Лайза Джуэлл - Тридцатник, и только
От его соплей и слез на животе Дилайлы расплывалось мокрое пятно. Она чувствовала себя загнанной в угол, сердце ее колотилось. И вдруг она оказалась на спине. Майкл, ухватив за запястья, пригвоздил ее к дивану.
— Но ты уже не девочка, — хрипло шептал он, — нет, не девочка, ты уже женщина, правда? Тебе восемнадцать лет, и ты женщина, и можешь делать все, что хочешь, и я могу делать, что хочу, мы с тобой взрослые люди, как же иначе…
Из его рта несло сырым мясом, а язык, которым он разжал ее сомкнутые зубы, на вкус был, как старая блевотина.
Пока это происходило, в голове Дилайлы крутилась песенка. Она слышала ее по радио у Дига сегодня утром. Песенка звучала и звучала в ее голове в такт натужным толчкам Майкла. Слушая эту мелодию, Дилайла не сводила глаз со своих ног, ее взгляд застыл на пятнышке серебристого лака на пальце — последнее, что она сделала до того, как это случилось; последнее, что она сделала, когда была счастлива. Ибо, хотя это еще не закончилось, Дилайла твердо знала: счастливой она уже никогда не будет.
Потом он лежал на ней, тяжело дыша и заливая ее своим потом. Дилайле не хватило воздуха под навалившейся на нее тушей. А потом в прихожей послышались вопли братьев и прокуренный голос матери, велевший им заткнуться. Слава богу, подумала Дилайла, слава богу, мама пришла, она мне поможет.
— Мама, — задыхаясь, крикнула она, пытаясь сбросить тело Майкла, — мама, сюда!
Ей следовало быть умнее. Столько лет к ней не проявляли ни малейшего интереса, а она купилась на одну-единственную дешевенькую открытку, поверила, что мать и вправду ее любит.
— Ах ты дрянь! Мерзавка! — Дилайлу за локоть стащили с дивана и швырнули на пол. — Шлюха! — Туфля матери вонзилась ей в живот. — Поганая шлюха! Не можешь найти себе мужика? А что же тот, бровь на палочке? Тебе его мало, да? Мало, да?
И она ударила Дилайлу по лицу прямо там, в гостиной, на глазах у всех; ее муж до сих пор не заправил в штаны свое поганое хозяйство, по ногам ее дочери текла слизь ее мужа, а ее маленькие дети испуганно цеплялись за ноги матери.
Она даже не позволила Дилайле вымыться и как следует собраться.
— Убирайся из моего дома, я больше видеть тебя не желаю! Нет у меня больше нет дочери! — Она захлопнула дверь и снова приоткрыла, чтобы выбросить куртку Дилайлы.
Куртка упала на тротуар.
Дилайла подобрала ее, отряхнула и двинулась прочь. Оглянулась напоследок на дом, где она не знала радости и куда — это ей было отчетливо ясно — она уже никогда не вернется.
Глава тридцать восьмая
Диг сглотнул:
— Почему ты не пришла ко мне, Дилайла? В тот день. Почему не пришла?
Дилайла смотрела в потолок, но вдруг уронила голову, не в силах более сдерживать слезы. Вытерла лицо салфеткой и впервые, с тех пор, как начала свой рассказ, взглянула на Дига. Она казалась такой хрупкой, такой молодой и потерянной, что Дигу захотелось обнять ее, защитить, утешить, как маленькую девочку.
— Я никого не хотела видеть, Диг. Меня раздавили. Майкл раздавил меня в тот день. Ты должен понять. Ты был хорошим, чистым, добрым. Ты был сама любовь, а я в тот день на очень, очень долгое время превратилась в засохшую кучку собачьего дерьма. Я и представить не могла, как окажусь рядом с тобой, рядом с твоей чудесной мамой, как войду в ваш уютный дом, в вашу чистую жизнь. Когда ты меня нашел на бирже, мне хотелось исчезнуть. Я стояла с тобой под дождем, ты с тревогой расспрашивал, куда я пропала, и столько любви было в твоих глазах… А я лишь хотела, чтобы дождь превратился в кислоту и растворил меня прямо на месте и смыл в канализацию.
— Я попыталась — ради тебя — возобновить отношения. Но каждый раз, когда я прикасалась к чему-либо в твоем доме, каждый раз, когда я ложилась с тобой в постель, мне казалось, что я загрязняю вещи, пачкаю простыни. Каждый раз, когда ты прикасался ко мне, я хотела предостеречь тебя, как ребенка, который сует пальцы в розетку: не трогай, это опасно! Твоя мама приносила мне чай каждое утро, а я мыла чашку в ванной, прежде чем вернуть ее. Я дошла до точки, хуже мне никогда не было, и когда у меня случилась задержка, я окончательно сломалась. Собралась и ушла к Марине.
Уж кому к кому, но к Марине мне не следовало обращаться, Когда моя беременность подтвердилась, вопрос об аборте даже не возник, он вообще не рассматривался. Марина — дико набожная католичка, для нее такое просто немыслимо. Я же превратилась в студень, в безвольный манекен. Сидела в своей комнате, пялилась на стены и ощущала, как оно растет во мне, день за днем. Я смирилась с судьбой, смирилась тем, что рожу это существо, произведу его на свет. Я была не человеком, но машиной по производству детей. На Дилайлу Лилли я больше не походила. Не пользовалась косметикой, не красила волосы, не смотрела телевизор, не слушала музыку…
— Тогда-то я и встретила Алекса… Он учился на Цветочном холме. Я была на девятом месяце, споткнулась и упала. Он отвез меня в больницу. Им пришлось вызвать преждевременные роды, потому что у меня началось внутренне кровотечение, да и ребенок мог пострадать от падения. Вот так и получилось, что Алекс присутствовал при рождении Софи. Я рассказала ему все про Майкла. Он даже бровью не повел. С ним я чувствовала себя спокойно. И почти чистой. Не думаю, что на свете существует много молодых мужчин, способных справиться с такой ситуацией. Алекс особенный, это точно.
Мы подружились, иногда он приглашал меня куда-нибудь. А потом… остальное тебе уже известно. Алекс никогда не настаивал на сексе, он понимал, почему я не хочу им заниматься. И никаких проблем не возникало. Я лечусь… у психиатра… хочу прийти в себя, снова стать сексуальной. Но это медленный процесс. Бывает, что меня просто распирает от любви к Алексу, и я отдаю ему себя. Сам он никогда не просит, предлагаю я, когда чувствую себя сильной. И чистой. И если уж говорить начистоту, я ужасно боюсь, что он найдет то, в чем я ему отказываю, на стороне. Полтора месяца назад я предложила ему себя и забеременела, и подумала, что надо поехать в Лондон, найти Софи, и тогда решать, как поступить. Но так ничего и не решила, Диг. Ничего. — Она опять заплакала почти беззвучно. — Скажи, Диг, должна ли я родить? Смогу ли стать хорошей матерью? Не такой, как моя? Как ты думаешь?.. — Она осеклась. — Прости. Извини. Это нечестно. Мне не стоило спрашивать у тебя совета. Ведь ты тут совсем ни при чем. Вот так всегда бывает: стоит только подумать, что жизнь — довольно простая штука, как она разворачивается на сто восемьдесят градусов и требует, чтобы ты разделила семьсот двадцать восемь на девятнадцать. — Неожиданно Дилайла улыбнулась. — Это любимая поговорка Алекса. — Она отбросила волосы со лба.
Черт, думал Диг, мы одного возраста, но Дилайла Лилли на тысячу лет старше меня. В свои тридцать я остался подростком, разве что мне чуть больше лет, чем хотелось бы. За тридцать лет Дилайла прожила долгую жизнь; она менялась, взрослела, падала и поднималась, — словом, существовала насыщенно и полнокровно. По сравнению с ней, я ребенок, размышлял Диг, ребенок-переросток. Я ничего не совершил. По-прежнему живу в Кендиш-тауне, работаю на той же работе, общаюсь с теми же людьми в одних и тех же местах… даже джинсы ношу те же самые. Родители обожают меня и все, что я делаю. Друг друга они тоже обожают. Ничего плохого со мной никогда не случалось. Я никогда не разорялся. Никогда ничем не жертвовал и не зависал между жизнью и смертью. У меня не было секретов, и мне не приходилось смотреть ужасной правде в глаза. Меня даже никогда не грабили. Все досталось мне так легко, думал Диг, так отвратительно легко.
— Теперь ты все знаешь, — прервала Дилайла его раздумья. — Хорошенькое наследство досталось Софи. То-то она обрадуется, когда узнает, от кого произошла.
— Черт, Дилайла, — Диг красноречиво вздохнул, — какой кошмар.
Он медленно покачал головой, ненавидя себя за то, что столь мало приспособлен к подобного рода ситуациям. А ведь сам напросился, сам вынудил Дилайлу открыться. Он опять шумно вздохнул, усиленно соображая, что бы такое сказать, — существенное, разумное, утешительное.
Обрывки бессвязных мыслей проносились в его голове, и внезапно он сообразил, что кое-что он все-таки способен высказать, а именно, чистую правду, идущую от сердца, которая, возможно, пойдет Дилайле на пользу.
Он взял ее за руки и заглянул в глаза:
— Из тебя получится замечательная мать. Я уверен. Об этом тебе не надо беспокоиться.
Дилайла обмякла и громко шмыгнула носом:
— Ты вправду так считаешь?
А Диг подумал, что сегодня он видит прежнюю Дилайлу, — нежную, уязвимую, испуганную девочку, которую он полюбил много лет назад, ту Дилайлу, которая опиралась на его плечо, нуждалась в нем и рядом с которой он чувствовал себя мужчиной, хотя было ему только восемнадцать.
Испытав внезапный прилив сил, Диг крепче сжал руки Дилайлы:
