Альфред Кох - Ящик водки. Том 3
Он понарассказывал — и устно, и в книге — множество историй, которые его представляют не в лучшем свете. Таких дурацких историй у каждого полно! Но другие помалкивают… «Я про это писал, чтоб показать — я абсолютно такой же, как все, — объяснял мне Никулин. — Когда кто-то себя начинает показывать выгоднее, чем есть, мне стыдно становится, неловко и неудобно за него. Пускай про тебя другие говорят… Я, например, редко рассказываю про войну. Когда меня просят что— Нибудь вспомнить, как я воевал, я рассказываю обыкновенно следующий анекдот. Демобилизованный солдат вернулся домой, созвал родню и три часа рассказывал про то, как воевал. А когда закончил, его маленький сын спрашивает: „Папа, а что на фронте делали остальные солдаты?“
Еще его анекдот из той же оперы. Внук спрашивает деда, воевал ли тот. Дед отвечает: «Ну». — «Что „ну“?» — «Hy не воевал».
И награды Никулин редко надевал. Так, разве на День Победы — колодки. Вот еще великая фраза Никулина: «Клоун должен падать, или, как говорим мы в цирке, делать каскады… И все ради того, чтоб вызвать смех. …Почему люди смеялись? Думаю, прежде всего потому, что я давал им возможность почувствовать свое превосходство надо мной. …Окружающие понимали, что сами они на такое никогда не пошли бы».
Вот какой был человек — Никулин.
То мое интервью заканчивалось таким пассажем. Я вспомнил, что маэстро скоро 75 лет. Он моментально включился в тему: «А про возраст у меня любимый анекдот такой. Одесский. Две подруги встречаются, одна спрашивает: „Ну как поживаешь, старая блядь?“ Вторая отвечает: „А при чем здесь возраст?“ Вы же помните, анекдот надо рассказывать к слову… Ах да, вам же это публиковать… Как же быть? Вы знаете что… вместо „блядь“ можете написать „курва“».
Я полез спорить:
— Юрий Владимирович, вы извините, но мне кажется, что «курва» — это обидней, по смыслу неточно, да и как-то менее празднично… (А как раз и юбилей надвигался, и Новый год.) Так что с вашего позволения оставим «блядь».
И мы с Никулиным блядь оставили.
С Зыкиной еще я тогда сделал интервью. Она меня вдохновила на такое размышление:
«Россия и Зыкина. Россия и березы и песни про Волгу. С чем это сравнить? Так американцы в ковбойских сапогах и джинсах слушают под банджо свои американские народные песни и пьют свое виски и соседнюю текилу. Но ведь разве не то же самое делаем и мы — в таких же джинсах, под тот же черный джаз, и виски у нас не хуже.
Другая картина, воображаемая: мы в армяках от Юдашкина и фирменных лаптях исполняем нечто под балалайку. Бывает такое? Нет… Мы для чего-то сильно полюбили чужое, настолько же заморское, как киношная баклажанная икра, при том, что настоящая русская икра выше. Отчего так? Нет ответа.
Возможно, тут дело вот в чем. Американцем стать и быть понятно как (получив гражданство США), а русским — непонятно. По крови? Но что намешано в крови, точно ж неизвестно. Может, люди стесняются, скромничают, думают: я вроде русский, а там кто его знает… Уж я на всякий случай от балалайки подальше, чтоб не случилось конфуза…
Представим себе двух китайцев, которые сменили гражданство. Один, допустим, получил паспорт США, а второй стал гражданином РФ. Когда первый объявляет, что он американец, — это не более чем констатация факта. Но если второй назовется русским, то это будет началом анекдота». Зыкина рассказывала мне, как пела с «Битлами» где-то на Западе. И звала в гости на дачу. Но у нее тогда на даче был ремонт, а дальше нас жизнь раскидала.
Еще осенью 96-го я съездил в Нижний и там познакомился с Немцовым, модным политиком, подающим надежды. Он был еще простой губернатор, молодой такой, задорный, кудрявый, сразу на ты, сразу доверительно. Впервые меня видя. Молодец! Репортерская хватка. Вот так репортер должен работать: делать вид, что сто лет с тобой знаком. Вот так и надо работать с электоратом!
Я еще долго разговаривал с мамой Немцова — Диной Яковлевной. Она мне дико понравилась. Такие реакции на все естественные. Никакой рисовки. Жила она тогда, не знаю, как сейчас, в хрущевке на самой окраине, даром что сын губернатор… Рассказывала, как при советской власти занималась политической агитацией: ее Боря заставлял. Она его слушалась. Это чистейшей воды роман «Мать», автору которого Нижний был не чужой город, кстати.
Я тогда в заметке нагнал жути — что вот, ребята, ваш будущий президент. И еще уточнил, что страной нашей много кто покомандовал, она уже дозрела до президента-еврея. Немцов, кстати, в то еще время, предвосхищая Путина, летал на каких-то истребителях. И там был хороший ресторан «У Витальича». На пешеходной улице типа нашего Арбата. У них такие были вышколенные официанты и свежая рыба, каких в Москве тогда не было.
Свинаренко: К концу 96-го начался новый проект — журнал «Столица».
— Да помню я. По-моему неудачный был проект.
— Как денег не приносит, так сразу — неудачный? Что вы за народ такой — бизнесмены! Все бы вам бабками мерить! А масса людей до сих пор полагает, что «Столица» — это был прорыв. (При том, что я свое мнение оставлю при себе.)
— Журнал был с претензией на некую новую эстетику. Охлобыстин там писал… Я помню. Это была смесь литературы с журналистикой. А ты что, ушел в эту «Столицу»?
— Не ушел, это был все один издательский дом. А в «Столице» я был собкором в Америке. В городе Москва, что в штате Пенсильвания. Яковлев предложил мне туда уехать, пожить там, поработать, пописать для журнала — и после из этого сделать книжку. Что я и сделал.
— Ты год ведь там прожил.
— Год, но я так часто летал в Москву (state Россия), что не выпал из этой жизни с Это был великолепный график.
— Сколько раз в год ты был в русской Москве?
— Месяц там — месяц тут. Я успевал жить две жизни. Если б не уезжал из России, не сочинил бы заметок в «Домовой» больше, чем я их реально написал. С другой стороны, если б я безвылазно сидел в Америке, то написал ту же самую книжку, не более того. А так я сделал две работы. Пятилетку в четыре года. В три смены двумя руками за одну зарплату. По-хорошему, вообще только так и надо жить. Две недели в месяц делать одну работу, а две — совсем другую. Причем лучше в другом городе, если не в другой стране. Уезжая отсюда, я оставлял одни ключи, документы, блокноты — и брал все другое. И жил после месяц в другой стране, в другом доме, ездил на другой машине по другим дорогам, говорил на другом языке и видел других людей. Валюта, правда, была все та же.
— Можно было и вторую семью завести.
— Не, ну это уж на хер.
— А что ты там делал, в Пенсильвании?
— Жил. Писал заметки и слал в Москву. Встречался с местными, разговаривал с ними. Население 3000 человек… Ну, всех поголовно я не знал, но что касается адвокатов, журналистов, ментов, врачей, бизнесменов, библиотекарей, пожарников — то с ними со всеми я регулярно выпивал. Я написал про все, что представляло мало-мальский интерес.
— Я читал.
— Да? Ну я тебе просто концепцию рассказываю. Не все, правда, получилось. К примеру, не удалось мне взять интервью у местной знаменитости — карлицы ростом 1 метр 10 сантиметров: она в возрасте 99 лет умерла сразу после моего приезда. Но моими персонажами стали охотник на медведей, девелопер, мисс Москва, хозяин стриптиз-клуба, ветеран Вьетнама и прочие достойные люди. Там Москв много ведь, в Штатах. Двадцать с чем-то. А ту я выбрал по такому признаку: она была ближе всех к цивилизации. До Washington bridge, а это уже въезд на Манхэттен, было от моего дома 111миль — строго на восток по 80-му фривею. Полтора часа езды, если без пробок. И я туда все время ездил. Чуть не каждые выходные. Заезжаешь, значит, с моста на, чтоб не соврать, 176-ю улицу, и вниз, то есть направо. Там вскоре черный негритянский Гарлем, с чисто советским антуражем: пыль, какие-то ошметки кругом валяются, грязные ржавые машины, потерянные глаза у прохожих, одеты они кое-как, подозрительные типы роются в мусорных контейнерах, идут и едут на красный свет… Чем ниже по Манхэттену, тем больше цивилизации.
— А ты к Роме Каплану на Манхэттен ехал, в ресторан «Русский самовар»?
— В том числе. Хороший кабак у него. Потом еще Брайтон… Пельменная «Капуччино». Кафе «Париж». Ресторан «Континенталь». Ну, да это все тебе известно. Может, комментарий про это написать?
— Да ты уж книжку написал.
— Ну да. Долго, кстати, я ее писал… Два года. Правда, без отрыва от производства.
Комментарий Свинаренко
Я тут коротко процитирую предисловие к той книжке; я в нем объяснял, что за смысл был в той затее. Зачем я в Америку поехал и почему из нее вернулся. Сегодня и самому забавно это перечитывать. Тогда, в 96-м, жизнь была другая — простая какая-то, наивная.
«Долго я мотался по американским дорогам и проселкам. Порой, руля долгими осенними вечерами по пустынным степным трассам, я начинал задумываться о бессмысленности затеи, а на ночном привале в очередном обшарпанном мотеле вблизи нищей индейской деревушки — она и вовсе стала представляться безумной. Лежишь в кровати, пьешь пиво, смотришь телевизор, за окном ветер воет… Казалось, что ничего не выйдет, что напуганные со времен „холодной войны“ провинциалы будут сдавать меня в ЦРУ как советского шпиона и уж точно уклоняться от дачи показаний мне — потенциальному противнику, вражескому заокеанскому журналисту, очень подозрительно заброшенному в глубокий тыл сверхдержавы — оплота НАТО.
