Фаусто Брицци - 100 дней счастья
Паола так крепко меня обнимает, что это объятие кажется вечным. Когда она опускает руки, ее лицо влажное от слез. Но это слезы радости. Кто знает, как давно она не плакала от радости.
Пора отправляться, но я не могу заставить себя подняться по ступенькам. Мы целуемся, и снова, и снова. Сложно понять, когда пора остановиться. Я тяну время. Стараюсь рассмешить детей. Я настоящий гений разных глупостей. Я глажу по голове Лоренцо, Еву. Но нельзя перегибать палку. Нельзя, чтобы они поняли, что мы прощаемся навсегда.
– Может быть, я все-таки тебя подвезу? – настаивает Паола.
– Не стоит, спасибо.
В последний путь слон отправляется в одиночку. Ей еще предстоит провести за рулем не один час. Что бы я только не отдал, чтобы вернуться домой вместе с ними, играя всю дорогу, вылавливая в потоке машин четные и нечетные номера. Но мне нечего предложить, чтобы поторговаться.
Я еще раз крепко целую Паолу, пока нас не прерывает гудок. Водитель уже устал и торопит меня. Я отрываюсь от жены и поднимаюсь по ступенькам. И только сейчас она наконец-то говорит то, чего я так долго ждал.
– Пока, любимый.
Сердце поднимается к горлу. Я улыбаюсь Паоле и прохожу внутрь.
Пока автобус медленно движется вперед, я плачу.
Прижавшись к стеклу, я смотрю на удаляющуюся троицу. И мысленно посылаю Паоле слова любви. Она машет мне рукой. Посылка дошла.
Она стоит на раскаленном асфальте, держа детей за руки, пока автобус не превращается в малюсенькую точку.
Я представляю себе, как она старается успокоиться, улыбается детям и садится в машину. Она всегда была прекрасной актрисой.
Выбранная мною больница снаружи напоминает отель в приморском городе.
Меня встречает Патрик Цурбригген, доктор, с которым я переписывался по электронной почте. Он говорит по-итальянски с очень смешным немецким акцентом и крепко пожимает мне руку. К счастью, в Лугано говорят по-итальянски. Это самый большой итальянский город за пределами Италии.
Доктор объясняет мне, как я проведу этот день. Он ни разу не упоминает о цели моего визита. Но именно об этом и речь. Я сам прерву свою жизнь, без помощи врачей. Швейцарские законы это позволяют, но требуется, чтобы человек, решивший прибегнуть к подобной «услуге» (мне очень нравится, что здесь это называется «услугой») был полностью проинформирован об альтернативных возможностях, мог понимать происходящее и осознавал свое желание.
Мой новый дом.
Моя комната.
Я заказал ее всего на одну ночь. Прямо как в мотеле.
И действительно, моя комната очень похожа на комнату в мотеле.
«Мотель Бейтса» швейцарского пошива.
Двадцать квадратных метров. По крайней мере, просторно.
Стены тревожного зеленоватого цвета.
Скучающий деревянный комод, на котором валяются несколько спортивных газет и февральский номер журнала «Улыбка и песня» с фотографиями исполнителей из Сан-Ремо.
Железная кровать с белой простыней. С пришитыми ручками, чтобы поднять тело.
Шкаф из Икеи, криво собранный нерадивым рабочим.
Внутри три вешалки разных и слишком уж веселых цветов.
Деревянный, похожий на школьный, стул. На нем какая-то надпись на французском. Нечитабельный почерк бывшего постояльца. Даже подписался. Ален какой-то там. Кто знает, что за Ален.
На стенке акварель с изображением озера Лугано. Ну, или просто озера.
Белые легкие шторы, шелестящие на ветру, точно в фильме ужасов.
Дверь, ведущая на двухметровый балкон.
С балкона виден парк, окружающий больницу. Горизонта не видно. Только зелень деревьев и синева неба. Тюрьма, да и только.
Еще есть большая и чистая ванная из тех, где все предусмотрено для колясочников.
Чистенький мотель, но стоимость за ночь – как в фешенебельной пятизвездочной гостинице. Точнее, как неделя в такой гостинице.
Правда, пожаловаться потом никто из постояльцев не сможет.
Просто потому, что здесь нет никакого «потом».
В комнату заглядывает санитар (точь-в-точь Ральф Мальф из «Счастливых дней») и спрашивает на ломаном итальянском, все ли в порядке.
Я отвечаю, что да, хотя это не так.
Он говорит, что зайдет около семи и принесет ужин. Я спрашиваю, чем здесь кормят. Риторический вопрос. Я уже жду, что мне подадут больничную вареную курочку, пюре из пакетика и несвежий фруктовый салат.
Но к моему удивлению, ужин состоит из пасты в томатном соусе, жареной курицы с печеной картошкой и торта «Захер» со взбитыми сливками. Кто знает, быть может, они разработали гениальный способ убить меня путем такой кормежки?
Ральф Мальф улыбается и скрывается за дверью.
Мой палач очень мил. Это уже кое-что.
Я беру стул и ставлю его на балкон. Сажусь и дышу.
Вынимаю одноразовые контактные линзы, и окружающий мир расплывается и сливается. Зелень и небо перемешиваются и становятся одним целым.
Это мои последние линзы. Завтра я обойдусь. Уже не важно.
Открываю бумажный пакетик, который вручил мне Оскар. Он уже весь пропитался жиром. Содержимое мне хорошо знакомо. Пончик.
Оскар – особенный человек. Он не просто мой тесть.
Гляжу на сладкого друга.
От него сладко пахнет. Такой притягательный, почти эротичный запах.
Не важно, что о нем говорят. Все это неправда. Ну, или мне на это наплевать.
Первый кусочек – это лучше, чем секс.
Я долго пережевываю его. Медленно, стараясь прочувствовать каждую крошку.
Я ощущаю, как крупинки сахара тают на языке.
Пончик уже не свежий и слегка затвердел. Но все равно на вкус – точно пища богов.
Еще кусочек.
Полное отсутствие мыслей.
В голове пустота. Ящик без содержимого.
Только я и мой пончик.
Закрываю глаза.
Я наслаждаюсь пустотой, которая разливается по черепной коробке.
Я слышу море, точно прижимаю к уху ракушку.
И вдруг какой-то шелест.
Я оборачиваюсь.
Открываю глаза.
На решетке, справа от меня, примостилась птичка.
То есть, кажется, это птичка. Линзы-то я уже снял.
Я приглядываюсь, придвигаясь поближе.
Воробей.
Он с любопытством бесстрашно уставился на меня.
Я внимательно разглядываю его, щуря глаза, чтобы лучше видеть. Вы думаете, что это… но нет. Это не мой извечный сотрапезник. Это другой, похожий, но куда более веселый и гладкий воробей. Смелый туземец. А жаль. Если вы будете пересказывать кому-нибудь эту историю, скажите лучше, что это был тот самый воробей, что прилетал ко мне каждое утро в Риме. Так в конце истории проскользнет волшебная нотка.
Я отщипываю маленький кусочек, протягиваю ладонь, и воробей садится на палец. Он с удовольствием поедает жареные крошки.
А затем замирает, выпятив грудь, точно спрашивая меня «И это все, дружище?».
Но я не дам себя разжалобить.
Пончик мой, дорогая швейцарская птичка.
Новый нахлебник мгновенно понимает, что с меня больше нечего взять, и улетает, даже не поблагодарив. Я вижу, как он перемахивает через живую изгородь и исчезает. Мне бы так хотелось последовать за ним, оторваться от земли и лететь прочь от этого места.
Я встаю и смотрю вниз.
С балкона второго этажа даже не выпрыгнешь. Это полный бред.
Я доедаю пончик, облокотившись о решетку балкона.
Облизываю губы от сахарных крошек. На какую-то секунду я попал в рай, мгновенный и сладкий.
Я возвращаюсь в комнату.
Комкаю жирную бумагу и оглядываюсь в поисках мусорки, которой нигде не видно. Наверное, ведро в туалете. Оно стоит под раковиной, где ему, в принципе, и место. Я выбрасываю бумагу, и она отскакивает от края ведерка, прежде чем упасть внутрь.
Возвращаюсь в комнату и плюхаюсь на кровать. Достаю из кармана последнюю фотографию, которую я снял на «полароид». Наша счастливая четверка.
Кладу ее на тумбочку, достаю мобильник и листаю телефонную книгу до слова «дом».
Они уже добрались?
Но домой не звоню.
Я набираю номер Умберто.
– О, Лучио, привет! – отвечает он мне с притворной веселостью в голосе. – Я только что говорил с Паолой. Они уже дома, все нормально. А ты как?
Я надеялся, что этого вопроса не последует.
Я прошу задать другой вопрос. На этот не хочется отвечать.
Тогда он говорит:
– Как погода в Лугано?
Опять промах. Попробуй еще раз.
Наконец-то что-то пооригинальнее.
– Я прочел письмо, не устоял. Ты простишь?
Я и так знал.
– Да, все нормально, – взволнованно отвечаю я и несколько минут мы молчим. Я никогда еще не молчал в трубку. По крайней мере, не так долго. Никто обычно не молчит в трубку. Оглушающая тишина заменяет все те слова, которые мы никогда не говорили друг другу. Игра в молчанку по-взрослому. Умберто проиграл.
– Не беспокойся ни о чем… Я о них позабочусь, дружище.
