Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2013)
Эксцентричный Павел, так необдуманно и так пагубно для своих же войск положивший конец «персицкой экспедиции», некоторое время спустя затеял, тем не менее своеобразное продолжение этой истории, столь же скоропалительное в исполнении, как и возвращение Каспийского корпуса из Закавказья. Неожиданное сближение с Бонапартом придало замыслам Павла поистине наполеоновский характер: он не только поддержал планы о вытеснении англичан из Индии, но сделал первые шаги к осуществлению этой сумасбродной идеи. По его указанию был составлен проект совместной русско-французской военной экспедиции к берегам Инда, в результате которой предполагалось «изгнать англичан безвозвратно из Индостана; освободить эти прекрасные и богатые страны от британского ига; открыть новые пути промышленности и торговле просвещенных европейских наций, в особенности Франции…» [41]
Объединенный корпус представлял собой, по крайней мере — на бумаге, внушительную военную силу в 70 тысяч человек, по 35 с каждой стороны, и мог бы, конечно, доставить англичанам серьезные неприятности, но до Индии еще нужно было дойти. В географическом отношении это было бы в полном смысле хождение за три моря — Черное, Азовское и Каспийское. Наши части, собранные в Астрахани, составляли 25 тысяч регулярных войск, усиленных 10 тысячами казаков. Они должны были первыми отправиться морем в Астрабад — персидский порт на юго-восточном берегу Каспия, куда, заметим кстати, во время Дагестанского похода планировал добраться еще Петр Великий. Французы же на барках спускались вниз по Дунаю и в устье его пересаживались на наши торговые суда, которые доставили бы их в Таганрог. Отсюда предполагалось уже движение пешим порядком в Царицын. По пути намечалось приобрести у калмыков лошадей для французской кавалерии. Из Царицына — вниз по Волге до Астрахани и далее — в тот же Астрабад, где размещалась бы штаб-квартира союзной армии со всеми арсеналами и провиантскими складами. Начав поход в мае 1801 года, войска должны были сосредоточиться здесь через пять месяцев — к концу сентября.
Весь экспедиционный корпус был составлен из кавалерийских частей и артиллерии; роль авангарда, разведки и охраны отводилась казакам. Для обеспечения движения создавалась служба особо уполномоченных — комиссаров, которые, опережая армию, заблаговременно удовлетворяли бы все ее нужды: готовили транспорт и места привалов, заготавливали фураж, занимались доставкой багажа и прочего.
Достаточно внимания уделялось и, так сказать, идеологической подготовке экспедиции. Еще до отплытия в Астрабад комиссары должны были разъяснить всем ханам и мелким властителям, встреченным по дороге, что единственная цель похода — «освободить Индию от тиранического и варварского ига англичан» и что «князья и народы всех стран, через которые пройдет союзная армия, не должны нисколько ее опасаться». Доходчивости этих заверений способствовал бы набор замечательных подарков для туземных правителей, для чего следовало припасти карманные и настенные часы, сервский фарфор, зеркала и французские сукна разных цветов. «Союзная армия, — говорилось в заготовленной прокламации, — не будет взимать контрибуций, будет все закупать по обоюдному соглашению и платить чистыми деньгами за все предметы, для существования ее необходимые…» Тут же прилагалась справка, что в Персии и Индии «особенно обращаются и ценятся: венецианские цехины, голландские червонцы, венгерские дукаты, русские империалы и рубли».
С высадкой первой французской дивизии в Астрабаде первая русская должна была покинуть город и начать движение на восток. «Тотчас же по прибытии союзной армии на берега Инда должны начаться и военные действия», — гласил в заключение проект, обрываясь на самом интересном месте: что будет дальше и на чьей стороне окажется военное счастье, не мог знать никто.
Впрочем, столь грандиозное и многосложное предприятие не могло не вызвать справедливых сомнений у такого прозорливого практика войны, каким был первый консул Французской республики Бонапарт, уже имевший к тому же печальный опыт своей Египетской экспедиции. Ознакомившись с проектом, он сделал ряд вопросов и замечаний: о наличии у русских достаточного количества транспортных судов на Черном и Каспийском морях, о возможном противодействии экспедиции со стороны турецкого султана или английской эскадры, которая могла бы войти в Черное море и потопить транспорты с французами. Особые опасения вызывали предстоящие трудности неизведанного пути от Астрабада до Индии через бесплодные и дикие страны.
Все эти разумные соображения Павел отвел самым решительным, если не сказать — самоуверенным, тоном, заявляя, что он в состоянии «принудить Порту делать все то, что ему угодно», и что английской эскадре адмирала Кейта он не позволит пройти сквозь Дарданеллы, ибо «для этого у него есть средства действительнее, нежели думают». Что касается трудностей пути, то и здесь российский император не видел серьезной преграды, полагая, что «французская и русская армии жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы; их мужество, постоянство и благоразумие военачальников победят какие бы то ни было препятствия».
Вся эта безумная затея, размах которой не уступал, а скорее всего, и превзошел бы масштабы зубовской экспедиции, так и осталась на бумаге да в воспаленном воображении несчастного Павла, убитого вскоре заговорщиками. От посылки своих войск в Россию и далее, в самые недра Азии, Наполеон на этот раз благоразумно воздержался, чего не сделал всего лишь 12 лет спустя, предпочтя, себе же на горе, союзу с русскими вторжение в их погибельные просторы.
Известно также, что Павел в начале 1801 года отдал распоряжение атаману Войска Донского генералу Орлову готовиться к походу, но уже по другому маршруту. «От нас ходу до Индии от Оренбурга месяца три, — писал нетерпеливый император, — да от вас туда месяц, итого четыре. Поручаю всю сию экспедицию вам и войску вашему, Василий Петрович. Соберитесь вы с оным и выступайте в поход к Оренбургу, откуда любою из трех дорог или всеми пойдете с артиллериею прямо через Бухарию и Хиву на реку Индус и на заведения английские, по ней лежащие. Войска того края, их такового же рода, как и ваше, так имея артиллерию, вы имеете полный авантаж. Приготовьте все к походу. Пошлите своих лазутчиков приготовить или осмотреть дороги; все богатство Индии будет нам наградою за сию экспедицию. Соберите войско к задним станицам и тогда, уведомив меня, ожидайте повеления идти к Оренбургу…»
Вдогонку Павел отправил атаману «подробную и новую карту всей Индии» и потребовал попутно освободить в Хиве «столько-то тысяч наших пленных подданных». Однако испытать на себе все прелести индийского похода довелось не Орлову, а другому прославленному атаману донцов — Платову. Вот как рассказывает об этом историк Е. В. Тарле:
«Казачий атаман Матвей Иванович Платов, по неведомой причине засаженный Павлом в Петропавловскую крепость и находившийся там уже полгода, внезапно был извлечен из своего каземата и доставлен прямо в царский кабинет. Тут ему без всяких предисловий был задан изумительный вопрос: знает ли он дорогу в Индию? Ничего абсолютно не понимая, но, сообразив, что в случае отрицательного ответа его, вероятно, немедленно отвезут обратно в крепость, Платов поспешил ответить, что знает. Немедленно он был назначен начальником одного из четырех эшелонов войска донского, которому почти в полном составе приказано было идти в Индию. Всего же выступили в поход все четыре эшелона — 22 500 человек. Выступили они с Дона 27 февраля 1801 г., но шли недолго...» [42]
Тут самое время пояснить, что Платов в качестве походного атамана участвовал в зубовской экспедиции. Три казачьих полка двигались в авангарде отряда, и платовские казаки оказали корпусу неоценимые услуги: они не только первыми форсировали полноводный могучий Самур, но и спасли многих пехотинцев, унесенных бурным течением реки. Казаки заняли Баку, их передовые разъезды преодолели Куру и готовы были идти на Тегеран…
Заглянем еще в «Записки декабриста» Николая Ивановича Лорера, слышавшего рассказ об индийской экспедиции из уст самого атамана. Переведенный в 1837 году из сибирской ссылки рядовым в войска Отдельного Кавказского корпуса, он по дороге на юг, в Новочеркасске, посетил могилу прославленного героя, с которым был знаком в прежние времена:
«Заговорив о Платове, я привел себе на память рассказ его, слышанный мною еще в Варшаве в 1815 году, по возвращении наших войск из-за границы, от него самого. Он так любопытен, что помещаю его. В одном доме, после сытного обеда, Матвей Иванович, по обыкновению немного подвыпивший, сел на диван, со многими сотоварищами-генералами, а мы, молодежь, окружали эту любопытную группу. Кто-то спросил Платова, чем он был при императоре Павле Петровиче? Матвей Иванович, почесав у себя в голове, с расстановкою, своим малороссийским наречием сказал:
