Андрей Волос - Победитель
— Во дурдом, — сказал Кузнецов, растерянно озираясь.
Плетнев тоже часто оглядывался. Казалось, в этом столпотворении никто ни на кого не обращает внимания, однако он уже понял, что вслед им смотрит множество глаз — кто с интересом, кто с любопытством, кто с недоброй усмешкой, а кто и с открытой ненавистью.
Плетнев твердо взял Веру за руку. Она дернулась.
— Вера Сергеевна, — мягко сказал он. — Кажется, здесь небезопасно. Давайте быть вместе. Как только выберемся, я вас отпущу.
— Ну конечно, — ответила она. — Вы же всюду врагов видите!..
Но руку все же не отняла — похоже, ей тоже было не по себе.
Наконец Кузнецов присмотрел двухкассетную магнитолу. Духанщик, сухолицый человек лет пятидесяти с длинной бородкой, восторженно улыбаясь, стоял за прилавком крошечной лавки, заваленной аппаратурой. Он не хотел называть цену, пока не продемонстрировал все волшебные возможности этого чудного изделия страны Восходящего солнца.
— Бист хазар! — сказал Кузнецов.
Духанщик щелкнул рычажком и прибавил громкость, чтобы хоть как-то перекрыть стоящий вокруг гвалт. Полился сладкий женский голос. По лицу духанщика гуляла лукавая улыбка.
— Шурави! Харош? Добро? Чил хазар!
— Вот же чертов сын! — ругнулся Николай Петрович. — Хуб, майли, си хазар!
— Я смотрю, вы тут уже наблатыкались, — заметил Плетнев, поглядывая по сторонам.
Он утер пот со лба.
— А куда деваться? Десятка три слов выучил. Бист — двадцать. Хазар — тысяча. Пальцем ткнул, свою цену назвал… Без этого никак. Не поторгуешься — он не продаст ни черта. Дикие люди.
Духанщик торжественно поднял надрывно вопящую магнитолу, готовясь, по-видимому, к совершению сделки.
— Хуб, майлаш, сию панч хазар!
— Сию панч хазар, — обливаясь потом, бормотал несчастный Николай Петрович. — Тридцать и пять тысяч… Тридцать пять тысяч…
Он обессилено махнул рукой. Духанщик расцвел. Мальчишка начал упаковывать покупку, а Кузнецов вынул откуда-то из загашника пачку афгани и принялся считать. Он часто путался в купюрах, бормотал и начинал заново. В конце концов с грехом пополам отслюнил нужную сумму. Пальцы духанщика замелькали, как велосипедные спицы. Кузнецов взял коробку.
— Поздравляю, — сказал Плетнев. — Пошли.
— А-а-а! — вдруг пронзительно заорал духанщик, потрясая пачкой полученных от Николая Петровича денег и воздевая руки в неясной мольбе. — А-а-а!
К первому воплю прибавились многословные и такие же громкие причитания.
— Ты чего?! — оторопело спросил Кузнецов.
Вопили уже со всех сторон. Плетнев озирался, не отпуская Вериной руки. Он не понимал, что происходит, но отметил, что торговцы соседних лавок тоже заволновались, а покупатели и праздношатающиеся начали поспешно стягиваться к месту происшествия.
Одни показывали пальцами, жарко рассказывая кому-то свою версию случившегося. Кое-кто, он видел, уже зло потрясал кулаками.
Какой-то старый оборванец с костылем, подковыляв ближе, плюнул в их сторону.
— Они с ума сошли? — спросила Вера, испуганно озираясь, и прижалась к нему.
— Do you speak English, fellow? — крикнул Плетнев. — Do you speak English?[11]
Старый козел только мотал головой, и было непонятно, понимает ли он его.
Плетнев протянул руку за деньгами:
— Give me, please, I’ll calculate![12]
Он в ужасе отшатнулся и вовсе зашелся — вот-вот пена пойдет.
— Нет, ну ты гляди, а! — повторял Кузнецов, прижимая к груди свою коробку. — Ошалели!
В эту секунду тип, что потрясал кулаками, протянул руку. Плетневу показалось — толкнуть Веру.
Он схватил его за предплечье и рванул к себе.
Тип врубился головой в соседний прилавок, вызвав оглушительный звон и вулканическое извержение сверкающей мишуры: ведрами посыпались бусы, браслеты, с грохотом повалилась подставка с дешевой ювелиркой.
Вой удесятерился.
Плетнев выхватил пистолет.
Вой сменился визгом, народ шарахнулся, очередной прилавок породил лавину изюма и орехов.
Плетнев взвел курок, поскольку отступление не обещало быть долгим. Тут все снова шатнулись. Толпу бесцеремонно расталкивал патруль — офицер и два солдата с автоматами наизготовку.
В лоб Плетневу уперлось черное жерло ствола, за которым маячило насупленное лицо солдата-афганца.
Час от часу не легче!
Языка не знают. Наговорят на них с три короба. Неминуемо поведут в участок. Там свое разбирательство. Черт знает чем дело может кончиться!.. Плетнев уже прикинул, что если обезоружить одного автоматчика, грохнуть второго и взять в плен офицера, то… но если бы он был один!
— Советские? — спросил вдруг офицер, властно поднимая руку.
Солдаты опустили оружие.
Бог ты мой, вот повезло!
— В Союзе учился? — ответил Плетнев вопросом на вопрос.
— В Рязани, — сказал он, улыбаясь. — Что за шум, а драки нет?
— Да хрен его знает! — воскликнул Николай Петрович. — Покупали магнитолу. Как он заорет!
Офицер оглянулся:
— Кто продавал?
Духанщик несмело выступил из своей лавки.
Командир патруля что-то спросил у него. Духанщик отвечал, прижимая руки к груди и низко сгибаясь. Не дослушав, офицер неожиданно ударил его кулаком в лицо, и торговец кулем повалился под свой же прилавок.
Что-то крича, выпускник Рязанского училища остервенело пинал торговца ботинком в живот.
Вера в ужасе приникла к Плетневу.
Кое-как вскочив, духанщик нырнул под прилавки. Обращаясь к толпе и потрясая сжатым кулаком над головой, офицер выкрикнул еще несколько резких фраз.
Потом повернулся и сказал, улыбаясь и не сводя глаз с Веры:
— Я говорю, русские — наши друзья, наши братья! Русские никогда не обманывают! Никогда! Некоторые у нас этого еще не понимают…
Кое-кто в толпе уже одобрительно кивал и посматривал довольно ласково.
— Ну, спасибо тебе, лейтенант, — сказал Плетнев. — Мы у тебя в долгу. Выручил. Без тебя бы мы тут…
— Ерунда! — лейтенант махнул рукой. — Этот торговец совсем дурак — решил, что вы…
Плетнев успел увидеть, как исказилось лицо человека, державшего руку под полой халата, — эта чертова рука уже несколько секунд привлекала его внимание. Через мгновение человек дважды выстрелил — в офицера и одного из солдат.
Выстрел Плетнева снес наземь его самого.
Офицер тоже упал. Солдат, изумленно раскрыв рот и прижав руки к животу, медленно сел на землю.
Второй солдат мгновенно нырнул в толпу.
Плетнев не опускал пистолета.
Но следующего нападения не последовало. Толпа в смятении валила прилавки, разбегаясь. Рев стоял над Грязным базаром. Рев и вой.
