Эдуард Лимонов - Молодой негодяй
— Кулигина, мне кажется, схватили, — сказал Миркин, ухмыляясь. Как и в каждой долго существующей компании, и в этой существовали подводные течения скрытых симпатий и антипатий. Миркин тоже спал с Викой Кулигиной и, может быть, скрыто соперничал с ее экс-мужем.
— Неправда, — возразила Женя. — «Шлым» (так иногда называли Толика) — очень осторожный тип. Он и стоял последним в цепи, ближе к выходу. У него остались три бутылки. Я видела, как Шлым с Анной бежали через Сумскую в парк.
Все согласились, что воровать они больше никогда не будут, что не в их возрасте (Миркину — старшему из присутствующих — было 29 лет) и положении заниматься подобными опасными глупостями, и, разделившись, разошлись спать. Добраться до города в такой гололед ночью было в любом случае невозможно. Автобусы уже не ходили, а поймать такси в ледяной пустыне — как? Телефона же у Гарриса не было.
Так как две пары: Заяц — Женя и Гаррис — Фурса — по праву захватили матрасы, книгоноше достался старый диванчик. Миркин, аккуратно сложив черный костюм, соорудил себе из пальто приятелей подобие гнезда и, подвигавшись в гнезде, уснул. Эд же не спал и думал о сказанном черноволосой Женей: «Шлым с Анной бежали через Сумскую в парк». Ему представилось, как Кулигин, сняв очки в массивной оправе, лежит с Анной в ее комнате на полу, над головами у них нависают пальто, отяжеляющие дверь. Лежит на Анне.
Именно в этот момент его укусил первый клоп. То есть вначале книгоноша не догадался, что это клоп. Он почесал плечо, от горящего на кухне газа было тепло, и книгоноша лежал, раздевшись, сохранив на теле только трусики (из ткани в мелких цветочках). Когда его укусил второй клоп, Эд уже не сомневался, что гаденькие животные населяют щели дивана. Однако он не включил света, чтобы разглядеть врагов, а только почесался, не желая будить Миркина, лежащего в другом углу, их, как «беспарных», поместили в одну комнату.
Свет зажечь все же пришлось, потому что в последующие десять минут тело книгоноши было ужалено, может быть, сотню раз. Проснулся злой Миркин, и книгоноша призвал его взглянуть на диван. Он снял подушки с деревянной рамы, и можно было видеть, как полчища клопов толпились у входов в свои жилища между брусьями рамы. «Еб твою мать!» — воскликнул голый Миркин и побежал звать хозяина Гарриса. — Я говорил тебе, Гаррис, не бери этот ужасный диван, в нем наверняка полно заразы, — ты взял. Полюбуйся! — Гаррис напялил очки в железной оправе на длинный нос, и его передернуло в гримасе отвращения. Втроем, натянув на голые тела пальто, они схватили раму и подушки и, спустившись по трем ступенькам, вынесли проклятый диван в ночь и бросили его у подножия фонарного столба. Шел дождь, и было еще более скользко. — Чтоб вы тут все замерзли и утонули! — пожелал клопам Гаррис.
Удалившись на кухню и завернувшись по способу Миркина в отделенную ему часть общественных пальто, Эд все-таки не смог уснуть и в третьем часу ночи, осторожно одевшись, покинул квартиру Гарриса. Самым сложным оказался первый километр по голой местности. Книгоношу дюжину раз сдуло и стукнуло об лед. В дожде и ветре время от времени мимо книгоноши пролетали куски дерева и металла, неизвестно от какого строения оторванные. Зимний смерч бушевал над харьковской окраиной. Очевидно, высоко в небе Украины мощный смерч теплого воздуха из Африки столкнулся с мощным смерчем холодного воздуха из Гренландии, а несколько сумасшедших харьковских жителей, оказавшихся в эту ночь на улицах по причинам неуравновешенного темперамента, вынуждены были страдать.
32
Долго шел книгоноша, пока незаурядное топографическое чутье не вывело его наконец прямехонько на главную магистраль — Сумскую улицу, чуть выше площади Дзержинского. И еще полчаса понадобилось ему, чтобы добраться до площади Тевелева и стать под окном Анны, в окне слабо теплился размытый дождем свет настольной лампы. Эд знал, что лампа стоит на сундуке у окна и покрыто сорокаваттное светило абажуром, разрисованным под китайский зонтик.
— Анна! — Первое «Анна» затерялось во мгле из дождя и ветра, прозвучало по-комнатному робко. Никто не появился в высоком старом окне комнаты-трамвая. Помня о существовании Цили Яковлевны за двумя окнами рядом, книгоноша, сложив ладони рупором, попытался издать направленный клич: — Ан-нна! — И выждал. Под фонарем, висящим над стоянкой такси (ни единого автомобиля!), можно было видеть, какой густой стеной идет полудождь-полуснег. Толстое пальто книгоноши, ратиновое (спасибо Мишке Кописсарову!), стоило своих денег. Особым образом, в два слоя выпряденная шерстяная ткань пропустила влагу только в первый слой, плечи и грудь книгоноши были сухими. В отличие от ног, одетых в американские армейские сапоги, — ноги купались в лужицах холодной воды. — Анн-ннааааа! — закричал книгоноша.
Придерживая на груди халатик, за стеклом появилась тень Анны. Поглядев в улице, она отошла на мгновение в комнату и затем только приоткрыла окно.
— Можно я поднимусь? — Книгоноша задрал голову, и дождь нещадно колотил по его размокшему лицу.
— Иди домой, Эд… — прошипела Анна и оглянулась в комнату.
— У тебя там Кулигин, я знаю. У тебя там Кулигин, и вы ебетесь! — выпалил он тоном Верховного Судьи.
— Да, у меня тут Кулигин, и что же в этом такого, Эд?
— Я поднимаюсь! — угрожающе сказал книгоноша и сделал вид, что направляется за угол, к подъезду.
— Не делай глупостей, Эд, ты разбудишь весь дом. Я бы тебя пустила, но тебе негде будет лечь. Я сплю на кровати, Толик лег на полу…
— Вы лежите вместе! — книгоноша тогда еще был твердо уверен в том, что если мужчина и женщина оказываются в ночное время под одной крышей, то они непременно должны совокупляться и уж как минимум находиться в одной постели. «Взгляд, конечно, варварский, но верный» — прокомментируем мы это юное заблуждение цитатой из выдающегося поэта Бродского.
Если бы книгоноша был пьянее, он бы устроил скандал. И в нынешнем своем состоянии он бы устроил скандал — кричал бы и стучал в дверь, если бы дверь в комнату Анны находилась бы сразу же на лестничной площадке, в пределах досягаемости. Но, увы, войдя в подъезд и поднявшись по терзающей душу лестнице, прежде всего следовало преодолеть дверь, ведущую в общественный коридор. И потом, как мы уже знаем, еще две двери! Слишком большое количество чужих людей должны были увидеть его размокшую страдающую рожу до того, как он получит возможность дать Аньке Рубинштейн по физиономии. «Блядь с Сумской». Он вспомнил циничную фразу недавно встреченного им в трамвае Толика Толмачева, только что вышедшего из тюрьмы.
