Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё
А потом вдруг: как же быстро жизнь пролетела!..
Но это — там. И тогда. А здесь и теперь…
Здесь и теперь у меня не было под рукой ни компа, ни «Явы», ни кофе. Были бумага с химическим карандашом и ядрёный самосад с чаем. Но с чаем разве чего сочинишь?!
В общем, писать мне, как водится, не хотелось.
Но я хорохорился и писал.
О чём? — спрашиваете! — естественно, о заблудившихся в дремучем лесу мальчике и девочке. Только я их местами поменял: её сделал постарше, мягко говоря, в теле и уже с пониманием. А парнишка получился совсем ещё шкет, Лёлькин сверстник. И родственниками они друг дружке не доводились. Что, в отличие от ситуации реальной, здорово развязывало мне, как автору, и руки, и мысли.
Они и познакомились-то у меня тут же, в чаще, заплутав каждый по-своему и совершенно раздельно. Картина их встречи мне нравилась, и я перечитывал её как не собой писанную — с замиранием и респектом: «Тёть, а ты кто? — Сам ты тёть, Томка я… — Эх, ничо себе! А я думал, таких имён уже не бывает…»
Да, да, тысячу раз да — именно Томка! А как, по-вашему, ещё следовало мне назвать её?..
А парнишка стал — ну? — ну конечно же, Лёнькой.
В остальном я был стоек и никаких дополнительных сходств с прототипами не допустил: тупо копировать портреты с характерами? — вот уж увольте.
Ну, разве иногда: «Тома, мы умрём? — Зачем умирать? Не будем мы умирать, Лёня. Мы с тобой теперь жить будем. Иди-ка сюда… Спи давай и ничего не бойся» — они тоже не знали ещё, что никого вокруг больше нет…
Признаваться ли, что вся эта бодяга была затеяна мною отнюдь не ради мелодрамы? Сказать по чести, терпеть не могу — наигрался, знаете, во все эти диалоги под луной. Мой нынешний прицел был похитроумней: историю скитаний современных Кая с Гердой я беспощадно разбавлял авторскими монологами сугубо мировоззренческого толка.
Это типичный ход. Отличительная черта большого художника. Толстовщина такая. Феллиниевщина. Даже самый ширпотребный писака знает, что из одного сюжета доброй каши, как из того топора, не сваришь. Надобно наполнять и приправлять. Вот я и приправлял — щедро и расточительно. Так солит, перчит и кардамонит повар, у которого одновременно жуткий насморк, паралич вкусовых рецепторов и полное на этой почве расстройство психики.
Порой я пугался, что из-за подлеска как бы попутных витийств уже и героев не разглядеть. И тогда говорил себе: стоп, а ну-ка. И отложив в сторону незавершённую страничку исповедальных нравоучений («Главное ведь в этой жизни добрать своё и доотдать себя. Взял, сколько смог, и отдал, что есть, вот оно и счастье» — в таком приблизительно духе), принимался за программное. Про, например, отравление Лёньки волчьей ягодой. И сам не замечал, как строк через ннадцать начисто забывал о мальчишке, и заливался соловьём про уморения ядами блудливых бурбонов и их любовниц, снова неминуемо выруливая на обобщения общечеловеческого звучания, отчего стремление сотворить этакую Книжку Обо Всём, торчало из текста до неприличного вызывающе — как ложка из добрых щей.
Но на новое евангелие опус всё равно катастрофически не тянул. Придуманному мной народу в количестве двух человеко-единиц явно недоставало явления какого-нибудь Христа, за неимением коего он (народ) никак не мог сосредоточиться на чём-нибудь кроме поисков пропитания.
Одержимость героев хлебом единым и продиктовала мне рабочее название сей притчи притч: «Потерянные в капусте»…
Да-с, херовстенько, брат! — собрался было подумать я и услыхал за окном музыку. Выглянул: Лёлька: заставила Тимку выволочь на крыльцо патефон и устроила танцы. А что на крыльце — так весна ж уже, и почему бы не на пленэре? Да и мне чтобы мне не мешать, наверно.
И тут дошло: Восьмое ж! По случаю у них дискотека-то… И чего будем делать?.. Опять стишка сооружать? — поздно. Левкой на окне ободрать? — глядишь, по шапке ещё вместо благодарности огребу. Ладно уж, так пойду, на халяву. Обулся и пошёл.
— А теперь дама приглашает кавалера, — заметив меня, объявила Лёлька, отпустила затравленного пасодоблями Тимку и подошла и реверанснула так, что отказаться было бы верхом неотёсанности. И, долбанумши пяткой об пятку, я кивнул и повёл. Под, разумеется, Кристалинскую — не под «Дубинушку» же, ей-богу, мясами трясти?
Для тебя, для тебя, для тебя, трам-пам-пам, самой лучшей мне хочется быть — уау!.. А ведь это даже не моя — родителей моих музыка… С неба звёзды достать и единственным стать для тебя, для тебя, для тебя, трам-пам-пам!.. Как это кто такая? Это, голубчики, Алла Пугачева эпохи, когда сама Алла ещё под столл ходилла. Ну, или почти так.
Но Лёлька-то, Лёлька — хулиганка! выдумщица! Наташа Ростова на первом балу… Постой-ка: а ведь он у неё, очень даже может быть, и впрямь первый? Ну, держись, графинечка, да ноги береги…
Тиму оставалось лишь завистливо улыбаться. Для него вальс — слово, а я худо-бедно пару раз, а кружил. Тем более что и не вальс это никакой, танго. Но танга, братцы, и я не сдюжу. Поэтому вальсируем, девушка, просто вальсируем! Хотя бы и на раз-два-три-четыре.
Или Тим лыбился на наши грабли в валенках?
2. Вокзал для троих
Про целый месяц не рассказываю, потому что нечего. Любопытного с нами не происходило. Мы ели, спали, охотились, кормили кур и кропали нетленку. Вот разве Лёлька с Тимом неожиданно сблизились. Я видел их то спорящими, то шепчущимися, то молча робящими что-нибудь по хозяйству, но то и дело неразлей-вода.
Или неразлей и возникло-то лишь потому, что после дедовой смерти я стал всё чаще уединяться с писалом и пергаментами. Настоящую библию следует писать писалом и непременно на пергаментах, вот и понтюсь, не обращайте.
И куда им при таком раскладе как не друг к другу?
Или просто весна, и должно же было когда-то начаться? И понеслось: из рыси да в галоп…
Да и сама весна вышла стремительной, что войсковая операция из учебника Клаузевица (вы листали? — я нет, но сравнение классное, и менять не собираюсь). Снег сошёл за неделю. Лёд на озере продержался ещё дня два. Бог пригрел, природа купилась и попёрла: сперва трава, за нею почки. Из тех тут же повылуплялись слабенькие, как семимесячные дети, листики. Я заопасался, что это очередной финт леса: завтра садик зацветёт, послезавтра яблоки поспеют, а к майским морозы долбанут, и мы — хоп, и без картошки!.. Однако вздрейфнул зря, обошлось. Всё в природе развивалось своим, хотя и несколько поспешным чередом.
Включая взаиморасположение ребятят.
Им стало настолько хватать друг друга, что факт моего присутствия начал ссыхаться до размеров факта и только. Бывало, проснёшься, глянешь с печи — завтрак на столе, а их уже и нету. Где? Да вон, в огороде копошатся — грядки мастерят. Выйдешь, руки в боки упрёшь: эй, аграрии, может, хоть до апреля подождём? «Ага», — в один голос, а сами семечки в землю тычут…
