Полунощница - Алексеева Надежда "Багирра"

Вода, посветлевшая неизвестными силами, проснулась, заметалась где-то внизу. Мало ей.

Семен уже подволок к просвету «шпицы», сверху его любимица, винтовка М-28. Ящик стал непомерно тяжелым, вроде как форму изменил, раздобрел. Не пролазил в проем. Семен отдернул руки, почудилось, что отца в гробу к обрыву двигает. Увидел явственно: отец лежит в кителе, в галифе. При орденах. Матово светятся носы его начищенных сапог.

Семен отполз подальше, вжался в земляную стену. Дрожащими пальцами нащупал мешковину, накинул на винтовки сверху. Приладил крышку, как было.

Сидел на полу, пока холод не пробрался под куртку.

Охранник он здесь, не хозяин. Был. На время, пока духу хватало. А нет – уйди в сторону.

Семен тяжело встал, закрыл просвет к Ладоге.

Вода ударила по обрыву, зашипела, улеглась.

Прошел мимо ящиков, не оборачиваясь. Держась за фонарик, как монах за свечу, прополз по тоннелю наружу.

Там была ночь. Фонарик мигнул, погас. Батарейка села. Семен заделывал вход на ощупь. Под руку лезли мохнатые липкие первые листья рябинника.

Семен бывал в Сортавале и раньше. Но вчера, когда швартовал моторку у причала, город показался ему незнакомым. Желтые вывески, лезущие в глаза слова и номера телефонов. Мужики, которые, как и он на Валааме, катали местных туристов, пробили его взглядами до костей. Причал заскрипел под сапогами. Семен заторопился. Споткнулся о выбоину. Сзади хмыкнули. Новичок он тут, ясное дело.

Вспомнился Павел, который так же озирался на острове, всем говорил «извините», не выпускал из рук телефона. Все-таки этот двоюродный спас его на пожаре. Хотя, не явись он со своей болтовней, скорее бы жестянку выковырял из-под пола. Но, как ни крути, он, Семен, потерял сознание. Не выпихни его Павел наружу – всё, кранты.

В подъезде громыхали и матерились. Семен выглянул – соседи сновали с коробками. Обустраивались. Незнакомый дядька тащил кресло, как гармонь, на разведенных руках. Семен заперся, лег на кровать – матрас не скрипнул, как бывало дома. Белья не было, Семен о нем совсем не подумал. Надо идти в магазин… Завтра, всё завтра. Хотя было утро, Семен хотел проспать весь день, а может, и несколько дней кряду. Пока не решит, что делать. Закрыл глаза. Вонь новой мебели заползала в ноздри. Пластик, лак, обойный клей, чехол на матрасе, бензин от тарахтевшей под окнами газели – выживали, выкуривали Семена из нового жилища.

Встал, прошлепал на кухню, сшибая углы плечами. Споткнулся об обоину на полу. В Зимней ходил на автопилоте. Ориентировался по запахам. Где-то читал, так старые коты делают, сослепу.

В жестяную мойку с шипением обрушилась вода из куцего крана. Пошарил глазами вокруг. Эх! Не взял же ничего с собой. Ни кружки, ни тарелки. Надо было хоть у Таньки одолжить. Не сообразил. Семен набрал пригоршню, попил, вода отдавала известью, но ничего, не отравится. Распахнул кухонное окно настежь, высунулся. Смотрел. Подъехала еще машина, выгрузила какие-то деревяшки. Знакомая тетка с тряпичной сумкой все из того же материала в синих цветах поплелась в «Пятерочку». Проезжали туда и сюда легковушки, побежали на площадку дети. Семен цеплялся за людей глазами, понимая, что не знает, как на острове, всех вокруг. И не узнает до конца жизни.

Привычно поозирался в поисках очкарика в черной куртке. Горько хмыкнул. Закрыл окно. От петли отлетел хлипкий пластиковый колпачок.

На кухне была плита, пара шкафов внизу, открытые полки над ними. Стол на тонких ножках, казалось, прогибается под тяжестью жестянки с орденами. Больше украсить жилище было нечем. Узкий шкаф в комнате встретил Семена пустотой и фанерным духом. Надо было хоть мамино алое платье забрать. Наверное, провоняло гарью или шкаф защитил? Великан хранил внутри свой запах, такой же, как при семье.

Семен щелкнул выключателем, хотя солнце лезло в окно и даже нагрело квадрат на ламинате. Казалось, что свет сможет прогнать воспоминания, на которые он натыкался, даже избавленный от вещей. Уехал или нет Павел с острова? Посмотрел на часы: «Николай» вот-вот отправится. Все-таки Павел – ничего мужик. Свободный какой-то, даже рисковый оказался. Как отец. Только без злости.

Снова прилег на кровать, накинул капюшон куртки на голову, съежился. Знай Семен тогда, в пятнадцать, что родня есть в Москве, может, и написал бы. Не остался бы сейчас совсем один. Он закрыл глаза, увидел себя посреди жужжащего города. На башне Кремля, похожей на сложенную из кирпичей елку, по-новогоднему били куранты. Всюду огни-огни. Витрины просторные – больше комнат в Зимней. По широченным улицам текут машины, какие показывали в рекламе. Голуби толкутся на брусчатке, снимаются разом, хлопают крыльями. На Валааме голуби давно перевелись. Кажется, с того самого дня… Семен почувствовал себя удивленным, взбудораженным, легким – таким он был, когда школу кончал. Ему вдруг захотелось не спеша пройти по Красной площади, осмотреться.

Бородатый объявил, что останется еще на неделю. Рюкзак Павла он уже выволок в коридор, поднес ему кроссовки ближе к кровати. Павел представил, что сейчас надо идти на борт «Николая», делать все в обратной перемотке: загружать вещи в трюм, прощаться, подавлять тошноту. Колокольня будет уменьшаться, чайки покружат и отстанут. Разговоры стихнут. И станет страшно от того, что Ася не с ним.

– Шевелись. – Бородатый уже стоял над Павлом с курткой в руках. – До отплытия еще глянешь. Они всегда что-то странное вытаскивают.

Павел смотрел на него и не понимал.

– Дайверы. Помнишь, приплыли? Ну, у нас еще ведро упало с колокольни. Утром проверяли воду у Оборонного и что-то вытащили.

– Они меня до Приозерска не подбросят? – Павел запнулся. – Не могу я на «Николае».

– До июля теперь будут нырять. Жаль, меня с работы только еще на неделю отпустили, я бы с ними погрузился.

Павел посмотрел на свои ногти с черной каймой.

Причал был пестрым от толпы, обступившей длинный стол. В центре стола – черные штуковины вроде давилок для картошки. Два незнакомых мужика – один с тяжелым подбородком, другой лохматый, как леший, – у самой воды отжимают и отряхивают гидрокостюмы. Даже смотреть на них зябко.

Пока Бородатый пробирался к столу, Павел подошел к краю причала, присел, зачерпнул и потер руки холодной водой. Нет, сажа въелась намертво.

Ладога покрылась мелкой чешуей, гоняла рябь возле берега. Дайверы пахли резиной и копченостями. Павел вдохнул поглубже.

– Чего носом водишь? Подводная археология – это тебе не в телефоне сидеть, – сказал тот, с подбородком. – Урожай видел?

– Не пролез. – Павел оглянулся, сидя на корточках.

– Гранаты. Боевые. Эм сорок один.

– Не колокол, конечно, но удача, факт, пойдем, – подхватил лохматый, пропихивая Павла к столу. – Владыко в музей обещал. Телевидение приедет Зимнюю снимать, ну и нас заодно. Ты на пожаре очки грохнул?

Стол будто накрыли к сумасшедшему чаепитию. Алюминиевые тарелки, керосинка с треснутым стеклом, кнопочный мобильный с зеленым экраном, а в центре – две гранаты. Черные, ребристые. Ни ила на них, ни ржавчины.

– Чека блестит, видишь? Видишь? – Лохматый аж пританцовывал. – Значит, не рванет. Но лучше не трогай.

– А откуда они на дне?

– С войны. – Второй погуглил картинки в телефоне, показал Павлу: – Вот только новые они больно. Будто вчера выбросили, ну, или дня два назад.

– Не слушай его. Он там еще целый ящик на дне разглядел. Во тюлень, не мерзнет! – Лохматый хлопнул второго по животу.

Дайверы говорили, что оружие и всякие блестящие железки искать легче, чем колокола, за которыми они охотятся. Те колокола с малой звонницы монахи на лошадях тащили по Ладоге в марте сорокового. Колокола то ли провалились под лед, то ли кто отправил их на сторону. Как и рыбаки-карелы, дайверы верили в помощь Николая Чудотворца: найдем.

«Святитель Николай» дал гудок. Павел, без толку поискав глазами Бородатого, чтобы попрощаться, поднялся по сходням на борт. Два матроса на веревках спускали в трюм рюкзаки и чемоданы. Подхватили и выбросили на причал невесть как забравшегося туда старого желтого кота. Тот шипел, дергал тощим хвостом. Синева Ладоги притихла и отвердела, словно ее сковало льдом. Хотя с утра было тепло, зелено и до того солнечно, что нарумяненные лица челябинских казались Павлу засвеченными.