. Старший наряда мне знакомый.
— Она написала заявление, — опустил голову Хохол.
— Порвут, — уверенно успокоил Данко. — Если, конечно, оно у них, а не на столе у начальника базарного отделения милиции.
Дверь со скрипом открылась, в будку закинули пьяного в дым казака при полном параде. Поднявшись с железного пола, тот поводил бессмысленным взором. Заметив сидящих в углу кавказцев, выхватил из–за голенища начищенного сапога нагайку, шагнул к ним.
— Расселись, звери… Подъем, мать вашу…
Вовнутрь заскочили двое молодых омоновцев. Вывернув казаку руки, долго выдирали из его пальцев рукоятку нагайки. Наконец, защелкнув на запястьях наручники, выпрямились, тяжело отдуваясь, хмуро посматривая в сторону испуганных кавказцев.
— Кого связали? За черножопых?.. — извивался на полу казак, — Я в Югославии сражался, в Приднестровье… Несколько раз раненный.
— А мы из Абхазии, — сдвинул брови омоновец постарше. — Ты не слишком–то шуми. Каза–ак… Какой ты казак, ты хрен собачий. Нажрался, падла, вырядился. В Югославии…
— Ну, суки, за такие слова всех порещу, — зарычал тот.
— Кто суки?
Омоновец рывком швырнул пытавшегося подняться молодого усатого парня на спину, с силой врезал кованым ботинком под бок. Еще раз, еще, пока тот не зашелся в долгом стоне. Второй ударил рукояткой отобранной нагайки в грудь. Казак рухнул на пол.
— Он воевал, а мы членом груши околачивали, — зло процедил второй. — За сук еще в отделении получишь.
— Да где он там воевал. Петух, — рыкнул первый омоновец. — У бабы под юбкой, видал, расфуфырился! Лампасы, небось, зубным порошком чистил. Нацеплял, падла, чужих крестов и гоношится.
— Ничего, вы за все ответите, — слизывая с губ кровь, не успокаивался казак. — Я вам покажу, где воевал…
— Заткнись, козел, — омоновец постарше снова резко двинул его в бок тяжелым ботинком. — Проглоти язык… В отделении покажешь, успеешь еще.
Постояв немного, оба молодца прошли к двери. Затем спрыгнули на землю. Казак скрежетал зубами, но молчал. Мы продолжали прижиматься к накалившейся за день железной обшивке. Наконец, Данко нарушил молчание:
— Скидывайтесь по червонцу, я передам старшему. Думаю, выпустит. А ты, Хохол, больше такого не делай. Сидеть тут из–за тебя, смотреть…
— Разговор со зверями бесполезен. Их надо просто убивать, — ни к кому не обращаясь, процедил длинный ваучерист.
Мы быстренько сбросились. Но отпустили нас не сразу. В будку впрыгнули несколько омоновцев, машинка шустро сорвалась с места, понеслась по улицам вечернего города, натужно воя мотором. Затормозила она только возле райотдела милиции на Текучева. В дверях показалась голова старшего наряда. Данко быстро наклонился к нему, шепнул что–то на ухо. Кивнув, тот громко скомандовал:
— Кавказцы, на выход. Казак, поднимайся тоже, весь пол обоссал, скотина.
— А мы? — приподнял плечи длинный ваучерист.
— Нас обратно довезут, — опередил с ответом старшего Данко. — Но если хочешь, можешь идти пешком. Никто возражать не будет.
— Нет уж, я лучше в машине посижу.
— Тогда молчи.
— Заявление порвут? — с тревогой спросил Хохол.
— Не беспокойся, обо всем договорено, — Данко прижал палец к губам.
Последний задержаный покинул будку. Дверь захлопнулась. Где–то в течение получаса мы сидели, отрезанные от окружающего мира железной обшивкой «собачатника». Разговаривать не хотелось. Ребята выглядели усталыми, измученными. Наконец, снаружи послышались громкие голоса, вовнутрь ввалилась орава омоновцев. Шумно переговариваясь и беспрерывно ругаясь матом, они обсуждали эпизод с казаком, которого, как только тот куда–то позвонил, пришлось выпустить.
— Фронтовик, падла. Надо было ему еще ввалить.
— Ну, затолкнуть в камеру и обломать все ребра.
— Ты понимаешь, что напридумали — за Россию, но против кацапов, против кацапов, но за Россию. А кто эту самую Россию населяет? Сволочи, как чуть, так к России под сиську. Толстой по пьянке ляпнул, что Россия собрана казаками… Удержал бы Ермак Сибирь? Нет. На поклон к царю — батюшке, мол, помоги, Также и Азов. Русский народ наложил лапу — порядок. Семьдесят лет обходились, войну без них выиграли, территории вернули…
— Ну, я говорил, возьмите магазин, сделайте в нем цены на рубль дешевле и потянутся люди к вам. Как об стенку горох, лишь бы набить свое брюхо.
— Живучий…
«Собачатник» выкатил на площадь перед собором. Старший наряда снаружи открыл дверь. Данко вложил ему в руку собранные нами деньги. Небрежно сунув их в карман форменной гимнастерки, омоновец с равнодушным видом отошел в сторону.
— Всего лишь передовой отряд, вроде разведчиков на войне, — не мог успокоиться один из омоновцев. — а ставят из себя господ…
— Паскудная Россия, — подойдя к дверному проему, процедил сквозь зубы Сникерс.
— Ты чего? — не понял я его внезапного раздражения.
— Ничего…
