Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 1
Шел он берегом по песку и мелкой гальке, перепрыгивал через многочисленные таежные ручейки, со звоном падавшие в Весняну, и только у самой будущей запони пришлось отойти от воды и подняться на пригорок.
В этом месте река делала поворот, и берег возвышался над водой высокой каменистой кручей.
Медленно поднимаясь по крутой тропке, петлявшей в густом ельнике, Петр Трофимович продолжал размышлять.
Вот какими голосами запели. Артель, дескать, у них, промышленный коллектив. Они артелью только богу молятся, да и то каждый на свою сторону тянет: «Мне помоги, господи, я тут самый праведный, а другим не надо». Он им поможет, Виталий-то Осипович. С налету бьет. Не бог: молитвой его не купишь. «Я — говорит — на работу завистливый». Это у них у всех нынче повадка такая. Себя не очень-то бережет, значит, и других не жалко. Однако, если не бог, значит, грехи имеются. Надо домишко ему срубить да приплавить, эта свечка покрепче будет всех ваших боговых…
ВТОРОЙ ДЕНЬ
Оставшись один после ухода Обманова, Виталий Осипович подумал привычной формулировкой: «Силён мужик», но размышления о чужой тайне не покинули его. Словно кто-то невидимый и поэтому раздражающий преследовал его, выглядывая из-за деревьев и заставляя все время быть настороже. Подкинул старик загадку.
Впрочем, он недолго развлекался поисками отгадки — другие заботы легли на его плечи. Начался второй день его пребывания на Бумстрое, и за весь этот день он только один раз утром вспомнил о Петре Обманове. И то потому только, что ему напомнили об этом.
Ксения Ивановна, конторская уборщица, — нелюдимая, неопределенных лет женщина, спросила, как он устроился в избушке Обманова. Он рассказал ей о бессонной ночи. Это сообщение не удивило ее. С непонятной интонацией не то осуждения, не то одобрения она сказала:
— Вот так у нас! И клопы его не берут.
— За что его ваши мужики не любят?
— Про то мужиков спрашивайте.
— А вы разве не знаете?
Женщина исподлобья поглядела на Виталия Осиповича, но, встретив его взгляд, спокойный и немного насмешливый, отвернулась и пошла к двери.
— Ну, я спрашиваю! — властно остановил ее Корнев и, шумно задышав, потребовал: — Если я спрашиваю, надо отвечать. Понятно?
Постояв у двери, Ксения Ивановна не спеша повернулась и, смягчая голос, начала объяснять:
— А я и отвечаю: у мужиков спросите. Я за них не ответчица. У меня свои дела.
Подумав, подошла к столу и сообщила:
— Руку ему это они покалечили. Сосну на него уронили. Он их обсчитывал, мужиков-то. Наживался. Теперь он приутих, затаился. А то на эти дела он лихой был. Ох лихой! Этому месту лет двадцать прошло.
— Судили их? — спросил Виталий Осипович, застегивая планшет.
— Какой же суд? — удивилась она. — Тайга не выдаст. Он сам и прикрыл все дело. У нас так…
Виталий Осипович, решив, что разговор окончен, поднялся. Но Ксения Ивановна сама спросила:
— Про Берзина, наверное, спрашивал?
— Спрашивал.
— Всех спрашивает. Придумал себе забаву на старости лет, что будто Берзин его сын.
— А зачем это ему?
— Да кто ж его знает. Темная у него голова. Может быть, думает: два сына — два пособия.
Виталий Осипович вспомнил утренний разговор с Обмановым о двух друзьях-завистниках и спросил:
— В самом деле Берзин его сын?
— Да какое там. Моя мать с его матерью подружки были. Гнала Петьку Обманова нещадно Анюта-то Берзина. Вот он со зла и выдумал тогда, будто от него у нее сын. Опозорить ее хотел. Ну а сейчас, конечно, о себе хлопочет… Так мы думаем.
Виталий Осипович поднялся, неопределенно заметив:
— Да. Вот какие дела.
И пошел к двери. Она спросила вдогонку:
— Домой-то когда придете?
Ответив, что придет поздно, и не обратив на этот вопрос внимания, Виталий Осипович пошел к реке, где строили бараки. У десятника узнал, что плотники из таежной деревушки Край-бора не явились.
Разговор был прерван шумом, который доносился из крайнего, уже почти готового барака. Оттуда, через дверной проем стремительно выскочил большого роста парень с очень светлыми растрепанными волосами в старой черной рубашке, порванной на плече. И внезапное появление большого парня, и стремительность, с которой он удирал от невидимого врага, невольно вызывали вопрос, каким же чудовищем должен быть этот самый враг, потому что парень был молод и, по-видимому, очень здоров и силен.
Но сам парень без всякого страха ожидал появления своего врага. Ничего, кроме любопытства и ожидания, не было в его светлых глазах. Он даже чуть улыбался, стыдливо и вместе с тем добродушно.
А когда появился его враг, парень перестал улыбаться и громко вздохнул. Шустро, как стриж, из барака выскочил второй парень и упруго, словно не касаясь земли, налетел на беловолосого, но, увидев начальника, остановился. Гортанным, срывающимся голосом яростно закричал, оскаливая ослепительные белые зубы:
— Арестуй его, начальник, сейчас арестуй гада-вредителя!
Был он смуглый, ловкий. На нем надета выгоревшая зеленая майка, не скрывающая его коричневых рук с блестящими от пота буграми мускулов.
— В чем дело, Гизатуллин? — спросил у него десятник.
— Иди сам смотри. Меня не спрашивай: в чем дело. Его спрашивай: в чем дело. Идем смотреть… Пошли, Гошка, покажи свою работу…
И, не оглядываясь, он первый пошел к бараку. Большой парень покорно двинулся за Гизатуллиным. Направляясь вслед за ними, Виталий Осипович спросил у десятника, кто этот Гизатуллин и за что он набросился на Гошку. Оказалось, что Гизатуллин во время войны закончил ремесленное училище, работал в городе и сюда приехал с группой молодежи по комсомольской путевке. Плотником он оказался хорошим, старательным, и его сразу же поставили бригадиром. Про другого плотника, сильного парня, десятник ничего не успел рассказать.
Они вошли в барак. Здесь все блистало новизной: розоватые, только что окоренные бревна стен, желтые, из-под пилы, доски пола и потолка. Остро и свежо пахло смолой и кисловатым духом сохнущего дерева. Таежный ветерок вольно пролетал сквозь просторные оконные проемы, гоняя по полу косяки кудрявеньких стружек.
Гизатуллин, совсем уже остывший, сумрачно приказал:
— Показывай свою работу, Гошка, сам показывай!
Гошка шумно вздохнул и тоже сумрачно ответил:
— Чего казать-то, напортачил, и так видно… Сознаю.
В самом деле, показывать было излишне. На полу лежала дверь. Обычная дверь, сколоченная на скорую руку. Корнев даже не сразу понял, что в ней так возмутило бригадира. И только присмотревшись сообразил, в чем дело. В каждую доску было вбито столько гвоздей, что хватило бы еще на одну дверь.
Виталий Осипович спросил, обращаясь к Гошке:
— Ты знаешь, что гвоздей не хватает? Проволоку на гвозди рубим, а ты пакостишь.
— Дурная голова, — непримиримо добавил Гизатуллин.
— Да сознаю же, — в отчаянии завопил Гошка. — Думал, лучше будет. Крепче. Ну чего ты?
Виталий Осипович подмигнул десятнику и строгим голосом приказал:
— Выгнать. Сегодня же дайте расчет.
— В тишине раздался голос бригадира:
— Неправильно решил начальник. Совсем плохо решил.
— Ты же сам сказал, что он вредитель. Вот рубашку ему порвал.
— Я ошибку делал. Злой был. Пускай он своим зубом все гвозди выдернет. Учить надо, гонять легко, воспитывать надо. У нас дела много, людей мало, плотников совсем мало.
— Ну что же, — подумав, ответил Корнев, — решил ты по-хозяйски. Слово бригадира — закон.
Гизатуллин одобрительно согласился:
— Правильно.
И СНОВА УТРО
Поздно ночью возвращался Виталий Осипович домой. Весенняя ночь раскинула над тайгой свой мерцающий светлый шатер. Наступила пора белых ночей, когда даже в чащобе не остается места для таинственной темноты.
Виталий Осипович стремительно шагал прямиком через тайгу и размышлял о тех невидимых силах, какие движут людьми, толкая их на дела добрые или злые. И, как бы подтверждая его мысль о невидимом, из ельника с неестественной живостью выскочил какой-то человек. С отчаянием, словно бросаясь под машину, он преградил путь. С ходу налетев на него и не отступив, Виталий Осипович спросил:
— Ну еще что?
И тут же узнал Антона Сазонтовича Ощепкова, вожака таежных мужиков. Имя Виталию Осиповичу сообщил Обманов, пояснив, что здесь половина деревни Ощепковы. Тот, как ни в чем не бывало, привычно козырнул:
— Разрешите обратиться!
— Ну давай, — недовольно разрешил Виталий Осипович и, слегка оттеснив его, пошел своей дорогой.
Шагая чуть позади, Ощепков сообщил:
— Мужики наши работать не согласны. Невозможно им соглашаться.
