Ирина Дедюхова - Время гарпий
Эрато подождала, пока старушка, подозрительно косясь на ее самую приторную улыбочку, медленно достанет ключ от домофона и войдет в подъезд, пытаясь захлопнуть дверь прямо перед ее носом. Божий одуванчик, конечно, не рассчитывала, что она вставит ногу в замшевом ботильоне в дверной проем. Схватив бабульку за норковый воротник драпового пальто, она энергично отжала ее в сторону, прорываясь в подъезд.
— Тихо, старая! — прошипела она приготовившейся заорать бабке. — Я — врач! Да успокойтесь, больная! Где тут Владимирская кастинг проводит?
— В подвале! За той дверью, — прошептала старушка. — А что с ней?
— С ней — ничего! Здоровая, как лошадь! — ответила она, дергая за дверь в подвал, которая на удивление легко открылась. Но, спохватившись, добавила для старушка, которая, похоже, вовсе не собиралась никуда уходить и в любой момент могла заорать: «С парнем там из подтанцовки опять проблемы, грыжа паховая!»
— А-а, — протянула старушка понимающе. — Это с Игорем? Он у них слабенький.
— Не знаю, — ответила Эрато, спускаясь в подвал.
Глаза не успели привыкнуть к полутьме подвала, поэтому она не сразу поняла, что за большая уютная преграда возникла у нее на пути.
— Вы по какому вопросу? — спросила преграда приятным мужским баритоном.
— А вот по какому! — ответила она, что есть силы саданув охраннику в пах жалобно зазвеневшим ридикюлем.
Она бежала по подвалу впереди охающего охранника, стараясь не зацепиться прической за подвешенные к потолку канализационные трубы, проклиная Владимирскую, назначившую кастинг в столь экзотическом месте. Охранника она старалась не слишком опережать, понимая, что тот должен охранять именно то, что ей тут было нужно. Вообще охранник в черном костюме в подвале, пахнувшем канализацией, както оттенял дикость обстановки, которая, впрочем, вполне соответствовала ее представлениям об известной балерине.
Хотя она понимала, что охранник поставлен специально для нее, она все же надеялась ворваться к Владимирской раньше, чем он преградит ей вход. Но реакция ее подвела. Увидев застекленную дверь, освещенную изнутри, она сделала рывок, но немного запоздала, и увесистая туша охранника повисла у нее на плечах. Она пнула дверь ногой, та открылась, и она попыталась войти в неожиданно большой светлый зал с зеркалами по двум стенам, посреди которого на дерматиновых креслах сидела Владимирская с двумя танцорами своего коллектива.
— Так вот где ты кастинг проводишь! — прохрипела Эрато, пытаясь укусить руку душившего ее охранника. — Отстань ты, я же по делу! Скажи ему, чтобы он отстал! Мы можем поговорить?
— Да о чем мне с тобой говорить? — возмутилась балерина Владимирская, поправляя безупречно гладко зачесанные волосы, украшенные серебристой заколкой с жемчугом и перламутровыми цветочками.
На ней было ярко-синее трико и розовая маечка, украшенная черными стразами. Поверх этого одеяния, больше похожего на оперение райской птицы, небрежно болтался огромный многоярусный кулон из белого золота, усыпанный бриллиантами. Ее спутники были одеты намного скромнее, кроме эластичных брюк, белых маек, поверх которых красовались черные подтяжки, — из одежды на них больше ничего не было.
Владимирская грациозно встала, вышла из зала в коридор и, сделав знак охраннику, жестом предложила Эрато следовать за собой.
— Так и думала, что будет какая-то подстава! — недовольным тоном заметила она на ходу, оборачиваясь к Эрато, пригибавшейся, чтобы не зацепиться за навешанные к потолку трубы.
— Ну, и место ты для кастинга выбрала! — пробормотала Эрато.
— Для тебя и выбрала, — ответила ей Владимирская, приглашая в какой-то кабинет за простой дверью. — Думаешь, я не поняла, что это ты? «Молодая, подающая надежды балерина!» Я сразу поняла, что за надежды ты можешь подавать и кому! Мы здесь хореографию прорабатываем. Ты представить себе не можешь, сколько вокруг воров! Стоит что-то придумать, как это все снимают и выкладывают в Интернет. Но ты — хуже всех!
В кабинете стоял стол, заваленный бумагами и окурками, возле которого примостили два обшарпанных кресла.
— Я не понимаю, в чем ты меня-то обвиняешь? — поинтересовалась Эрато.
— А кто мне посоветовал самой опубликовать эти снимки с летнего отдыха? Кто меня на это подбивал? Кто мне хвастал, как тебе помогает в работе эротическая фотосессия, выложенная в Интернет? Я-то все места ракушками прикрыла, а ты вообще на фотках голая была! И теперь она врет, будто это чей-то «подлый фотошоп», а ты никогда «не опускалась до такого, как Владимирская!» Больно кому-то надо вместо тебя без трусиков сниматься! А как ты мне врала, что мне просто необходимо выложить свою фотосессию самой, чтобы больше никто не говорил, будто я — толстая? И теперь я должна тебя поблагодарить за это? Учитывая, что началось потом? — возмутилась Владимирская.
— Скажем, я тебя не подбивала, а вдохновляла! — отрезала Эрато. — Ну, и что? Тебе же понравилось!
— Ах, ты дрянь! — в сердцах бросила Владимирская. Эрато нисколько не сомневалась, что она примеривалась, как бы кинуться на нее, поэтому на всякий случай прикрылась сумкой.
— Ты же сама сказала, что надо быть добрее друг к другу! — прокричала она Владимирской из-за ридикюля. — Цитирую: «Жизнь такая не вечная! Красота и доброта ее спасет!»
— Значит, тебя можно спокойно придушить, ты страшная и злая! — более спокойно сказала Владимирская, опускаясь в кресло. В своем ярком костюме и театральном макияже она смотрелась еще более нелепо на фоне порванной грязной обивки кресла, в обстановке этого мрачного подвала, пропитанного запахами гнили и пота.
— Зато я оставила записку с адресом этого подвала и написала, что поехала на кастинг к Владимирской! — ответила ей Эрато, рассматривая стены с вздувшейся от племени масляной краской. — Слушай, перестань дуться, у меня к тебе дело!
— Какие у меня с тобой после этого могут быть «дела»? — капризным тоном проворчала Владимирская, скрестив руки.
— Но кастинг-то ты мне назначила! — пожала плечами Эрато. — Я хочу у тебя спрятать одну вещь…
— Конечно, краденую? — съехидничала Владимирская.
— Нет, — отмахнулась Эрато, убирая со стола бумаги и окурки, чтобы выложить на освободившееся место часы Сфейно. — Но ходить мне с этой вещицей страшно, а ты… и тебя…
— А я — дура, и меня не жалко! — догадалась балерина. — Какая же ты… все-таки!
Вместо ответа Эрато полезла в сумку и вынула хрустальные часики с топазовой чашей. Владимирская зачарованно смотрела, как в тусклом свете грязной лампочки во флаконах вспыхивали золотые песчинки.
— Что это? — шепотом спросила она. — Я ведь такое где-то уже видела! Мне давно приснился сон, где женщина показывала мне вот эту колбочку, щелкала по стеклу, и я понимала, что буду балериной. А потом мы с ней на одну ночь попадаем на спектакль балета «Лебединое озеро» 1895 года…
— Мне сейчас только цитат из твоих мемуаров не хватало! Я уже прочла это место в твоей книге: «В тот момент у меня появилась не просто мечта, а настоящая цель в жизни и уверенность, что я ее достигну. В тот день я сказала: «Мама, я буду балериной!» — поддела ее Эрато.
— Будто ты не знаешь, как такие книги пишутся! Честно говоря, «Мама, я буду балериной!» — общий момент всех балетных мемуаров, — пояснила Владимирская. — Детей до шести лет не пускали на спектакли, о чем сообщалось на обратной стороне билетов. Но все нынче пишут, будто попадали туда раньше. Ну, и мне написали, как всем, тем более, что мои родители были действительно знакомы с администратором театра. Я на сайте нашего прославленного премьера прочла, что он был на «Щелкунчике» перед Новым годом, взяла, да и себе такое же написала. На самом деле я действительно была в театре, но на «Спящей красавице» и практически ничего не помню. Что вообще можно запомнить в пять лет?
— А как же «сеточка, натянутая под бархатными перилами лож, на которой лежали программки»? — поинтересовалась Эрато. — Мне эта деталь запомнилась. И как тебе мама объяснила, что в старину красиво одетые дамы укладывали на эти сеточки свои веера. Да и обстановку театра ты очень даже возвышенно описала: люстры, роспись плафона, золотую лепнину, бархатные кресла. Ерунду всякую, вроде «и этот ни с чем несравнимый запах праздника и чуда»! Очень на тебя похоже. Потом тебе мама объяснила, как надо вести себя в театре, а тебе «очень захотелось быть такой же нарядной и выглядеть так же красиво и достойно, как те дамы». Кто эти мемуары за тебя писал? Сама, что ли?
— И сама тоже! — ответила Владимирская, упрямо поднимая подбородок. — Я же не напишу в мемуарах, что среди ночи за мной пришла незнакомая женщина и повела меня на представление, где перед спектаклем я разговаривала с воспитанниками Императорского театрального училища. У них была мечта выбиться хотя бы в состав корифеев и корифеек для Valse champetre, «Пейзанского вальса» в «Лебедином озере». Все тогда страшно волновались, был не до плафонов. Балет с треском провалился, долгое время не шел, хотя нам сегодня сложно это себе представить. Честно говоря, мне было не до плафонов. За кулисами творилось что-то невообразимое. Был полностью изменен сюжет. Но еще было неизвестно, как публика воспримет новую оркестровку Дриго, ведь к тому времени все писали, что Петр Ильич — не «балетный» композитор. Отдельные номера в партитуре были переставлены, часть из них изъята, добавлены новые номера. Pas de deux I акта стало дуэтом Зигфрида и Одиллии, причем женская вариация была заменена на оркестрованную фортепьянную пьесу Чайковского — то ли «Шалунья», то ли «Резвушка». Для адажио Одетты и Зигфрида в последнем акте использована мазурка «Немного Шопена». А это «па-па-па-парапа-па» для ансамбля тоскующих лебедей, которую все исполняют нынче на капустниках и корпоративах, был взят вальс «Искорка», который вначале назывался «Вальсбезделушка». И все тряслись, как это воспримут критики, ведь из балета был изъят па де сис в дворцовом акте и сцена бури — в последнем. А, в отличие от спектакля в целом, они были оценены критикой очень высоко! Поэтому всех колотила нервная дрожь. И потом… был такой триумф! Зал грохотал от аплодисментов, все со слезами выходили на поклоны. А Эвриале тоже разрыдалась и сказала, что, благодаря гению Мариуса Петипа, из почти навсегда погибшего балета — возник шедевр всех времен и народов.
