Герберт Розендорфер - Латунное сердечко или У правды короткие ноги
– Луитпольд! – позвал он. – Идите сюда, надо поставить герру Курцману холодный компресс на икры.
– Нет! – возопил Курцман, – Не надо!
– Надо, надо, – успокаивал его Гюльденберг, – чтобы понизилась температура.
– У меня нет никакой температуры! – кричал Курцман.
– Как же нет, когда есть. Луитпольд, проверьте, там еще остался лед?
В ведерке для шампанского плавало несколько кусков льда.
Шампанское заказал Гюльденберг – по его словам, только ради льда. В целях конспирации ему, правда, пришлось шампанское выпить.
– Как шампанское, так непременно «Вдова Клико», – кряхтел Курцман, пока Луитпольд переворачивал его с боку на бок как куклу, готовя к ледяному компрессу, – прекрасно можно было заказать обычный «Хохригель» местного разлива, всего сто пятьдесят семь шиллингов бутылка. Лед-то все равно тот же самый, – стонал Курцман, – Так нет же. А я теперь ломай голову, по какой статье провести такие расходы. А-а… А-а-а! – вопил Курцман. Гюльденберг увязал лед в полотенце и обмотал им тощие волосатые икры шефа.
– Не дрыгайтесь, – попросил Гюльденберг – Крегель, будьте добры, подержите герру Курцману ноги.
– Крегель пусть ко мне не прикасается! – прохрипел Курцман.
В этот момент упало ведерко. Ледяная вода вылилась Курцману в постель. Курцман снова закричал.
– Это оттого, что вы дрыгаетесь, – заметил Гюльденберг. – Лежите спокойно и постарайтесь пропотеть.
– Мне холодно! – жаловался Курцман – Простыня намокла!
– Ничего, высохнет, – успокоил его Гюльденберг – Имейте хоть чуточку терпения!
– Ну кто же вытерпит такое! – пыхтел Курцман.
И тогда Луитпольд медленно подошел к постели Курцмана, положил ему на грудь свою тяжелую, грубую, широкую руку и сказал глубоким басом:
– Не извольте беспокоиться, господин доктор, все будет хорошо.
После этого он повернулся и вышел. Гюльденберг задернул шторы и спросил:
– Свет погасить?
– Не надо, – отозвался Курцман. Гюльденберг кивнул Кесселю, и они оба вышли в коридор.
– И что теперь? – спросил Кессель.
– Хм, – неопределенно произнес Гюльденберг.
– А сам Бруно никак не сумеет найти нас?
– Может быть, и сумеет. Но самая большая проблема для нас сейчас не он, а вы.
– Я?
– Вас нужно познакомить с вашими будущими информаторами, V-2022 и V-2041. Вы будете поддерживать с ними связь в Берлине. В лицо их знает только Курцман. На завтра у него была назначена с ними встреча – с одним в «Кафе Сентраль», с другим – у «Захера». Туда же должны были подойти и вы к определенному часу. Если температура у Курцмана не спадет, встреча не состоится. Одна надежда, что холодный компресс поможет.
– И в котором часу он должен был с ними встретиться?
– С 2022 в девять тридцать, с 2041 – в пятнадцать часов, – сообщил Гюльденберг.
– Лучше всего будет – медленно произнес Луитпольд, – поехать домой.
– Без Бруно? – спросил Гюльденберг.
Они решили поделить ночь на три части, так сказать, на три ночные стражи. Бар в отеле «Язомирготт» работал до пяти утра. С половины десятого до полуночи там будет дежурить Луитпольд, до половины третьего – барон, а с половины третьего до закрытия – Кессель. «До половины десятого можно не беспокоиться – сказал барон, – Бруно не появится. А когда появится, его надо будет взять под белы руки и во что бы то ни стало отправить в постель. Завтра в восемь утра я его подниму, и мы тотчас же поедем к надворному советнику».
Кессель спустился вниз и за немыслимые чаевые заказал у портье билет в Бургтеатр – там давали «Мота» Фердинанда Раймунда, – потом пошел в ресторан «Под белой трубой», где съел замечательный говяжий огузок, после чего зашел в отель переодеться и отправился в театр.
На улице шел дождь, по-прежнему вперемешку со снегом. Испытывая блаженное чувство человека, которому некуда спешить, Кессель, подняв воротник, с трубкой во рту шагал по старинным улочкам, по Грабену, через Хофбург и Хофгартен. пока не дошел до Бургтеатра. Еще не доходя до Грабена, в одной из улочек неподалеку от отеля «Язомирготт», Кессель заметил книжный магазин, показавшийся ему весьма необычным. Магазин был уже закрыт, но Кессель решил, что непременно зайдет сюда завтра, и что ни Курцману, ни Гюльденбергу сообщать об этом не стоит.
– Вас разбудить утром? – вежливо осведомился портье.
– Да, пожалуйста, – ответил Кессель – разбудите меня в четверть третьего.
– Что, простите? Я не понял…
– Нет-нет, вы все правильно поняли: разбудите меня в четверть третьего. В половине третьего я хочу пойти в бар.
– А-а… Конечно, конечно. – Портье записал что-то в своем гроссбухе, укоризненно качая головой, однако тут же прекратил это, заметив, что Кессель за ним наблюдает.
– Пятый наш человек еще не приезжал? – спросил Кессель.
– А как его фамилия?
Какая же кличка была у Бруно?
– Ну, пятый из нашей делегации, – стал объяснять Кессель, – Большой такой. Похож на кита в кудряшках. На ногах сандалии.
– Сожалею, – сообщил портье. – У меня сведений нет. Никакие господа в сандалиях к нам пока не прибывали.
Зевая, Кессель поднялся к себе и лег в постель.
В четверть третьего зазвонил телефон.
– Доброе ут… добрый ве… здравствуйте! Вы просили вас разбудить. Сейчас два часа пятнадцать минут.
– Да, спасибо, – ответил Кессель.
Народу в баре было немного. Посетители, главным образом американцы, стояли у стойки. Почти все столики были свободны, Бармен безрадостно протирал стаканы.
Увидев Кесселя, барон фон Гюльденберг сложил «Нойе Цюрхер», свою любимую газету, велел бармену приплюсовать стоимость четырнадцати выпитых мартини к гостиничному счету и сполз с высокой табуретки.
– Что-нибудь новое есть? – спросил Кессель.
– Нет, – вздохнул Гюльденберг, – Доброй ночи. Если Бруно появится, подсуньте мне под дверь записку. Ну как, вам понравилось?
– Что? – не понял Кессель.
– Вы же были в театре.
– А-а, конечно, – ответил Кессель. – Все было замечательно. «Мот» Раймунда.
Гюльденберг рассмеялся и похлопал Кесселя по плечу:
– Хотите, я вам оставлю «Нойе Цюрхер», чтобы не было так скучно? Желаю успеха!
Два с половиной часа в полупустом баре – это очень долго, особенно от половины третьего до пяти утра.
– Вам тоже мартини? – негостеприимно осведомился бармен.
Кессель кивнул.
К половине четвертого он уже прочел все, что хоть сколько-нибудь могло заинтересовать его в «Нойе Цюрхер», включая биржевые сводки и уголок любителя шахмат.
– Вы кого-нибудь ждете? – спросил его бармен.
– Я? – переспросил Кессель. – Нет. А что?
– Нет, ничего, это я так.
Пару раз с улицы доносился шум – то близко, то подальше, с площади Св. Стефана. Кессель с надеждой выглядывал за дверь, однако Бруно там не было. В десять минут пятого Кессель не выдержал и вышел на прогулку перед отелем, дошел до площади и долго смотрел во всех направлениях, но никого не увидел. Шел уже настоящий снег, и все кругом было белым-бело. На улицах не было видно ни Бруно, ни вообще никого. В половине пятого последние два американца отправились спать. Кессель отреагировал моментально: он взял меню и заказал суп-гуляш, чтобы помешать бармену закрыть лавочку.
– А может, вы потерпите до утра? – спросил бармен.
– Нет, не могу, – заявил Кессель, хотя и он уже от усталости чуть не падал с высокой табуретки.
Суп был ужасен, он был даже еще ужаснее, чем обычно бывают такие супы в барах. Он напоминал сильно перестоявшие щи с ошметками мяса, однако два пива помогли Кесселю одолеть его и продержаться до пяти.
Да, тяжела шпионская служба, подумал Кессель, сползая с табуретки и суя бармену под нос грушу с ключом от своего номера, чтобы тот знал, кому выписывать счет.
Однако Кессель был не из тех, кто любит облегчать себе жизнь. Он не пошел в номер, а снова вышел прогуляться по улочке перед отелем. Снег падал густыми хлопьями. Фонари испускали мокрый желтоватый свет. На углу площади Св. Стефана стояли две фигуры – одна большая, с локонами, другая поменьше. Большая убеждала маленькую: «…С ними-то боковая линия Габсбург-Эсте и кончилась».
Кессель тотчас узнал голос Бруно.
– Вот так всегда, – сказал герр фон Гюльденберг, с наслаждением откидываясь на переднем сиденье. Бруно сидел сзади, с тоской глядя в окно. Кессель вел машину. Было 11 декабря, пятница, день был ясный, солнечный и холодный. Машина мчалась по шоссе на запад, пересекая живописную долину Вахау.
– Вот так у нас каждый раз, – продолжал Гюльденберг, – и я не знаю, в чем тут дело. Думаю, что этому вообще нельзя найти разумного объяснения. Иногда я даже говорю герру Курцману: все это только благодаря Бруно.
– Слушаю, господин барон! – отозвался Бруно.
– Ничего, Бруно, – успокоил его барон, – это я просто о вас говорил.
– А-а, – протянул Бруно и снова уставился в окно.
– Пока у нас есть Бруно, говорил я Курцману, нам везет. А кому везет, тот и стоя покакать сумеет, как говорила моя покойная матушка. В четверг вечером я не дал бы за нашу операцию и ломаного гроша.
