Валерия Новодворская - Поэты и цари
Что же касается автора повести, то он уверяет, что сам дамами не пользовался и всего только дружил с ними и болтал за жизнь. Конечно, такая позиция не очень комфортна, и если он не врет, что именно так и было, то, конечно, логично очернить действительность, чтоб не чувствовать себя дураком.
По ходу сюжета компания интеллигентов после пьянки с приличными девушками, которые в те времена как-то очень неохотно давали (не дали и на этот раз), поехала к девкам. Приехав, они долго и нудно ведут скучную беседу «о торговле женским мясом, о белых рабынях, о разъедающей язве больших городов… старая, всем надоевшая шарманка!». Хороши наблюдения автора. Он пишет о «глубокой, хотя и уродливой душевной деликатности, которая свойственна… каторжникам и проституткам». Я, кстати, давно уже пустил в оборот фразу «Она ведет себя, как проститутка», то есть у нее манеры, она думает, что сказать, не болтает лишнего, ну и вообще.
Секс-работницы же между собой беседуют на особой своей б…ской фене, к примеру: «Не звони, метличка, метлик фартовы». Феня эта – надо же – представляла собой «дикую смесь из еврейского, цыганского и румынского языков и из воровских и конокрадских словечек».
А интеллигенты все о своем: о пути русского человека и что он слишком широк… И еще: «…душой отдыхаешь среди молодежи (да старух-то и не с руки держать в таком заведении! – И.С.) от всех этих житейских дрязг… Эта вера в святой идеал, эти честные порывы!..» И дальше как по писаному: «Кельнер, шампанскава-а!»
Один студент из компании наслушался этих речей, выпил еще и забрал одну проститутку домой. Но не на ночь, а на перевоспитание. По-братски, платонически. Забрал, потом, разумеется, она к нему залезла в койку – дело молодое.
Тонкое наблюдение, тут можно прослезиться. Студент говорит своей проститутке: «Водки вы, верно, по утрам не пьете, а я, с вашего позволения, выпью… Это сразу подымает нервы».
Ладно, братские отношения не удались, ну и что? Студент все равно учит свою подружку наукам и ремеслам. Он ее вынуждает к изучению марксизма, вот ведь красота! Эту дисциплину ей преподает другой студент, Симановский, который на самом деле хочет с девкой не марксизма, а простого секса, правда, не на уровне товар – деньги – товар, а потому что он такой красавец, ну, вы знаете эти разводки.
Потом воспитанница студенту надоела: «Она заедает мою жизнь, я пошлею, глупею, я растворился в дурацкой добродетели; кончится тем, что женюсь на ней…» И он, придравшись к какой-то ерунде (его дружок Симановский ее, как известно, домогался под прикрытием марксизма), выгнал девицу, хотя она и не дала марксисту, в конечном счете обратно в бардак. Как говорил другой автор, «души прекрасные порывы!». Иногда-таки их надо душить, а то они ими вымостят дорогу известно куда.
Потом действие перекидывается в поезд, в котором едет Семен Горизонт с кучей б…дей и женой. Эту жену он – что твой Петя Листерман, он же Очкарик, который за деньги знакомит современных олигархов с девушками, – после продал за хорошие деньги. Петя ее, может, и не продавал, но так рассказывает, и это красиво. Не из книжки ли, которую мы сейчас разбираем, он взял этот заход? «Он (в данном случае Горизонт. – И.С.) в совершенстве знал вкусы всех своих высокопоставленных потребителей: одни из них любили необыкновенно причудливый разврат (ну вот интересно, что же считалось таковым сто лет назад? – И.С.), другие платили бешеные деньги за невинных девушек, третьим надо было выискивать малолетних». Не знаю насчет клиентов Горизонта, но в случае с Очкариком можно было б и фамилии тут назвать…
Горизонт «к женщинам был совершенно равнодушен». Не оттого ли, не отсюда ли сводник в фильме «Глянец» изображен «голубым»?..
Хорош и висящий на стене бардака в рамке «Свод правил и постановлений, касающихся обихода публичных домов». Там говорилось о «еженедельных медосмотрах», о том, что «заведение не должно располагаться ближе чем на сто шагов от церквей, учебных заведений и судебных зданий».
Под занавес главная б…дь, конечно, спрашивает репортера, который и есть автор повести: «Есть Бог или нет?» Не могла она не спросить по закону жанра. Особенно идя вешаться. А интеллигент тоже, как вы понимаете, не мог ответить прямо, не такой он простой парень! Ни то ни се, короче. С той же четкостью ответил он и на вопрос о наличии ада и рая.
Б…дь и не удивилась, она уж немало повидала интеллигентов в своем бардаке и многого от них не ждала.
Она повесилась. Потом еще несколько ее подружек плохо кончили. А дальше «двух драгунов обсчитали в рублевом заведении (то, про которое речь, двухрублевое, кстати. – И.С.), избили и выкинули ночью на улицу». Неважный в России сервис, что и говорить, наверное, с этим ничего нельзя сделать ни при каком режиме… Солдаты добрались до казармы, подняли товарищей, которые как раз гуляли на полковом празднике, те решили отомстить за однополчан, ну и так слово за слово три дня подряд громили бардаки по всему околотку, вспарывая перины, кроша рояли, убивая швейцаров и выгоняя девок голяком на улицу. Довольно глупо. Ну что сказать, русский бунт, бессмысленный и беспощадный… Революция! Видите, солдаты сами разгромили публичные дома, и с тех пор им приходится насиловать друг друга и предаваться прочим ужасам «дедовщины»… Проститутки, конечно, никуда не делись, они просто перешли на другой режим работы – стали неорганизованно работать на улицах.
Толстой прочитал эту повесть и сказал: «Очень плохо, грубо, ненужно грязно».
«К сожалению, мое перо слабо», – ответил на это автор. А что ему было делать? Написано – и с плеч долой…
Зачем писал вообще?
В последней строке автор, Александр Иванович Куприн, сообщил, что эту повесть (она называется «Яма») он «посвящает юношеству и матерям».
Иными словами, он подгонял решение задачи под ответ в конце учебника.
А это как-то не очень интересно.
УБИТЬ ПЕРЕСМЕШНИКА
На фоне Мандельштама другие российские поэты, тоже не очень-то приспособленные к выживанию в суровой советской действительности (те, кто на горе себе дожил и вошел под ее смертную сень), кажутся законченными прагматиками. Сверкающий нездешний колибри, отчаянный утренний жаворонок, бросающий вызов Ночи, безобидный пересмешник, улавливающий звуки и ритмы эпохи. Но не только, не только… Вещий черный ворон, только без мощного клюва, пророк Беды и Смерти; легендарный Див, тоже пророк; Сирин и Алконост; птица Феникс, бросающаяся в костер, чтоб никогда не восстать из пепла. Великий и скорбный дар Пророка, безумного библейского Пророка с развевающимися седыми волосами, беседующего в Пустыне с Богом и Ангелами его (не исключая Люцифера). Вот чем может обернуться Божья птичка, если ей дан великий дар.
Мандельштам – лакомство для интеллектуалов, он не для всех. В нем великая загадка, потому что он все их разгадал. Код да Винчи – это не сложнее шифра, драгоценного шифра мандельштамовской поэзии. Когда Высший судия дает всевиденье и всеведенье Пророка слабому и беззащитному комочку, птичке с яркими перышками, то это страшное, непосильное Бремя и жестокое Избранничество. Да минует нас чаша сия… А птичка не может не петь, это органика, инстинкт. А вещая птица не может не накаркать: эпохе, друзьям, врагам, себе. Двадцатые и тридцатые, весь этот ужас европейского фашизма, накрывшего Германию и Италию, кошмар гибнущей России и пыточного СССР, нам, нашим предкам и нашим потомкам было суждено узнать и познать по гениальным и безумным строчкам Мандельштама. Он назовет имена, он даст эпохе определение, он как минимум двадцать лет будет библиографом нашей исторической Библии. Прибавьте к откровениям библейских пророков книгу пророка Осипа Мандельштама. У Цветаевой – песня, у Ахматовой – сага «Реквием», у Пастернака и Гумилева – почти ничего, у Блока – фильм ужасов «Двенадцать», а у Мандельштама – книга Иова и Экклезиаст, но на языке поэтических откровений. Как сказал Тютчев: «Бред пророческий духов».
Осип Эмильевич родился 3 января 1891 года в звонкой готической Варшаве, под кружевной сенью соборов и церквей, в старинной родовитой еврейской семье, давшей миру и известных раввинов, и физиков, и врачей, и талмудистов, переводчиков Библии, и ученых. Отец, Эмиль Вениаминович, был пламенным иудеем, склонным к мессианству, отвергающим ассимиляцию. Этот чудак неплохо зарабатывал кожевенным и перчаточным делом, ремесленничал и торговал. Самостоятельно выучил русский и немецкий, пытался научить сына ивриту и Торе, но сынок отнесся к отцовскому фанатизму беспечно, забросив Библию на древнееврейском под шкаф. Отец имел трех сыновей, но по еврейским законам особенно пекся о старшем, Осипе. Он нанял ему ревностного учителя-талмудиста, но гениальный малыш понял, что космос, хаос, основы Бытия из аналитически страстного иудаизма – все это священное безумие мертвой древней религии и давно ушедшего мира не сулят ему ни гармонии, ни ясности, ни душевного здоровья. Ребенок от учителя бегал! Однако на него пахнуло воздухом древних гробниц и внемлющих Богу пустынь. Через тридцать лет он вспомнит это знание. А пока он пойдет по стопам матери, Флоры Осиповны, избравшей ассимиляцию и ставшей русской интеллигенткой. Она была музыкантшей, как мать Пастернака, и родственницей историка литературы С.А. Венгерова. Фантазер-отец знал свое кожевенное дело, торговал бойко, богатства не накопил, но средства были. В 1892 году семья переезжает в Павловск (что-то вроде Рублевки), а в 1897 году – в Петербург. Ребенку нанимают бонн, гувернеров, гувернанток (долгого общения с Эмилем Вениаминовичем не выдерживает никто). Его водят гулять в Летний сад. У малыша есть детская, бархатные костюмчики, кружевные воротнички, прекрасная библиотека.
